Дочь тумана и костей

ГЛАВА 3 КУКЛА

В оставшееся время Profesorka Фиала попросила Каза принять расслабленную позу. Он тут же расположился на кушетке, разлегшись при этом если не похотливо, то довольно откровенно, наклонив колени чуть больше необходимого и томно улыбаясь. На этот раз никто не посмеивался, но Кару ощущала, как накалилась царящая вокруг атмосфера, и, казалось, нескольким девушкам (и, как минимум, одному парню) в классе, нужно было охладиться. Сама же она была спокойна. И на этот раз, когда Каз уставился на нее полуприкрытыми ленивыми глазами, она холодно встретила его взгляд.

Она старательно приступила к работе. Ей подумалось, что в этом есть своего рода закономерность: их отношения начались с рисования, им и закончатся.

Впервые она увидела Каза в баре под названием "Усач". Он сидел в двух столиках от неё. У него были усы, которые он подкручивал вверх, как это делают злодеи. В свете теперешних событий этот факт казался предостережением. Но тогда у всех в баре были усы — не зря ведь он носил такое название. На самой Кару была надета маска Фу Манчу из торгового автомата. В ту ночь она заложила, как закладкой, его и своими усами свой альбом, под номером девяносто, и впоследствии легко могла найти страницу начала их с Казом отношений.

Он пил пиво со своими дружбанами, а Кару как завороженная, не в силах отвести взгляда, сидела и рисовала его. Она всё время рисовала — не только Бримстоуна или других существ из своей тайной жизни, но и обычных людей, с которыми пересекалась в этом мире. Сокольничих и уличных музыкантов, ортодоксальных священников с этими их бородами до самого пуза. А иногда и красивого парня.

Как правило на неё не обращали внимания, ни один из выбранных ею субъектов даже не подозревал что вот-вот окажется на страницах её альбома. Но на этот раз красивый парень перехватил её взгляд, и в следующую секунду он уже стоял около нее, улыбаясь под этими фальшивыми усами. И понеслась! Как ему польстило, что она нарисовала его! Он показал эскиз своим друзьям, взяв её за руку и приглашая присоединиться к ним, и продолжая держать её за руку, когда уже сидели все за одним столиком, переплетя свои пальцы с её. Это было началом её поклонения красоте Каза. А он упивался этим. Вот так, более или менее, можно было описать их отношения: она — боготворила его, а он — благосклонно принимал это.

Да, конечно, он постоянно ей повторял какая она красивая. Если бы она не была такое красоткой, то он бы никогда не подошел и не заговорил бы с ней. Это уж точно! Каз был не из тех, кто ищет внутреннюю красоту. Кару была скромной и красивой девушкой. Кремовая кожа, длинноногая, с длинными лазурными волосами и глазами как у звезд немого кино. Двигалась она изящно и легко; и улыбалась, как некое загадочное существо. Она была не только внешне хороша собой, но её лицо было еще и полно жизни, глаза всегда искрились и сияли. У неё была такая особенность, на манер птички, наклонять голову, поджав губы. Глаза при этом загорались, и весь её облик в этот момент намекал, что в ней скрыто много тайн и загадок.

А Кару и впрямь была загадочной. Ничего не рассказывала о себе, семьи у нее вроде как не было (во всяком случае она никогда не упоминала о родственниках), да и вообще она была экспертом по уклонению от вопросов на подобные темы — так что друзья ровным счетом ничего не знали о ее личной жизни. И что Кару может неустанно удивляет окружающих. Из её карманов постоянно вываливались какие-то необычные предметы: древние бронзовые монеты, зубы, крошечные нефритовые тигры, величиной с её ноготь. Кару могла начать торговаться из-за солнечных очков с каким-нибудь африканским уличным торговцем, и тут обнаруживалось, что она бегло говорит на Йораба. Однажды, раздевая её, Каз обнаружил нож, спрятанный у нее в ботинке. Судя по всему, поэтому её и невозможно чем-нибудь напугать. А еще у нее на животе были шрамы — три четких точки, которые могли оставить только пули.

— Кто ты? — иногда спрашивал заинтригованный ею Каз. На что Кару задумчиво отвечала.

— Я и сама не знаю.

И это было правдой. Сейчас она рисовала быстро и уже не смущалась, встречаясь глазами с Казом, переводя взгляд с него на мольберт. Она хотела видеть его лицо. Ей просто необходимо было увидеть, как его выражение поменяется.

Сосредоточившись, она потянулась левой рукой — продолжая при этом рисовать правой — к ожерелью на шее. Взяв одну из бусин, зажала ее между большим и указательным пальцами. И загадала желание.

Желание было очень маленьким. Эти бусины были лишь скаппами. Как и деньги, желания имели номинал, и, при подобном сравнении, скаппы приравнивались к пенсам. Даже еще меньше, потому что, в отличие от монет, желания не могли суммироваться. Добавив недостающий пенс, вы могли бы получить доллар. Скаппы же оставались такой же мелочью, и даже целая связка их, как, к примеру, это ожерелье, не могла сформировать один сильный посыл и оставалась лишь большим количеством маленьких, практически бесполезных желаний. Таких, как, например, зуд.

Именно это и загадала Кару для Каза. При этом стеклянный шарик, зажатый между ее пальцами, исчез. Так случалось со всеми израсходованными бусинами. Она никогда до этого не желала подобного и, чтобы убедиться, что сработает, для начала она направила зуд на место, которое ничего не подозревающий Каз не постесняется почесать — на локоть. Казимир тут же, не меняя позы, небрежно потер его о кушетку. Улыбаясь про себя, Кару продолжала рисовать.

Спустя несколько мгновений, теперь она заставила чесаться его нос. Не стало еще одной бусины, чуть короче стало ожерелье, а лицо Каза начало перекашиваться. Несколько секунд он сопротивлялся этому, пытаясь не шевелиться, но потом сдался, тыльной стороной ладони быстро потер нос и вернулся в исходное положение. Томное выражение лица как ветром сдуло. Заметив это, Кару закусила губу, чтоб не засмеяться.

"Ну, Казимир," — подумала она, — "не следовало тебе сегодня приходить сюда. Лучше бы ты проспал, как обычно."

В этот раз Кару направила свой коварный замысел в более потаенную часть его тела. Мысленно "прицелившись", она встретилась глазами с Казимиром. Брови на его лице полезли вверх от напряжения. Она слегка склонила голову, словно спрашивая: "Что такое, дорогой?".

Уж теперь-то он не сможет почесаться прилюдно. Каз побледнел и заелозил. Он просто не мог больше терпеть этот непрекращающийся зуд. Кару дала ему короткую передышку, а сама продолжила рисовать. Как только он уже было расслабился и… не был уже так зажат… она нанесла новый удар. Она еле подавила смех, когда увидела, каким напряженным стало его лицо.

Вот еще одна бусинка, зажатая между её пальцами, исчезла.

И еще одна.

"Это тебе не только за сегодняшний день," подумала она, это за всё. За душевные муки и страдания, которые в самые неожиданные моменты всё еще атаковали её, оставляя разбитой и несчастной. За лживые улыбки и воспоминания, от которых она никак не могла избавиться; за стыд, что позволила себе быть такой наивной.

За одиночество, которое становится еще более ощутимым, когда возвращаешься к нему после небольшой передышки. Одиночество, которое начинаешь ощущать физически, — которое липнет к тебе, как мокрая одежда, лишает сил.

"А это", подумала Кару, не улыбаясь больше, "за то, чего уже не вернешь".

За её девственность.

В свой первый раз, одетая лишь в черный шелковый плащ на голое тело, она чувствовала себя такой взрослой — как те девушки, с которыми постоянно зависали Каз и Йозеф — словацкие красотки, с именами вроде Светла или Франтишка, которые выглядели так, словно ничто не способно шокировать их или заставить смеяться. Хотела ли Кару на самом деле быть похожей на них? Во всяком случае, она старательно притворялась, играя роль девушки — женщины — которой было наплевать. Она рассматривала свою девственность как якорь, не дающий ей расстаться с детством — и избавилась от него.

Она не ожидала, что будет сожалеть о случившимся. По началу так и было. Сам секс не был ни разочаровывающим, ни волшебным; было и было — новая близость. Таинство, которое разделили двое.

Или ей так казалось.

— Кару, ты выглядишь иначе? — сказал друг Каза, Йозеф, когда она увидела его в следующий раз. — Ты вся… светишься, что-ли?

Каз стукнул друга по плечу, чтоб тот замолчал. Выражение его лица при этом было одновременно смущенным и самодовольным, и Кару поняла — он проболтался. И не только Йозефу — ярко накрашенные губы девчонок из их компании понимающе изогнулись. Светла, с которой позже Кару застанет его, даже выдала откровенный комментарий по поводу вновь вошедших в моду плащах. Каз при этом чуть покраснел и отвел в сторону глаза — единственное признание, что поступил гадко.

Кару никогда не рассказывала об этом даже Суссане, потому что, во-первых, считала это очень личным, принадлежащим только им двоим, ей и Казу, а, во-вторых, потому что ей было стыдно. Она вообще никому не сказала, но Бримстоун, который непостижимым образом всегда узнавал обо всём, догадался и не преминул воспользоваться нечастой возможностью прочитать ей лекцию. Вот это было познавательно.

Голос Торговца Желаниями был таким глубоким, что казался лишь оттенком звука, темным резонансом отдаваясь в самых глубинах слуха.

— Я не особо силен в правилах, по которым нужно жить, — сказал он. — Но четко усвоил одно очень важное: не суй в себя ничего лишнего — ни ядов, ни химикатов, ни дыма или алкоголя, никаких острых предметов типа незначительных игл для наркотиков или тату, и… так же незначительных пенисов.

— Незначительные пенисы? — Переспросила Кару, развеселившись. — А что, существует такое понятие, как значимый пенис?

— Ты поймешь, когда появиться, тот самый, настоящий, — ответил он. — Прекрати размениваться на ерунду, дитя. Жди любви.

— Любви. — Её радость улетучилась, как не бывало. Она-то думала, что это и была любовь.

— Она придет, и ты познаешь её, — заверил Бримстоун, и ей отчаянно захотелось поверить ему. Он жил уже сотни лет, ведь так? До этого момента Кару никогда ещё не связывала понятие любви с Бримстоуном — при взгляде на него любовь была последним, что приходило в голову — но она надеялась, что, прожив столь долго, он приобрел мудрость и потому не ошибался на её счет.

Потому что самым большим для сироты всегда остается любовь. А от Каза она этого точно не получала.

Она так сильно надавила карандашом на свой рисунок, что его грифель сломался, и в то же мгновенье вспышка гнева воплотилась в целую автоматную очередь чесоточных позывов, сокративших её ожерелье до размеров ошейника и вынудивших Каза вскочить с подиума для моделей. Убрав руку с ожерелья, она наблюдала за его действиями. А Каз уже был у двери. Держа халат в руках, он, все еще голый, пулей вылетел из класса в спешке найти укромное место для удовлетворения своих унизительных потребностей.

Дверь захлопнулась. Класс застыл, в недоуменном молчании взирая на опустевшую кушетку. Profesorka Фиала стояла, уставившись поверх очков на дверь, и Кару почувствовала угрызения совести. Может быть это было чересчур.

— Что случилось с Козломиром? — спросила Сусанна.

— Без понятия, — ответила Кару, разглядывая свой эскиз. С холста на неё взирал Каз во всем блеске похоти и элегантности, будто поджидая любовницу. Эта работа могла бы быть очень неплохой, но она все испортила. К низу линии утратили четкость, сливаясь в беспорядочное черканье, зарисовавшее его… незначительный пенис. Хотела бы она увидеть реакцию Бримстоуна на это. Он всегда отчитывал её за неблагоразумное использование желаний (например, за совсем недавнее, после которого брови Светлы за ночь стали толстыми как гусеницы и после выщипывания тут же отрастали обратно).

— Женщин сжигали на кострах и за меньшее. — Сказал тогда он.

"Ох, и повезло же мне, что не живу в средневековье," подумала она.