Жена Кукловода

Глава 21

— Прах к праху…

Почему на кладбищах всегда так промозгло и холодно? Причастность смерти, ледяной холод вечности забирает живое тепло, студит кровь в жилах.

Людмила никогда не была раньше на лютеранском Волковском кладбище. Мрачные склепы, местами обвалившиеся, в язвах плесени и мха, изъеденные временем гранитные надгробия, надписи готической вязью на латыни. Вековые клены и липы с темной морщинистой корой, узловатые черные ветви, воздетые к небу в немой мольбе, строгие скорбящие ангелы. Так страшно смотреть в слепые мраморные глаза, все кажется — заплачут.

Застывшими пальцами Людмила стиснула воротник пальто, но ветер неумолимо отбирал последние остатки тепла. Еще немного и она сама станет как эти ангелы — холодной и безмолвной.

Сквозь туман в голове от успокоительного, которым накачал ее Руслан, Людмила различала монотонный голос священника, кто-то сдержанно всхлипывал, деревья поскрипывали и стучали обледенелыми ветками.

— Как ты, держишься?

Шепот Руслана согрел ее ухо.

— Мне нужно отойти. К Анне.

Его руки больше не поддерживали. Стало еще холоднее. Людмила прижалась спиной к шершавой коре липы, чтобы не упасть. Анна…

Девушка стояла у самого края могилы. Осунувшееся лицо, огромные глаза с жуткими черными тенями. Она не плакала. Безучастно смотрела в одну точку. Бескровные губы плотно сжаты, в тонких пальцах — алые розы. Шипы впились в кожу, но она не чувствовала боли.

Руслан склонился к ней и что-то сказал на ухо, но Анна будто не услышала. Продолжала безучастно смотреть, как опускается в могилу лакированный гроб и едва заметно подалась вперед, будто хотела последовать за ним, но Руслан удержал ее за локоть.

Потом заставил разжать стиснутые пальцы, взял из рук розы, перевязанные траурной лентой, передал седому господину в кашемировом пальто и повел Анну к Людмиле.

— Смотри, чтобы она не упала…

Людмила судорожно сжала руку подруги, ледяную, словно мрамор надгробий.

Когда все закончилось, и Руслан вел их по сумрачной аллее к выходу, Людмиле показалось вдруг, что из-за потемневшего от времени мраморного ангела выглянул старик в старомодном сюртуке и шляпе с высокой тульей. Она едва не вскрикнула от ужаса, крепко зажмурилась и прижалась к мужу плечом.

***

В машине стало немного теплее, но холод кладбища затаился внутри, не хотел уступать отвоеванное. Людмила сжимала руку Анны, все такую же холодную. Девушка молчала, совершенно безучастная, смотрела остекленевшими глазами в одну точку.

— Анечка…поплачь…

Людмила попыталась растормошить подругу, погладила ее по щеке, потрясла за плечо. Голова девушки безжизненно мотнулась из стороны в сторону.

Людмила всхлипнула, слезы словно растаяли и теперь текли и текли по щекам.

— Очнись…

Людмила растирала Анне руки, трясла за плечи, сжимала лицо в ладонях. Но девушка молчала, холодная, неживая…

— Оставь ее, родная.

Руслан взглянул на них в зеркало заднего вида.

— Я накачал ее транквилизаторами, сильнодействующими. Это нормально. Ей нужно согреться и поспать. Долго. Она измучена совершенно. Полное эмоциональное истощение. Одному Богу известно, что пришлось пережить бедной девочке… Райшнер, душеприказчик Шталя сказал, что последние недели доктора мучили очень сильные боли. Не помогали даже наркотики.

Людмила с помощью Руслана уложила Анну в Антошкиной комнате, укрыла двумя одеялами, Руслан попросил ее набрать горячей воды в грелку, чтобы положить в ноги.

Измерил девушке давление, сделал какие-то уколы. Некоторое время Людмила еще сидела рядом с Анной на постели, гладила ее по руке. Постепенно бледные щеки девушки едва заметно порозовели, дыхание стало ровнее, видимо она уснула.

Людмила тихо вышла и плотно притворила дверь. Снизу из гостиной донеслись звуки музыки.

Нежный голос скрипки вплетался в строгую возвышенную гармонию органа, страдающая душа Орфея искала утраченную Эвридику.

Руслан стоял у окна. Людмила подошла к нему, обняла.

— Не могу в тишине. Давит. Ты не против?

Руслан потянул ее за руку вперед, прижал к себе спиной.

— Нет. Хорошо.

Людмила смотрела через оконное стекло, как голые мокрые ветки яблонь роняли слезы дождя на потемневшую палую листву. Пустой осенний сад был в совершенной гармонии с глубокой печалью музыки. Наконец, холод и тоска отступили, уступив место покою…

Женский крик, страшный, полный боли и страдания грубо разбил хрупкую иллюзию. Хрустальные звуки беспомощно осыпались острыми осколками.

Анна сидела в постели, обняв колени руками и раскачиваясь вперед-назад.

— Мастер… Не оставляйте…

Хриплый сбивчивый шепот, словно в бреду и безумные глаза с расширившимися зрачками. Людмиле стало страшно.

Руслан вошел следом со шприцем.

— Помоги. Подержи ей руку… так. Жгут…. Снимай. Умница.

Людмила отвернулась, чтобы не видеть, как игла входит в тонкую полупрозрачную кожу Анны.

Девушка снова уснула.

— Иди, родная, ложись. Ты устала. Я посижу.

Руслан подвинул кресло с постели.

— Лекарства не помогают?

Людмиле не хотелось оставлять мужа одного. Но сил почти не осталось, они уходили как воздух из проколотого шарика.

— Помогают. Все-таки она спит. Хоть какое-то время. Но больше нельзя. Слишком сильные препараты. Поставлю ей капельницу с глюкозой, а завтра попрошу посмотреть ее Вольского. Мы справимся. Он отличный врач.

Людмила посмотрела на мужа вопросительно.

— А ты?

— Он психиатр. Вдруг Анне станет хуже.

Людмиле снова стало страшно и так остро жаль сломанной, измученной, растоптанной девушки. Стараясь изо всех сил не разрыдаться перед Русланом, она вышла.

В спальне она легла, не раздеваясь, укрылась одеялом с головой и лежала, крепко, до разноцветных кругов, зажмурив глаза.

Она так устала, что казалось, уснет мгновенно. Но измученный мозг продолжал кружить бесконечную карусель мыслей. Шталь…Злой гений, ее детский кошмар. Холодный расчетливый кукловод. Режиссер страшного и жестокого спектакля, в котором все они — Анна, Руслан, сама Людмила, были его послушными куклами. Была ли его мучительная смерть возмездием за страдания, что он причинял другим? И закончились ли эти страдания…

В полудреме она слышала, как несколько раз вскрикивала Анна. Хотела встать, чтобы пойти к ней, помочь, утешить, согреть. Но сил не было. Уже почти провалилась в мягкую серую вату сна, когда почувствовала запах лекарств. Прогнулся матрас, и ее обняли теплые руки мужа.

Утром она сменила Руслана у постели Анны. Она то засыпала, то плакала, то начинала что-то говорить, сбивчиво и путано, рассказывая, как Шталю становилось все хуже, как в последние дни он почти не приходил в себя, и даже наркотики уже не могли унять страшную боль, разрывавшую его внутренности.

Приезжал Вольский, небольшого роста неказистый мужчина лет сорока пяти, близоруко щурил глаза и виновато улыбался. Они с Русланом несколько минут говорили на кухне, при закрытых дверях. Потом он зашел к Анне и попросил Людмилу выйти.

Вышел довольно скоро, вручил Руслану листок, исписанный неразборчивыми каракулями и молча удалился.

— Что? — встревожено спросила Людмила. — Все плохо?

Руслан покачал головой и грустно улыбнулся.

— Не все. Это нервное истощение. Анне нужен покой и забота. Мы справимся.

***

Анна пролежала в постели три дня. Иногда плакала, бредила, кричала. Засыпала ненадолго. И снова бредила и кричала. Людмила не отходила от постели подруги. Но этот кошмар все не заканчивался.

На четвертые сутки Анна перестала кричать и плакать. Истерики сменились безучастностью и молчанием. И это оказалось еще страшнее.

Руслан снова вызвал Вольского, но тот, осмотрев Анну, только покачал головой.

— Остается только ждать. Молодой сильный организм, инстинкт самосохранения должен сработать. Может помочь какое-то новое потрясение. Она должна захотеть жить.

Но шли дни, а ничего не менялось. Анна лежала безучастная ко всему, с открытыми глазами. Людмила боялась смотреть в них. Они были мертвые, как у тех мраморных ангелов на надгробиях.

Руслан надеялся, что приезд родителей сможет вытащить Анну из оцепенения, почти комы. Специально поехал за нами в Кингисепп.

Привез он только маму Анны, усталую седую женщину, выглядевшую на все шестьдесят. Нина Сергеевна смущалась, краснела, неловко комкала в руках платок. Она молча сидела у постели Анны, гладила ее по волосам, держала за руку, тихо плакала, потом что-то сбивчиво говорила, причитала, тихо пела. Людмила знала эту колыбельную. Вспомнила, как маленький Антошка засыпал под нее.

Нина Сергеевна вышла из комнаты Анны, заплаканная и печальная. Тихо сказала:

— Утром мы уедем. Спасибо вам.

Но вечером позвонил господин Рейшнер. После разговора с ним Руслан попросил маму Анны оставить ее у них на время, так как она должна присутствовать на оглашении завещания Шталя.

Нина Сергеевна согласилась. Людмиле показалось, что слишком быстро и с облегчением. Руслан предложил отвезти ее в Кингисепп, но Нина Сергеевна отказалась наотрез. Прощаясь, виновато опустила глаза и тихо сказала Людмиле:

— Вы ее берегите. Людочка… добрая ты. Господь тебя храни!

Оглашение завещания состоялось на следующий день после отъезда Нины Сергеевны.

Людмила кое-как заставила Анну встать с постели, помогла ей одеться и они вместе спустились в гостиную.

Райшнер, совсем седой, высокий, полноватый и неловкий, в строгом черном костюме, напомнил Людмиле пастора Шлага из «Семнадцати мгновений весны». Внимательно посмотрел на вошедших женщин поверх очков, будто пытался угадать кто их них кто.

— Герр Райшнер, это моя жена, Людмила.

Людмила натянуто улыбнулась гостю, усадила Анну на диван и сама села рядом, сжимая руку подруги.

— О, отшень приятно.

Райшнер поправил воротничок рубашки, будто он был ему туговат. Видимо, миссия не доставляла ему никакого удовольствия.

— А это Анна Черкасская. Она…

Руслан запнулся, не зная, как представить Анну.

Немец кивнул.

— Полошение фройлян Черкасская исфестно. Это есть следовать из эрбрехт герр Шталь…как это русиш…О! Завестшание. О, майн гот…

Райшнер снял очки, достал из внутреннего кармана тисненый золотом футляр, раскрыл его, взял замшевую тряпочку, тщательно протер линзы. Снова надел очки и раскрыл большой черный портфель из блестящей кожи, а оттуда извлек пухлую бумажную папку на веревочных завязках. Прокашлялся.

— Текст завестшаний есть дойч и русиш. Я зачитать дойч. Герр Сикорски зачитать русиш.

Немец снова покашлял и достал из папки несколько листков.

Людмила тревожно вслушивалась в чужую отрывистую и лающую речь, пыталась уловить хоть одно знакомое слово, сгорала от нетерпения, поглядывала на Руслана, пытаясь по его лицу понять смысл документа, что читал Райшнер. Но лицо мужа было напряженным и бесстрастным. Анна все также безучастно смотрела в одну точку.

Наконец немец закончил чтение, снял очки, убрал их в футляр и протянул папку Руслану.

Тот достал несколько листков плотной мелованной бумаги и начал читать:

— Я, Борис Шталь, находясь в светлом уме и твердой памяти, желаю сделать последнее распоряжение на случай своей смерти. Назначаю своим единственным наследником и преемником Руслана Сикорского, коему завещаю все принадлежащее мне на день смерти имущество, как движимое, так и недвижимое, денежные средства и иное, согласно списку, с оговоркой. Анна Черкасская, являющаяся моей собственностью на основании договора об обмене властью, также переходит в собственность господина Сикорского на тех же условиях, что описаны в вышеуказанном договоре на срок не менее года. По истечении данного срока, либо ранее, но не менее чем через шесть месяцев, по заявлению господина Сикорского о полном исполнении обязательств по договору и его нежелании продолжать его исполнение, Анна Черкасская считается свободной от исполнения договора об обмене властью, и наследует имущество согласно отдельному списку, в том числе недвижимое имущество и денежные средства. В случае отказа Анны Черкасской от исполнения обязательств по договору об обмене властью, ее часть имущества отходит господину Сикорскому.

У Людмилы перехватило дыхание от сказанного Русланом. Фарс, розыгрыш… Этого не может быть на самом деле… Так не бывает…

— Договор об обмене властью не имеет юридической силы, — хрипло произнесла она и с надеждой посмотрел на мужа. — Тем более в России. Ведь так?

— Так. Но завещание совершено в Швейцарии. К нему применяются законы страны совершения. И по ним любые оговорки в завещании допустимы. Самые экстравагантные. Последняя воля неоспорима.

Людмиле стало страшно от того, как прозвучал голос Руслана. Безучастный и ледяной. Чужой.

И внезапно ее осенила страшная догадка.

— Ты… ты знал?! Знал…

Людмила хотела вскочить, но Руслан схватил ее за руку, причиняя боль.

— Сядь. Я тебе все объясню. Позже.

— Герр Сикорски, — немец обеспокоенно поерзал в кресле. — Ихь битте… Фрау унд фройляйн понимайт, что есть ворбехальт?

— Да, герр Райшнер. Я все доходчиво объяснил.

— Зер гут, зер гут. Ауфидерзейн.

Немец сложил бумаги в папку, аккуратно завязал тесемки и спрятал ее в портфель. Потом церемонно раскланялся и вышел в прихожую. Руслан пошел проводить его.

Людмила все еще не могла осознать услышанное. Анна — собственность ее мужа. И это больше не Игра, не их пятничные развлечения. Она вещь. Часть наследства Шталя. Как те статуи нагих рабынь в индийском будуаре на канале Грибоедова. Рабыня…

Людмилу бросило в дрожь. Она никогда не думала об Анне так.

— Милая…

Руслан вернулся в гостиную и сел рядом с Людмилой на диван.

Она вздрогнула и инстинктивно отшатнулась.

— Это абсурд. Анна — не вещь. Ты не можешь…

Руслан взял ее за запястья.

— Ты взволнована. И устала. Поговорим завтра…

Людмила вырвала свои руки и вскочила.

— Тут не о чем говорить! — ее голос истерически сорвался. — Позвони этому немцу и скажи, что ты отказываешься от наследства!

Руслан покачал головой.

— Ты осознаешь, от чего? Ты видела список имущества? Мы о таком и мечтать не могли…

— Какая разница! Анна не вещь, не рабыня! Это… мерзко!

— Господин…

Дрожащий голосок Анны прозвучал так неожиданно. Потрясенная Людмила совсем забыла о том, что девушка тоже здесь.

Вдруг Анна встала с дивана и, сделав шаг, опустилась перед Русланом на колени, прижалась губами к его руке. Потом, не поднимая глаз, спросила:

— Господин позволит рабыне уйти?

Людмила словно во сне увидела, как Руслан едва заметно улыбнулся, погладил Анну по щеке и сказал:

— Да, конечно. Иди.

Все еще не веря, что это происходит на самом деле, Людмила задохнулась от обиды и ярости. Больше выносить все это она была не в силах.

В тот вечер Людмила впервые заперла дверь своей спальни. Лежала, зарывшись лицом в подушку, слышала, как Руслан осторожно подошел к двери, подергал за ручку, потом тихо постучал.

— Уходи, — сказала она глухо, — я не хочу тебя видеть.

Прорыдав полночи, она под утро забылась зыбким, тяжелым сном.

Утром проснулась, будто от пощечины. В доме было подозрительно тихо. Только Дарик поскуливал у порога запертой спальни. Накинула халат и, даже не взглянув на себя в зеркало, вышла в коридор. Часы показывали десять утра. Тихо подошла к двери Руслана, прислушалась. Посомневалась и открыла — комната была пуста. Похолодела и почти бегом бросилась к двери гостевой спальни. Анны в комнате не оказалось. И ее вещей тоже.

Сердце сжалось, ослабели колени, на лбу выступил холодный пот. В висках больно застучали молоточки… Руслан оставил ее… ушел навсегда…

Людмила бессильно сползла на пол в гостиной, обняла руками колени, разрыдалась, горько и безутешно. Вокруг нее вился Дарик, скулил, пытался лизнуть в лицо, лаял на нее, сбитый с толку странным и непонятным поведением хозяйки. И она вдруг обняла пса за шею, зарылась лицом в его густую шерсть, и продолжила безутешно рыдать.

Так их и нашел Руслан, когда она, обессиленная, уже не могла больше плакать, а только беззвучно всхлипывала.

Дарик высвободился и рванулся навстречу хозяину.

Увидев ее на полу, Руслан охнул, подбежал, рухнул перед ней на колени, сгреб в объятия.

— Что? Плохо? Тебе плохо?

Людмила только помотала головой и сделала слабую попытку освободиться. Но Руслан прижал ее к груди сильнее, подхватил на руки и отнес в спальню. Уложил в кровать, лег рядом, стиснул, не давая вырываться, и прошептал на ухо:

— Все… все… я с тобой. Я рядом… успокойся, пожалуйста… Ты как всегда не дала мне договорить и объяснить.

Людмила еще пару раз попыталась его оттолкнуть, но силы кончились, и она обмякла в объятиях мужа. Руслан встал, спустился на кухню и вернулся со стаканом и таблетками. Поднял ее, заставил сесть, поднес к губам холодное стекло. Она послушно проглотила лекарства.

Забрал у нее стакан. Поставил на тумбочку. Сел на постель. Она опустила голову, обхватив колени, прячась.

Он обхватил ладонями ее лицо, поднял, заставил посмотреть на него, и строго произнес:

— Ты должна меня выслушать.

Она всхлипнула, и он смягчился:

— Ну что ты себе напридумывала?

— Я… теперь тебе не нужна, — выдохнула она, — не нужна…

Слезы опять потекли по ее щекам, и Руслан нежно стер их.

— Почему ты так решила?

— У тебя теперь есть… Анна…а я… я…

Она опять разрыдалась.

Он сжал в ладонях ее лицо:

— Ты моя, — сказал он, глядя прямо ей в глаза. — И мне никто больше не нужен. Это все ради нас. Ты понимаешь? Ради нас… А договор… Это нужно не мне. Так хотел Шталь. И это нужно Анне. Поэтому Шталь поступил так в своем завещании. Только ради нее. Он мне доверял, понимаешь? Знал, что я не воспользуюсь своей властью над ней ей во вред.

— Но ты, ты… как ты мог с ней так?

Она опять увидела Анну на коленях перед Русланом, и его снисходительную улыбку.

— Это было спонтанно! Помнишь, Вольский говорил о потрясении… Ей стало лучше!

— И тебе, — Людмиле вдруг стало обидно за себя и за Анну, — тебе ведь не хватает всего этого, признайся, ведь так?

Он отпустил ее и отвел взгляд.

— Я не хочу тебе врать. Мне очень нравились наши игры, — его голос звучал глухо, — Теперь мне осталось только председательство в сообществе. Хотя бы это я могу себе позволить?

Он поднял на нее глаза, и ей снова стало не по себе. На нее снова смотрел не Руслан. Властный и жесткий Кукловод.

— Но я не намерен нарушать наш главный предел — супружескую верность.

Она затихла, подавленная страстью и болью в его голосе.

— Ты не сможешь так… — Людмила схватила его ладони, прижала к губам, — Пожалуйста… пусть все будет как прежде…

— Нет, — его голос дрогнул, он вырвал руки и прижал Людмилу к себе, не давая вздохнуть, — нет… Ты слишком мне дорога… Слишком… Потерять тебя… самое страшное в жизни. Я так тебя люблю…

Горячие губы Руслана нашли ее, искусанные и распухшие от слез, и впервые за много дней поцелуй был по настоящему страстным и горячим. Жадные нетерпеливые руки срывали одежду, сжали грудь, опрокинули Людмилу на кровать…

Она извивалась, выскальзывала из одежды, задыхалась от счастья, и опять плакала, а он собирал ее слезы губами и все шептал ей нежные слова…

Вся накопившаяся страсть будто прорвалась, и Людмиле на минуту стало страшно от его безумного напора. Боль и удовольствие опять сплетались для нее в одно невероятное чувство, заставляли кричать от восторга. И если бы в этот момент ее сердце снова остановилось, она не желала бы для себя другой смерти…

Теряя сознание, она смогла только прошептать ему: «Люблю» и перестала чувствовать свое тело…

Но эта их безумная ночь стоила дорого. Людмиле под утро стало хуже, снова сбился сердечный ритм, она потеряла сознание и Руслан вызвал скорую.