Как стать папой за пять минут

Глава 11. Лизонька

– Кстати, как назвала? – пытаюсь вести непринужденный разговор, чтобы расслабить Киру, однако ее реакция застает меня врасплох. Она резко вскидывает голову, испугав ребенка, морщится, шмыгает носом, едва сдерживая подступающие к горлу слезы. – Я что-то сказал не так? Обидел? – хмурюсь, пытаясь прочитать ответ в ее покрасневших глазах. – Или у тебя что-то заболело? Врача? – дергаюсь, чтобы сорваться с места и мчаться в приемную, разметая все на своем пути и покрывая матом персонал, но Пампушка вовремя останавливает меня и отрицательно вертит головой.

– Имя муж выбирал. Бывший, – всхлипнув, поглаживает малышку по плечику, успокаивая. – Просил назвать в честь его матери. А теперь… – рвано вздыхает, – у нее ни семьи, ни дома, ни даже имени нет.

– Хм, – потираю подбородок. – Так в чем проблема? Имя не запатентовано, можешь брать. Как там твою свекровь неудавшуюся нарекли?

– Климентия, – украдкой кривится, скрывая недовольство, будто по привычке боится обижать мать мужа. Видимо, гамадрил вынудил Киру согласиться на этот бред и даже мнения ее не спросил.

– Мда-а… – ехидно тяну, ближе подавшись к ребенку. – Что же, кроха, ты чертовски везучая. Была в шаге от того, чтобы получить идиотское имя и стать предметом насмешек окружающих на всю жизнь. Но вовремя спаслась, – нашептываю, сохраняя серьезный тон, когда самого раздирает от смеха. – Теперь есть шанс, что тебя назовут как человека, а не как диагноз женщины бальзаковского возраста.

Пампушка не выдерживает и приглушенно хихикает. Пересекаемся взглядами. Машинально тяну руку к ребенку, чтобы приласкать, но упираюсь в локоть Киры, поддерживающий дочку. Провожу по хрупкому женскому плечу вверх и накрываю его ладонью, неосознанно лаская большим пальцем острую ключицу.

– Надо срочно имя другое придумать, – рвано выдыхает, преданно смотря мне в глаза. Совсем как тогда… Убираю от нее руку, осознав, что перехожу черту. Нельзя!

Не понимаю, что на меня нашло. Передо мной все та же маленькая Пампушка с побитыми коленками. Девочка подросла, но продолжает попадать в неприятности. Мой план простой – помочь с разводом, сдать их обеих Ивану Елисеевичу, а потом слинять в закат. Я не должен вмешиваться в семью, частью которой не являюсь и вряд ли стану, но здравый смысл не работает.

– Назови дочь в честь своей матери, – невозмутимо предлагаю. – Елизавета.

– Вы до сих пор не забыли? – в чистых миндальных глазах вспыхивает огонек надежды. Открытый, выразительный взгляд очаровывает. С годами Кира похорошела, превратившись из угловатого подростка в настоящую красавицу. В столь неоднозначной, неловкой ситуации, уставшая и бледная, с ребенком на груди, она все равно выглядит привлекательно. Материнство ей к лицу.

– Фотографическая память – основа профессии, – важно роняю и отодвигаюсь от греха подальше. Сажусь полубоком, сцепив кисти в замок. – К тому же, это было не обычное дело в моей юридической практике, а судьбоносное. От него зависела дальнейшая карьера. Такое не забывается, – ухмыляюсь, глядя в пустоту перед собой. – Костя, мой нынешний начальник, специально направил меня в ваш богом забытый поселок. Позже он признался, что не особо хотел брать меня в штат, потому что на собеседовании я показался ему слабым и нерешительными, поэтому и устроил для меня испытание. Воскресенский был уверен, что я провалю задание, после чего он со спокойной совестью откажет мне в приеме на работу и пошлет на все четыре стороны…

– Но вы справились, хоть было нелегко, – с неподдельным восхищением отмечает Кира. Передергиваю плечами, мысленно сбрасывая с себя приятное тепло, которым меня укутывает ее нежный голос.

Неправильно все у нас как-то складывается, ненормально. Почему меня так коротит от нее?

Подумаешь, рожали вместе! С кем не бывает!

Вообще-то, ни с кем, но… Это не повод прикипать к ней душой.

– Действительно, в процессе возникли определенные трудности, – погружаюсь в события семилетней давности, которые врезались в память вплоть до мелочей. – Мне надо было не только переоформить наследство, что осталось после смерти твоих родителей, но и помочь деду установить над тобой опеку, чтобы этого не успела сделать тетка, – осекаюсь, покосившись на застывшую, грустную Киру. Хочу убедиться, что не ранил ее словами. Все-таки для нее это болезненные и горькие воспоминания.

Семь лет назад Кира потеряла родителей – они погибли в автокатастрофе, когда возвращались с заработков из другого региона. Все случилось быстро и неожиданно, впрочем, старуха с косой никогда не предупреждает заранее и не спрашивает разрешения, а просто забирает жизни.

В родной поселок Пампушины так и не доехали. Оставили дочери скудное по столичным меркам наследство. Все их богатство включало в себя старый одноэтажный дом с участком, небольшое хозяйство и сломанный трактор. Но даже на это добро тут же появились охотники. Иван Елисеевич готов был наплевать на имущество, однако не мог отдать меркантильным родственникам Кирочку. Поэтому и обратился за помощью в лучшую юридическую фирму.

За это дело никто не хотел браться. Ехать к черту на кулички и работать за копейки опытные юристы из столицы не стали бы. И только я рванул хрен знает за сколько километров от города, не задумываясь, потому что мечтал устроиться в компанию Воскресенского. Готов был сделать невозможное. Сначала ради должности, а когда узнал Киру и ее деда ближе, то и ради них самих.

– Вы справились. И даже денег у дедули не взяли, – мягко улыбается Пампушка, завораживая меня милыми ямочками на щеках. Какой же все-таки куколкой она выросла. Жаль, что уроду досталась, который свое счастье не оценил.

– Какие деньги? Я наел больше, пока у вас жил, – перевожу тяжелый разговор в шутку. – Чего только стоит домашний гусь с яблоками по фирменному рецепту Ивана Елисеевича, – хрипло посмеиваюсь, и мне вторит Кира.

– Ой, я бы сейчас его съела, – заявляет неожиданно. – Целиком, – сглатывает слюну.

– Голодная? – заботливо уточняю. Отрывисто кивнув, поджимает губы и сводит брови домиком. Смешная. Несмотря на перенесенные ей испытания, наивная маленькая Пампушка по-прежнему жива внутри взрослой, побитой жизнью Киры. Хотелось бы сохранить эту светлую девчушку. Сейчас таких мало, и каждая на вес золота. – Что за роддом! Даже не кормят! – гневно выплевываю. – Я разберусь.

– Подождите, я же после реанимации. Мне, наверное, нельзя ничего, – взволнованно тараторит, крепче сжимая ребенка и покачивая. Дочка начинает хныкать. – Вы не ругайтесь, пожалуйста.

– Я не ругаюсь, – вопреки своим словам, чуть ли не рычу. Я очень зол! Вторые сутки издеваются над ней, да еще и голодом морят. Садисты! Она ведь такая худая, что скоро начнет просвечиваться, как стекляшка на свету. – Я узнаю, что тебе можно, и закажу в ближайшем кафе. Хотя нет… Лучше в проверенном ресторане, – задумчиво добавляю, окинув девочек внимательным взглядом. Не хватало еще им обеим отравиться. – Если надо будет, сам съезжу вместо курьера, но больничной бурдой ты питаться не будешь.

– Я непривередливая, могу есть то, что тут приготовят. Неважно, не утруждайтесь, – смущенно улыбается, а я предупреждающе грожу ей пальцем.

– Со мной трапезничать как королева будешь. Ослабленному женскому организму нужна энергия. Тебе еще Лизоньку кормить, вон какая она крошечная, – указываю на комочек возле ее груди. Теряю нить разговора и умолкаю, запечатлев момент в памяти. Уютные они обе, домашние.

Проследив за моим взглядом и покраснев, Кира послушно кивает.

– Спасибо вам. За все спасибо. Второй раз в жизни встречаемся, и вы вновь меня спасаете. Не зря я к вам поехала…

– Не зря, – соглашаюсь, накрывая ее горячую, затекшую руку своей, бережно массирую. Не отшатывается, потому что держит дочку. А может, привыкает ко мне постепенно. – Еще раз прошу тебя: прекрати мне выкать. Во-первых, мы все-таки не чужие друг другу, а во-вторых… пока мы в роддоме, я твой названый муж, – сипло напоминаю, наблюдая, как Пампушка становится бордовой. Температура ее тела, кажется, еще повышается. – Давай общаться, как близкие люди…

Кира хватает губами воздух, лепечет что-то в ответ, но я не могу разобрать ни слова, потому что по палате разносится грохот. Шаркающие шаги сменяются возмущенным ворчанием:

– Сначала по бабам бегают, а потом ужом вьются и прощение вымаливают, – причитает санитарка, приближаясь к нам со шваброй и ведром. Ставит инвентарь рядом со мной, специально расплескав воду и замочив мне край штанов. – Уборка, – поясняет, смело встретив мой охреневший взгляд. Оттряхиваю брюки, потянув пальцами за ткань. Исподлобья зыркаю на хамку, а она и бровью не ведет. Да уж, с правилами поведения персонал этой больницы явно не знаком. – Ох, бедная девочка, – качает головой, с жалостью покосившись на Киру. – Бедная, – разворачивается и топает к открытой двери.

– Кхм? – покашливаю недоуменно, вопросительно смотрю на подозрительно притихшую Пампушину. Она теряется, вжимается в матрас, будто собирается просочиться сквозь него. – Что? Признавайся! – настаиваю, когда санитарка выходит в коридор за тележкой с моющими средствами.

– Она, наверное, подслушала наш разговор с акушеркой. Я после наркоза была дезориентирована. Не понимала, где я и с кем. Ну, и… – переходит на тоненький писк. – Я расплакалась и пожаловалась на мужа-изменника. Теперь все думают, что это ты, – вжимает голову в плечи, будто пытается спрятаться в панцирь, как черепашка.

– Чудненько, – расстроенно хлопаю ладонью по бедру. – А я, между прочим, никогда налево не ходил, – зачем-то оправдываюсь, вызывая легкую ухмылку на губах Киры.

Обжегшись на своем кобеле, она не верит мне, но я не лгу. Прежде чем начать новые отношения, я всегда обрывал предыдущие, даже если им было от силы пара недель. Я далеко не святоша, но одновременно двух баб не имел. В браке и вовсе ни на кого, кроме жены, не смотрел. Зачем? Я же не животное, ведомое дикими инстинктами. Нормальному мужику одной женщины должно хватать. Впрочем, может, я старомоден. Не чета ее молодому бабуину.

– Все-е так говорят, – звучит сбоку от меня в унисон со скрипом тележки.

Обреченно закатываю глаза.

– Прости, – виновато прищуривается Кира, и в этот момент в мою ступню врезается колесико. Резко поднимаюсь, пока меня не переехали тележкой, а тело не растворили в хлорке. Напряженно поглядываю на охамевшую санитарку.

– Извините, не удержала, – пожимает та плечами. – Мне надо пол вымыть, – намекает, чтобы я исчез и, желательно, больше не появлялся. Какая же вредная тетка! Не разобравшись, всех собак на меня спустить готова.

Да чтоб ее снегом завалило! Надоело мне страдать за грехи гамадрила. Я будто чужое место занял… на электрическом стуле. И жарюсь в нем вторые сутки.

Отмахиваюсь, выхожу в коридор, позволяя озлобленной на весь мужской род санитарке убрать в палате. Когда возвращаюсь, Кира уже спит, продолжая прижимать к груди малышку.

От обиды и ярости не остается ни следа. Плохие мысли улетучиваются, уступая место умиротворению. В идеале, прилечь бы рядом с ними и отдохнуть в обнимку, но это уж слишком…

Улыбнувшись, бесшумно приближаюсь к постели. Затаив дыхание, аккуратно забираю дочку. Я держал ее на руках однажды. Правда, не совсем по своей воле…

Вчера неонатолог застала меня врасплох и неожиданно всучила мне крошку, а сама убежала к другому маленькому пациенту, проблемному и нуждающемуся в экстренной помощи. Я так и простоял истуканом, пока она не вернулась. Пошевелиться боялся. Зато вроде бы запомнил, как надо правильно брать младенца.

Медленно и очень осторожно перекладываю Лизу в кувез, чтобы она не проснулась. Проверяю грелку, накрываю маленькое тельце одеялом. Понимаю, что все это время не дышал – и жадно глотаю кислород.

Поворачиваюсь к Кире. Скользнув взглядом по краю обнаженной груди, подтягиваю ткань платья и накрываю прелести пледом, чтобы эта скромница не горела опять от стыда, когда проснется. Пользуясь моментом, невесомо целую ее в жаркий лоб. Задерживаюсь, прижавшись губами. Нахмурившись, ласково провожу по красному лицу пальцами. По-прежнему пылает. Хреново. Надо будет позвать врача, когда она проснется, а заодно про обед узнать. Мысленно ставлю пометку в воображаемом блокноте, который вот-вот лопнет от количества заданий. Сложно быть папой.

– Разве можно вас одних оставить? – тихо сокрушаюсь. – Беззащитные, как брошенные котята.

После изнурительного и весьма оригинального «празднования» Нового года у меня садятся батарейки. Как встретишь, так и проведешь? Если верить поговорке, то страшно даже заглядывать в завтрашний день. Сегодняшний бы пережить.

Устраиваюсь на своей койке, сидя с широко разведенными коленями и упираясь спиной в прохладную стену. Складываю руки на груди, слежу не моргая за спящими матрешками, переводя взгляд с одной на другую, как надзиратель. Пытаюсь выстроить план действий на ближайшее время, а вместо этого… не замечаю, как меня самого клонит в сон.

Критически низкий заряд батареи, найдите источник питания. А лучше разбудите, когда все само наладится, потому что я ни хрена не Дед Мороз – и чудо не организую. Могу разве что посохом бывшего мужа Киры забить, а после закопать в сугробе. Мне так нравится эта идея, что я усмехаюсь в полудреме. И окончательно отключаюсь.