Когда приходит любовь

Глава 17 Корнелия

Есть в предрассветных часах особая нежность, серо-голубая, одинокая нежность при невероятной тишине. Нежность и одновременно надежда. Так что когда Мартин подошел к моей двери на следующее утро после нашего возвращения в Филадельфию, чтобы попрощаться, у меня не осталось ни капельки злости. И вовсе не потому, что я забыла, как он оставил Клэр в беде, бросив ее на больную мать. Когда я увидела, как он стоит в дверях — лицо бледное, никаких следов утонченности и блеска, — я с трудом его узнала. Впервые я смотрела на Мартина и не видела, насколько он красив. Я только видела, что ничто человеческое ему не чуждо.

Тут из спальни вышла Клэр, и Мартин сказал:

— Доброе утро, ласточка. — И голос у него был таким же, как и его лицо, бледным и печальным. Он протянул к ней руку.

Когда она подошла, он положил ей руки на плечи и поцеловал сначала в макушку, потом в щеку.

— Ласточка, я был не прав, что отказался тебя выслушать, когда ты звонила по поводу болезни мамы. — Он помолчал. Я услышала, как участилось дыхание Клэр.

— Мне очень жаль, что я не выслушал. И не помог. Ты прости меня.

Клэр напряглась, и я почувствовала ее смятение. Ее отец никогда с ней так не разговаривал. Она стояла неподвижно, все еще в пижаме, а я боролась с искушением вскочить, что-то объяснить, снять напряжение. Но я не двинулась. Через некоторое время Клэр смогла кивнуть. Потом сказала:

— Увидимся, когда вернешься, папа. — Она повернулась и пошла назад, в спальню.

Мартин проводил ее глазами и еще несколько секунд смотрел в ту сторону уже после того, как она скрылась. Я не могла ничего поделать с собой, я взяла его за руку. Он повернулся, но не подошел ближе, так что мы стояли, пожимая друг другу руки, как люди, заключающие какое-то соглашение.

— Пока меня не будет, ты будешь думать о нас? Насчет еще одного шанса для меня? — Его голос дрогнул, и этого было почти достаточно, чтобы сломить мою решимость и заставить броситься в его объятия. Почти, но не совсем.

— Мартин, — только и сказала я.

— Я тебя не заслуживаю. Но я хочу измениться, — сказал он.

— А Клэр? — взвилась я. — Ты хочешь стать человеком, заслуживающим Клэр?

— Да, хочу. — Он посмотрел на меня взглядом, в котором мольба смешалась с вызовом. — Ты мне поможешь?

«Нет» казалось неправильным ответом, но и «да» — тоже.

— Пожалуйста, подумай об этом, — сказал он без особой надежды.

— Хорошо, Мартин, я подумаю. — Я вздохнула и сразу же пожалела об этом, потому что вздох мог служить признаком нетерпения и неискренности. Его рука была в моей, была теплой и настоящей, и я чувствовала все ее косточки. Я вспомнила, что сказала Тео, что в наших отношениях с Мартином уже нечего выяснять, и поняла — если не порву с ним, я не смогу притворяться. — Я обещаю. Я над этим подумаю.

Он кивнул, крепко поцеловал меня в губы и ушел.

Тот день прощания постоянно всплывал в нашей памяти. Нам с Клэр требовались часы одиночества, чтобы обо всем подумать, но поскольку мы были вдвоем, мы вели себя очень тихо. Клэр читала и писала в своем блокноте, а я читала, вытирала пыль и мыла кухню. В середине дня я принялась за стирку, и Клэр помогла мне сложить высохшее белье. Я догадывалась, что ей нравится этим заниматься по той же причине, что и мне: свежая одежда, теплая на ощупь, и аккуратные стопки в шкафах. Тем же вечером мы с Клэр отправились к Линни попробовать ее коронное блюдо — пасту с биточками, и позволили ей заполнить наши одинокие сердца своей веселой болтовней и добротой. Линни шагает по жизни твердыми, уверенными шагами, в ее присутствии можно забыть про свои собственные неурядицы, по крайней мере на время. Затем мы с Клэр отправились домой пешком по шумным улицам. И дома сразу улеглись спать.

Я проснулась в пять утра. Дверь моей квартиры была распахнута. Клэр исчезла.

Мне нужно вам это описывать? Эту обжигающую, страшную панику, дыхание, переходящее в вой, отчаянные молитвы? Вы, наверное, попадали в такую ситуацию. Мы все это видели. Мать на пляже, отец в большом магазине, нянька в парке, которая на три секунды отвернулась, всего на три секунды. И даже если ребенок всего лишь гоняется за чайкой, или спрятался за висящей одеждой, или гладит собаку в нескольких шагах от вас, вам в этот бесконечный момент кажется, что ребенок исчез навсегда.

Я нашла ее через двадцать минут. Двадцать минут я металась по темному городу как безумная, проклинала себя, снова и снова кричала «Клэр». Эти крики были ужасны. Вы бросаете имя в воздух и слушаете, как оно сразу становится безличным, всего лишь еще один звук в мире, и вы не верите, что он достигнет ушей того, кто вам нужен.

На ней была шуба, сидела она на прикованном цепью стуле около небольшого пустого кафе и кормила чем-то голубей. Я, рыдая, позвала ее, метнулась через дорогу и упала перед ней на колени в пятно фонарного света. Я трогала ее руки и лицо, чтобы убедиться, что она в целости и сохранности.

Когда я немного отдышалась, спросила:

— В чем дело? Что с тобой случилось?

— Я пошла погулять, — сказала Клэр, и безмятежность, с которой она это произнесла, должна была бы успокоить меня. Я это знала. Облегчение должно было омыть меня, как весенний дождь, и я должна была бы обнять Клэр и отвести ее домой.

Но я ничего такого не сделала. Вы должны помнить, что я организовала свою жизнь таким образом, что мне никогда не приходилось нести почти никакой ответственности за других людей, думать о том, где они обретаются. У меня никогда не было никого, за кем надо было ухаживать, и никого, кого я могла потерять, а если вам некого терять, вы не имеете понятия, что следует делать, когда вы потерю находите. Конечно, я просто пытаюсь себя оправдать, потому что, хотя я и не знала, я могла все же сообразить, как нужно себя вести.

Но я не сумела. Мое воображение отказало. Магия предрассветных часов тоже не помогала. Я была так напугана, так подавлена страхом, что сорвалась и пришла в ярость. Я вскочила на ноги, принялась ходить взад-вперед и орать, и была бы рада сказать, что не помню, что я там орала, но на самом деле я помню каждое слово.

— О чем ты думаешь? О чем ты думаешь? Я проснулась, тебя нет, и я бросилась искать тебя, бегала по холодным улицам и кричала, и, Боже, что было бы, если бы я тебя не нашла? Здесь с тобой могло случиться все, что угодно. Все! Что с тобой такое? Что с тобой такое?

— Извини, — тихо произнесла Клэр. Но я ее перебила. И сказала ужасное, чего нельзя было говорить.

— Я знала. Я знала, что мне не надо ввязываться. Наверное, я обезумела, когда решила, что сумею справиться.

Нет, как бы я ни разозлилась, я вовсе не хотела сказать, что она мне не нужна. Но так прозвучало.

Тогда Клэр встала. Я видела, как трясется ее тело под шубой, но голос у нее был ровный и ледяной.

— Тогда не ввязывайся, — сказала она резко. — Оставь меня в покое.

Она сняла шубу и бросила ее на землю передо мной.

— Забирай, если замерзла. Мне она не нужна. Все равно я вас всех ненавижу.

И она кинулась прочь.

Догнала я ее только на Роттенхаус-сквер. Клэр сидела на парковой скамейке. Я села рядом, оставив между нами приличное расстояние. Она не смотрела на меня.

Цветные шары рождественских огней висели над нами, как маленькие планеты, а в освещенных окнах зданий вокруг площади двигались тени. Люди варили кофе, принимали горячий душ, готовя себя к зимнему дню.

Все еще не глядя на меня, Клэр заговорила, и то, что она сказала, напугало меня больше, чем мгновения, когда я проснулась и обнаружила, что ее нет.

— Я хотела исчезнуть.

— Клэр, — пролепетала я.

— Нет, мне просто хотелось понять, как это — вот так взять и исчезнуть. Мне было интересно.

— Что? — удивилась я.

— Интересно узнать, что случится со мной, если я останусь совсем одна. Знаешь, если бы никто не знал, где я и кто я, я все же была бы я? Или кто-то еще?

— И что случилось? — спросила я. — Ты была все еще ты?

— Да. — Она тяжело вздохнула. — Я стала беспокоиться, что ты проснешься до того, как я вернусь. Тогда я и поняла, что я все еще я. Потому что я боялась, что напугаю тебя, и потому что мне захотелось вернуться.

На секунду я подумала, что горечь ее направлена на меня, но когда я увидела ее измученные глаза, глаза человека, которого предали, я все поняла.

— Ты думаешь, твоя мама о тебе не беспокоится?

Клэр зажмурилась и покачала головой:

— Нет, не беспокоится. Она ушла и забыла обо мне. Как всегда делал мой отец. Если бы мама беспокоилась, она бы вернулась.

Мои собственные слова, сказанные несколько минут назад, эхом прозвучали в моей голове. Что со мной такое? Как я могла так орать на ребенка? В мире, наверное, нет человека, которого так часто бросали, как Клэр. Я подвинулась к ней и закуталась вместе с ней в шубу.

— Корнелия, — наконец прошептала Клэр, — я хочу кое-что тебе сказать, но боюсь.

— Не бойся, солнышко, — сказала я, гладя ее по волосам.

— Иногда я так злюсь на нее за то, что она ушла. У меня даже живот болит. Иногда я ее ненавижу.

Я почувствовала, что после этих слов ее тело расслабилось, как будто она до этого держала что-то очень тяжелое, а теперь поставила тяжесть на землю. Ее дыхание замедлилось, как у засыпающего человека, но глаза оставались открытыми.

— Наверное, ты думала, что если ты поделишься этим с кем-нибудь, то твоя мама не вернется? — спросила я. Она посмотрела в темноту, потом кивнула.

— Нужно всегда говорить, что ты на самом деле чувствуешь. Это правильно, честно и смело.

Она снова кивнула.

— Клэр, ты прости, что я на тебя накричала.

— Ничего страшного, — сказала она.

— Я испугалась, что потеряла тебя, — попробовала я объяснить. — А быть с тобой — самое лучшее, что случилось в моей жизни.

Она ничего не сказала. Затем улыбнулась.

— А на тебе пижама.

Я посмотрела на себя и кивнула:

— Точно.

— Тогда лучше поторопиться домой.

В тот вечер, когда позвонил Мартин, я тоже решила поступить правильно, честно и смело. Решила рассказать ему правду о своих к нему чувствах.

— Мартин, — начала я мягко, — я обо всем подумала и решила, что не могу тебя любить.

— Вот как, — сказал он, и я услышала, как у него перехватило дыхание. — А я так надеялся, что сможешь.

— Я тоже надеялась.

— Значит, у меня вообще нет никакого шанса? — спросил он, немного заикаясь.

Я начала плакать.

— Наверное, нет. Мне очень жаль.

— Не надо ни о чем жалеть, — мягко сказал он. — Спасибо, что пыталась, Корнелия. — Он всегда был джентльменом.

— Мартин, я должна сказать кое-что еще.

— Кое-что еще?

Я набрала в грудь воздуха.

— О Клэр. Я ей нужна. Она так намучилась. Я ей нужна.

— Вот как.

После паузы Мартин заметил:

— Ты не решалась сказать мне, что не любишь меня, потому что боялась, что я не позволю тебе видеть Клэр?

Я не могла говорить.

— Ох, Корнелия, — вздохнул Мартин.

— Дело не только в том, что ей нужна я. Мы оба ей нужны. Сегодня утром… Ну, сегодня утром я осознала, как это сложно — обеспечить ей безопасность, сделать так, чтобы она не боялась. Одному человеку с этим не справиться. Во всяком случае, я одна не справлюсь.

— Ты хочешь, чтобы мы заботились о Клэр вместе? — спросил он, и я расслышала нотку надежды в его голосе, когда он произнес слово «вместе». Это заставило меня занервничать. Я хорошо знала, что надежде свойственно цепляться за все, что попало. А значит, он снова будет надеяться.

Возможно, я выбрала легкий путь. Не знаю. Может быть, мне прямо нужно было сказать Мартину, что надеяться не на что, что мы никогда не будем вместе, как ему бы хотелось. Но позднее я буду радоваться, что не сказала ему этого. И всегда, вспоминая этот разговор, я буду радоваться, что сказала лишь «да».