Когда приходит любовь

Глава 29 Корнелия

Моя бабка, мать моей матери, умерла, когда маме было двадцать лет. От нее моя мать унаследовала странный, тяжелый гнев, который я расслышала в ее голосе, когда мы стояли на крыльце. Он был и в ее сердце.

Когда я была ребенком, лет одиннадцати или около того, я стала ненавидеть свое имя. Я спрашивала маму, о чем она думала. Почему она назвала меня в честь старой тетки, чьи амбиции сводились к изобретению рецепта яблочного торта, тайным ингредиентом которого был куриный жир? Почему, к примеру, не назвали меня в честь бабки по материнской линии? Сюзан? С этим именем я бы смирилась.

Именно тогда я и увидела проблеск этого тяжелого гнева. И услышала, потому что моя мама огрызнулась:

— Мне бы и в голову это никогда не пришло. — Затем она улыбнулась и сказала спокойно: — Кстати, хорошо кормить семью — не такое уж маленькое достижение. — Мне пришлось оставить эту тему и поверить, что ранняя смерть матерей может быть причиной чего угодно и тайной, в которую таким, как я, лучше не соваться.

Ранняя смерть была только частью айсберга, но далеко не всем. Основное случилось до смерти. И об этом я узнала только сейчас.

— Она была пьяницей, — сказала моя мать, когда я, оставив Клэр и ее мать в доме миссис Голдберг, прибежала домой. Я застала ее за разжиганием огня в камине, причем делала она это с такой яростью, будто кого-то убивала.

Тут вошел мой отец, услышал последние слова и сердито сказал:

— Корнелия, перестань.

— Я ничего не делаю, — сказала я. Но я хотела знать наконец, что за всем этим скрывается.

Мать выпрямилась, мой отец подошел и взял кочергу из ее рук.

— Все в порядке, — сказала она.

Моя бабка была пьяницей, причем буйной, но даже когда она не была пьяной, буйство одолевало ее, как демон. Однажды она выдернула из холодильника все полки, и все, что там было, посыпалось на пол. Когда мама об этом рассказывала, она даже не моргнула. Это и многое другое. Еще хуже.

— Я поклялась, что ничего подобного никогда не коснется моей семьи, — говоря это, она даже подалась вперед — так велика была ее ярость. Мне это напомнило сцену из фильма «Унесенные ветром», когда Скарлетт машет кулачком в воздухе, имение в руинах, а утреннее солнце окрашивает мир в багровый цвет.

Когда она это сказала, я все поняла. Увидела правду сразу, как изображение на экране: эта клятва мамы прошла сквозь дом, через его фундамент, держащие стены и деревянные балки, скрепив их, поддерживая покой и устойчивость каждого дня.

Мама вышла из комнаты, а отец сел рядом со мной и стал смотреть на огонь.

— Именно от этого она защищала нас все время, — изумленно произнесла я.

Мой обычно тихий отец бросил на меня укоризненный взгляд, обвел комнату рукой и сказал почти сердито:

— Ты думаешь, все это досталось даром? Счастья не повстречаешь, если будешь насвистывать и делать вид, что ничего дурного не существует. Нет, не говори ничего, Корнелия. Я знаю, что ты думаешь о том, что, по твоему мнению, происходит в этом доме. Но ты ошибаешься. Счастье зарабатывают, как и все остальное. Его надо добиться. Может быть, ошибка в том, что твоя мать делала вид, что все давалось легко. Она так хотела. — Эта была самая длинная речь моего отца. Высказавшись, он притянул меня к себе и поцеловал. — Пригласи мать Клэр, пусть остановится у нас. Тоби и Кэм разместятся в одной комнате.

— А мама не рассердится?

— Точно не могу сказать. Но она уже пропылесосила ковер, освободила пару ящиков и сменила простыни.

Ложась в кровать, я тщетно пыталась справиться со своими мыслями, заснуть не удавалось. Вивиана, Тео, Клэр, мама и бабушка расталкивали друг друга, старались докричаться, и я слышала эхо их голосов. Так что когда пришла Клэр и молча легла рядом, я все еще не спала и так же молча потерла ей спинку, и она заснула.

— Я сказала: «Хейси, сходи купи вина!»

Мы с Линни сидели в кафе в центре города за ленчем. Я заметила искорку паники в глазах Клэр, когда сказала, что на время уеду, но им с Вивианой необходимо было побыть вместе. И в тот момент я нуждалась в Линни так, как некоторые нуждаются в кокаине. Вы же видели в фильмах, как случайный порыв ветра сметает белые пакетики на пол? Все это безумное ползание на четвереньках?

— И он послушался? — спросила я.

— Нет, негодный упрямец. Поскакал к дому этого типа, как там его. Ну, ты знаешь, президента. Имя вылетело из головы.

— Томаса Джефферсона.

— Точно. Выяснилось, что Хейс обожает Томаса Джефферсона, считает его гением. Он процитировал длинную речь, которую какой-то парень выдал насчет него на обеде в честь нобелевских лауреатов в Белом доме. Что-то вроде: «Сейчас в этой комнате собралось столько умов, сколько здесь не собиралось никогда, кроме того случая, когда Джефферсон обедал здесь один». Обедал один. Я хорошо это запомнила.

— Думаю, парня, который это сказал, звали Джон Кеннеди. Слыхала о таком?

Я сидела, с удовольствием наблюдая, как Линни поглощает бутерброд с зубаткой. Наконец она не выдержала.

— Корнелия?

— Я наслаждаюсь твоим обществом, — призналась я.

— Я так и думала, — заметила Линни, облизывая палец. — Я сказала: «Хейси, марш за вином! Корнелия хочет насладиться моим обществом». — Линни стала серьезной. — Слушай сюда, лапочка. Знаешь, ты ее не потеряешь. Вы останетесь друзьями, будете встречаться. Она не так уж далеко живет.

Моя подруга Линни — она ни за что на свете не причинит мне боль. Но каждое ее слово жалило меня. Когда дело касалось Клэр, я становилась человеком, лишенным кожного покрова. Даже воздух обжигал.

Наверное, Линни это заметила, потому что сказала следующее:

— А не могли бы мы какое-то время не говорить о Клэр?

Я благодарно кивнула.

— Вместо этого ты хочешь поговорить о Хейсе?

— Мы уже говорили о Хейсе, — кокетливо напомнила Линни. — Припоминаешь? Марш за вином? Томас Джефферсон? Обедал один?

— Линни…

Линни поджала губы и уставилась в пространство.

— Ну что, Линни? Нравится. Пока только нравится. И основательно. И я могу себе представить, как это разовьется в правильном направлении. — Она сделала рукой движение, имитирующее взлетающий самолет. Потом легким щелчком коснулась кончика моего носа. — Но что я вижу на этом личике? Признавайся.

Я откинулась на стуле, открыв рот от изумления. Как это у нее получается?

— Как это у тебя получается? — спросила я.

— Всезнание. — Она пожала плечами. Воплощенная скромность. Затем сказала неожиданно серьезно: — Не Мартин. Ты не оглянулась назад и не поняла…

— Нет.

— И на том спасибо, — горячо сказала Линни. Несмотря на свою постоянную ироничность, Линни может быть страстной, если требуется по ситуации.

Она внимательно посмотрела на меня. Я постаралась изобразить на лице загадочность, чувствуя себя как подозреваемый перед испытанием на детекторе лжи.

— Замечательно, — наконец сказала она. — Что же, тут осложнений не предвидится. — И спокойно отпила воды со льдом. — Добро пожаловать на землю живущих! — Она подняла голову и завела: «Могу плакать солеными слезами. Где я скрывалась все эти годы?» Эта песня, если ее петь правильно, длинная. Разумеется, Линни ее исполнила.

Хорошо одетый мужчина за соседним столиком наклонился и вежливо спросил:

— Как долго вы собираетесь продолжать?

Я беспомощно взглянула на него:

— Если бы ее можно было остановить, я бы это сделала.

— Вот как, — сказал он. — Тогда будем надеяться на Господа.

Я расхохоталась, как будто у меня крышу снесло.

Когда мой приступ прошел, я пнула Линни под столом.

— Официант идет. Ненависть с него просто капает. Ты хочешь, чтобы нас выставили до орехового торта?

— Уф, — отшатнулась Линни. — Официант, с которого капает. Корнелия, ты должна ценить мое пение, как я ценю ту музыку, которую ты заставляешь меня слушать.

— Я ценю, мне вот только не нравится твой выбор боеприпасов. Быть застреленной из своего собственного пистолета. И вообще все было не так.

— Подумаешь! — скептически отозвалась Линни. — А как было?

— Сначала никакого света не было. И вдруг в машине, когда мы ехали сюда, появился этот свет.

— Как в Книге бытия, — сухо заметила Линни, поигрывая вилкой.

— Да! — И я пустилась в подробное описание своих переживаний.

— Так, я уже балдею. Давай договоримся. Ты была влюблена в Тео с детства или, возможно, еще до этого, просто ты только сейчас об этом догадалась.

— Нет, — сказала я слабым голосом. — Все не так.

— Ладно, проехали. И что ты собираешься по этому поводу делать?

Я рассказала ей об Олли и Эдмунде и эффекте Уестермарка и, попросив прощения за неуклюжую метафору, заявила, что вряд ли Тео нырнет снова в колодец Браунов. И вообще, зачем рисковать нашей с ним дружбой и его отношением ко мне как к сестре. Тем более что я вовсе не его тип.

— Он тоже не твой тип. Но ты слепа и безумна, потому что существует мир, где типы не имеют никакого значения, и ты сейчас проживаешь именно в таком мире.

— Ты думаешь, я должна ему сказать? Я знаю, ты думаешь именно так. Но это совсем не просто.

— Скажи ему следующее. — К моему ужасу, Линни начала напевать «Ночь и день», и мне пришлось швырнуть деньги на стол и поспешно увести ее из кафе. А думать о том, что она сказала, я буду позже.

Одно дело, когда твоя лучшая подруга разгадывает с раздражающей легкостью твою самую глубокую сердечную тайну, и совсем другое, когда почти незнакомка, а если честно, полусоперница, делает то же самое.

Откровенный разговор между мной и Вивианой был неизбежен. Эдакая душещипательная сцена, когда туфли сброшены, в руках бокалы, и все это на фоне песни «Уважение» в исполнении Ареты Франклин. Но, несмотря на неизбежность и обязательность, а может быть, благодаря им, именно такой сцены мне хотелось избежать.

Послушайте, я была рада, что эта женщина жива. Разумеется, я была рада. Я была счастлива, что она вернулась к своей дочери. Но я не первая, кто держится за мечту уже после того, как она превратилась в прах в моих руках. А мечта воспитывать Клэр была главной мечтой моей жизни. Я должна от нее отказаться, отряхнуть прах с ладоней и продолжать свою жизнь. И если мое сердце наполнится глубокой тоской, то кто из вас станет меня осуждать?

Я любила Клэр. Любила? Я люблю Клэр. Не забывайте.

— Я люблю Клэр, — заявила я Вивиане.

Было уже поздно. Я сидела в кресле, подобрав ноги, со старой детской книгой и стаканом вина, когда в комнату вошла Вивиана. Выглядела она получше, чем два дня назад, уже не такой хрупкой, в глазах появилась жизнь. Снова песнь Ариэля, только наоборот. Эта женщина утонула и вернулась в жизнь.

— Хотите вина? — предложила я. Она отрицательно покачала головой.

— Нельзя, — сказала она. — Лекарства. Мой лечебный курс. — В голосе слышался легкий налет горечи.

— Очень… сурово? — нерешительно спросила я.

— Но помогает вернуться, — сказала она решительно, и я поняла, что эта ее горечь обращена не ко мне, а к самой себе. — Вернуться к Клэр.

Мы поговорили о Клэр, и она снова поблагодарила меня, как сделала в гостиной миссис Голдберг. И так же, как тогда, мне не хотелось, чтобы она меня благодарила.

— Пожалуйста, — попросила я, — не благодарите меня. Я не выношу, когда меня благодарят. Как будто я просто добрая незнакомка. Я люблю Клэр.

— Да, я вижу. Я вижу, что вы не просто добрая незнакомка, — мягко сказала она. Затем добавила: — Могу я задать вам вопрос, на который вам совершенно не обязательно отвечать?

Я улыбнулась.

— На таких условиях — ради Бога.

— Вы были влюблены в Мартина?

Вопрос застал меня врасплох, но я ответила:

— Нет. Почти. — Я покачала головой. — Даже не почти. Но я в самом деле действительно какое-то время хотела его полюбить.

— Я рада. Я рада, что вы не потеряли человека, которого любили. — Я услышала облегчение в ее голосе. Затем она сказала: — Поверить не могу, что он умер.

Когда она это сказала, я поняла, что смерть Мартина тоже заставила ее вернуться. Ей надо было теперь жить с сознанием, что его больше нет.

— Вам больно? — спросила я.

— Думаю, что да, немного. Знаете, а ведь он выглядел человеком, который не может умереть.

Я поняла, что она имела в виду.

— Он был таким самодостаточным, таким красивым, таким очаровательным, всегда говорил правильные вещи. Казался неприкасаемым, как знаменитость или книжный герой. Может быть, он стал мне таким казаться из-за расстояния, которое разделяло нас все эти годы. — Она печально улыбнулась. — Нет, он был таким же, и когда мы поженились. В этом-то и была проблема.

— И у нас была та же проблема. Я никак не могла узнать его душу, понять его глубину. — «Как странно, — подумала я, — разговаривать о Мартине с его бывшей женой. Странно, но почему-то естественно». — И он недостаточно любил Клэр. Я не могла с этим смириться.

— Так же, как и я. Я долго его за это ненавидела. — «Ничего удивительного», — подумала я.

— Знаете, это забавно, — сказала я. — Я так старалась полюбить Мартина. А Клэр я полюбила без всяких усилий. — Я чуть было не добавила «и Тео», но вовремя сдержалась.

— Клэр и кого еще? — к моему изумлению, спросила она. В голосе звучал вызов. Я уставилась на нее. Не важно, на лекарствах она или нет, но эта женщина была умна, и я внезапно догадалась, что она хочет, чтобы я это осознала.

— Извините меня, — сказала она, явно не чувствуя себя виноватой. — Я не должна была спрашивать. Но вы влюблены в кого-то кроме Клэр. — Она утверждала — не спрашивала.

— Это не имеет значения, — наконец нашлась я.

Она улыбнулась.

— Любовь всегда имеет значение.

И не мне было с этим спорить.