Когда-то я была злодейкой (СИ)

Глава 3

Осознание прошлого накрывало плитой, Елизавета плакала и стыдилась себя — впервые в жизни. Перед глазами вставали называемые голосом люди — белые, черные, смуглые, молодые, старые, родные, незнакомые…

Уволенные за не тот цвет волос продавщица магазина, за разбитую тарелку — посудомойка, за неодетые перчатки — шофер… Ни одного письма или подарка деду с бабкой, души в ней не чаявшим, презрение к отцу-неудачнику, так и не защитившемуся и ставшему обычным участковым в районной больнице, тихому алкашу и одиночке…

Хмырова давно сидела, сжавшись в комок, подтянув к груди колени — как в детстве, когда боялась грозы. А голос все звучал и звучал, перечисляя сделанные когда-то ошибки… Пока измученная женщина не взмолилась:

— ХВАТИ-И-ИТ, я поняла! Остановись, пожалуйста… — она всхлипнула. — Что ты хочешь?

— Я хочу? — удивился голос. — Неправильная формулировка, не находишь? Вернее будет — ЧЕГО ХОЧЕШЬ ТЫ?

— Есть варианты? Я ведь умерла там? Или нет? Балом правишь ты, Бог, — съязвила Елизавета. — Лепи, чего уж там, я упаду…

— Юморишь? Ну, хорошо. ТАМ ты еще не умерла, в коме — инсульт, бывает… В твоем теле пока Лиззи, с ней одна из моих ипостасей ведет такую же беседу. Улавливаешь направление?

Елизавета кивнула. Похоже, ей намекают на обмен.

— Правильно, хвалю. Лиззи остается в твоем мире, проживает оставшуюся жизнь в сытости и покое, а ты занимаешься ее делами здесь, зарабатывая плюсики в карму.

— И девчонка согласится на тело старухи, пусть и ухоженной и довольно-таки здоровой для своего возраста, и пару десятков лет вместо целой жизни? — вытаращилась Елизавета. — Да не гони, дядя!

Голос рассмеялся.

— Нравится мне ваш земной сленг, забавный. Да, Лиззи согласна, она будет счастлива даже эти недолгие годы в окружении приятных ей людей (не сомневайся), потому что заслужила терпением и самоотдачей кусочек счастья.

Здесь она не проживет и их, поскольку истощена морально и физически, измучена и труслива. А когда узнает, что ей и ее родным сестрам, живущим в закрытом полутюремном монастырском пансионе последние 8 лет, хотя ей говорят другое, приготовил отец по наущению мачехи, вообще будет готова руки на себя наложить из-за чувства вины и осознания своей глупости. Хороша картинка?

Елизавета застыла.

— А если я откажусь меняться? Что будет тогда?

— Да ничего… Лиззи все забудет, вернется и пойдет дорогой к ранней смерти, девчонок мачеха принудит уйти в монастырь, наследство их перейдет ее дочерям, а супруга она спровадит на тот свет, внушая именно ему вину за судьбы детей от первого брака.

— Что ждет меня? — прошептала Хмырова.

— Ты выживешь, станешь паралитиком, но с мозгами, умрешь в положенное время и пойдешь на перерождение, не помня себя прежнюю… Ну, когда — нибудь. Или выживешь, но Томас снова постарается от тебя избавиться, он поклялся на могиле матери.

— А Лиззи он примет? — вдруг оживилась женщина.

— Да, поскольку настаивал именно на обмене душами с жертвой, которой нужен мир и покой. Он и Бориса, и Майкла убедит в том, что ты изменилась, и в семье воцарится согласие. Лиззи будет о них заботится искренне, она не умеет по-другому.

Хмырова находилась в полном раздрае, но уже понимала, что выбора-то у неё реального нет: там однозначная смерть, которую ей предстоит принять, здесь — борьба, трудности, опасности, но — жизнь. А жить Елизавета хотела и собиралась. Так что…

— Согласна, я сделаю все, что смогу! — решительно заявила, выпрямившись и усевшись ровно, трансмирантка. — Что еще я могу и должна знать об этом месте и, главное — о сестрах.

Голос ответил не сразу. Но тон его был торжественен.

— Правильный выбор, голубушка. Тогда ложись, расслабься, я все в твою голову вложу. Надеюсь, ты проживешь достойную вторую жизнь, и когда мы встретимся снова, тебе не о чем будет сожалеть и нечего стыдиться. Прощай.

Совершеннолетие старшей дочери Николаса Мортена, по настоянию его жены Темперанс, было отмечено в узком семейном кругу, без помпы и особых приготовлений.

— Малышка не желает пышности, она у нас скромная, — с ласковой улыбкой оповестила на еженедельном суарэ представительниц колониального бомонда Темперанс Мортен. Сидящие за чайными столиками полтора десятка матрон усмехнулись про себя, но внешне понятливо закивали.

Темперанс Мортен была снобом, язвой и сплетницей, при этом считала себя светочем добродетели и истинно христианского смирения. Падчериц распихала в стороны, чтоб не мешали ее кровным дочуркам, но легенду выдала: девочки сами отказались от суетности мира, предпочитая тишь монастырских стен, а Лиззи нашла себя в служении семье, поэтому и не появляется на балах и раутах.

Муж с ней не спорил, занимаясь делами колонии вместе с губернатором Чёрных провинций графом Дамбли, дома бывал редко, в хозяйственные вопросы не лез. Все девы пристроены — и ладно. Если уж нет сына, то заботу о дочерях вполне выполнит мать. Хоть какая.

Скромный ужин прошел в тишине и благости. За столом, помимо членов семьи, присутствовал поверенный Мортенов, в чью обязанность входило оповестить заинтересованные лица о содержании завещания матери Лиззи, основных правах и обязанностях вступающей в совершеннолетие подданной его величества Губерта Третьего, выслушать ее пожелания в отношении будущего и зафиксировать формальности на бумаге, для чего в помощь ему после обеда прибудут служащие канцелярии губернатора.

Такой порядок соблюдался последние лет десять, дабы набирающие силы женские суфражистские группировки не поднимали лишней бучи, волнуя умы неокрепшей молодежи разными ненужными рассуждениями об ущемлении прав женщин и прочей чуши.

Суфражи́стки (от фр. suffrage — избирательное право) — участницы движения за предоставление избирательных прав, а также активизацию участия женщин в политической, экономической и социальной жизни общества, были довольно радикальны.

Бриктания, раскинувшая свои владения на всех оконечностях света, позиционировалсь как просвещенная монархия и вела человечество к процветанию твердой рукой и сильной армией.

Женщины образованные, активные и готовые терпеть лишения, лишь бы доказать свою полезность, очень помогали в этом, так зачем противится? Хочется дамам работать гувернантками, учителями, лекарями, трактирщицами, фермерами, да кем угодно, в отдаленных колониях или провинциях, куда мужчин не загнать — пусть их! Норовят в шахты и в армию? Да ради бога! За те деньги, что им платят, пусть хоть куда идут, государство только выиграет от налогов и занятых рабочих местах.

Они же и рожать умудряются! Так пожертвовав им такую малость, как выбор будущего для некоторых беспокойных девиц, империя ничего не потеряет, а вот рвение и патриотизм подданных приобретет. Тем более, что по настоящему серьезный выбор представительницы обеспеченных слоев не делали: ну, побрыкаются пару лет, да и бегут назад, под крылышко родителей, смирные аки агнцы, согласные на все, что скажут старшие.

Нет, были, были сумасбродки, куда уж без них, но в основном из мещан, чиновников, разорившихся дворян… Короче, мелочь, не стоит и копья ломать.

Лиззи Мортен была собрана и спокойна, головы на обеде в свою честь не поднимала, на редкие вопросы и замечания отвечала тихо и ровно. Это и радовало Темперанс, и тревожило: падчерица изменилась после болезни. Не так, чтобы кардинально, но что-то в ней было.

Во-первых, Лиззи пролежала в постели, ссылаясь на слабость, все три дня до дня рождения. Ела в комнате наверху, куда сама относила поднос. К работе не приступила, хотя точно знала, что без неё большая нагрузка ложилась на остальных троих горничных, кухарку и прачку. А это было странно: девчонка прежде всегда стремилась переделать как можно больше, давая прислуге отдых.

Во-вторых, она потребовала новое платье, белье, туфли, женские мелочи, книги, ежедневные газеты и переписку с сестрами, причем таким тоном, будто ей обязаны все это предоставить.

«Обнаглела, дрянь, забылась» — подумала Темперанс, но требования выполнила. Не потому, что испугалась или что-то подобное. Просто выяснилось, что у девчонки нет НИ ОДНОГО приличного платья, про белье и туфли и говорить нечего. Придут посторонние, а она нищенкой выглядит. Нет, это не комильфо. Реноме надо поддерживать.

Пришлось выделить падчерице старое платье Эммы, ее же поношенные туфли, взять коляску и отвезти мерзавку в салон готового платья на Родезия-роуд, где просидеть несколько часов, ожидая примерки, подгонки, выбор ГАРДЕРОБА для старшей мисс Мортен. Это взбесило миссис Мортен до крайности.

— И принесла же ее нелегкая именно сегодня и именно сюда — скрежетала зубами Темперанс, скрывая досаду кривой улыбкой и отправляя падчерицу примерять все новые модели и оплачивая выбранные.

А как иначе, если рядом с ней уселась и стала «помогать» первая сплетница в городе, миссис Пруденс Осгут! Разнесет слухи о «сдержанности» мачехи в отношении падчерицы, и с таким трудом выстроенное здание собственной порядочности и элегантности даст трещину, а там и до падения недалеко.

«Повезло тебе, Лиззи! Полный комплект собрали на все случаи жизни, хоть замуж отдавай… Ни за что! Пусть порадуется денек, на оглашении завещания все будет по-моему» — успокаивала себя миссис Мортен, пока Пруденс Осгут хвалила стройность, бледность и утонченную красоту будущей именинницы, сокрушалась о судьбе монастырских послушниц, которые скоро должны вернуться в отчий дом и донимала собеседницу вопросами о планах на Лиззи и близняшек. И ни слова об Эмме и Кэтрин! Негодяйка!

Из магазина выползли ближе к вечеру, доставку пакетов с покупками салон взял на себя. Лиззи молчала, а Темперанс готова была орать на всю улицу от досады за потраченные несколько сотен фунтов на наряды не своим дочерям (противная Пруденс «уговорила» прихватить и пансионеркам по паре комплектов на лето в качестве подарков), за намеки сплетницы Осгут и за мокрые от духоты атласные подштанники, которые липли к заднице и бедрам… Это был первый и последний раз, когда она покупала что-то Лиззи!