Королева из другого мира

Глава 12

Пол в этом огромном зале был выложен черно-белыми мраморными плитами, что придавало ему сходство с шахматной доской. Высокие, хрустальные стены, поддерживающие сводчатый потолок, ослепительно сверкали, заставляя щуриться каждого, кто сюда входил.

Возле небольшой, отгороженной двумя белоснежными колоннами ниши полукругом стояло пятеро оракулов в белых балахонах с рукавами, отороченными золотисто-черной вышивкой. И все они, как завороженные, смотрели на огромный гобелен, висевший на стене.

Этот гобелен являл собой некое подобие генеалогического древа, состоявшего из лазурно-голубых и иссиня-черных толстых нитей на серебристом фоне. Эти нити то сходились, то расходились, то тесно переплетались. Однако, в нижней части гобелена лазурные нити отсутствовали. Замысловатый, трехцветный узор резко обрывался, и на серебристой поверхности раскинулась лишь черная сеть, похожая на паучью.

Гобелен казался живым, он словно дышал. Нити шевелились, переливались, ловя отблески хрустальных стен.

Взгляды всех пятерых мужчин были прикованы к чему-то, что находилось в центре черной паутины.

— Вы это тоже видите, Альварез? — голос пожилого мужчины с длинными, чисто-белыми волосами, собранными в хвост, звучал хрипло. Казалось, он сомневается в своём рассудке.

— Вижу, Фалькон, — отозвался черноволосый, лет пятидесяти с хвостиком, невероятно худой человек с бледной кожей, впалыми щеками, крючковатым носом и несоразмерно длинной шеей, что придавало ему сходство с грифом.

Остальные молчали, не решаясь что-либо сказать. Очевидно, эти двое были старшими в их круге.

— Но как такое могло произойти? — Альварез сделал шаг вперед, опустился на колени перед гобеленом и принялся тщательно изучать какую-то точку в нижней его части. — Их не было три поколения! Вы уверены, что это не чей-то розыгрыш?

— Да какой розыгрыш? — раздраженно бросил Фалькон. — Ты не хуже меня знаешь, что никто и ничто не может изменить узор на этом полотне. Да и зайти сюда никто, кроме нас, не сможет.

— Но тогда как тут могла появиться эта голубая нить?! Три поколения, как их нет в нашем мире! Как?! — белый палец зло ткнулся в мерцающую голубую точку, которая прямо на глазах удлинялась и стремительно тянулась к черной паутине.

— А вот это нам предстоит выяснить, — угрюмо пробормотал Фалькон. Его костлявые ладони сжались в кулаки. — Придется оповестить об этом короля и Совет…

***

Я резко открыла глаза. Губы мои были всё еще чуть приоткрыты в ожидании поцелуя, щеки пылали, а тело дрожало, словно через него пропустили разряд тока.

Где я? Что произошло?

Я дернулась, резко приподнялась на локтях и с облегчением обнаружила, что лежу в кроватке Мэйди. От подушки приятно пахло лавандой и еще какими-то травами. А через щели в ставнях пробивались первые, нежные лучи восходящего солнца, рисуя на стенах замысловатые узоры и окрашивая порхающую в воздухе пыль в золотистый цвет.

Так мне всё это приснилось? Но, мамочки, каким же реальным ощущался этот сон!

Мои пальцы невольно потянулись к шее и мочке уха, на которых всё еще теплели следы невесомых поцелуев.

Боже, как стыдно… Я залилась краской. Хорошо, что меня никто не видит. Бабушки Агаты в комнате уже не было, а со двора доносился какой-то шорох и скрежет. Очевидно, она давно поднялась и сейчас набирала воду из колодца.

Я сильно помотала головой и даже похлопала себя по щекам, чтобы стряхнуть наваждение, но горячий узел, скрутившийся внизу моего живота, всё никак не желал развязываться

Черт, черт, черт! Что со мной? Как я могла просто так взять и позволить целовать меня совершенно незнакомому мужчине? Пусть даже во сне. И мне это, к тому же, нравилось! Вон как я потянулась к нему. И мне хотелось… больше. Мне хотелось… всего. Такого я еще в жизни не испытывала! Даже, когда была влюблена в Евгения Константиновича.

Я едва не застонала.

Стоп, Таня, это был просто сон! Встряхнись и забудь!

Легко сказать, забудь… Коварное тело с его неожиданно вспыхнувшими гормонами явно не желало со мной соглашаться.

Ааааа!!! Я в отчаянии заколошматила кулаками по одеялу. Потом зажмурилась и, обхватив руками колени, прижалась с ним горячим лбом.

К моему величайшему счастью входная дверь с тихим скрипом отворилась, и на пороге появилась бабушка Агата с ведром воды в руке и пучком какой-то зелени под мышкой.

— О, ты уже проснулась? — морщинистое лицо осветила радостная улыбка.

— Да что вы сами-то таскаете всякие тяжести! — я резко сорвалась с кровати и кинулась к двери. Решительно отобрала у старушки ведро и вопросительно уставилась на нее. — Куда?

Последовавшие за этим утренние хлопоты несколько притупили странные ощущения, которые я испытала во сне. Хотя, признаться, перед моим внутренним взором то и дело вставали эти странные, темно-серые глаза. И от мысли о том, что делали теплые губы, меня вновь и вновь заливало горячей волной, от которой я буквально плавилась точно воск. И, самое ужасное — боже, как же мне было стыдно! — я вовсе не хотела забывать эти ощущения. Нет, я хотела снова и снова переживать их.

Да уж, взрослею запоздало.

Однако утренние хлопоты и сборы меня в дорогу постепенно вытеснили из головы странный сон и не менее странные желания.

И самым действенным методом оказалось мытьё головы! Волосы у меня были длинные, густые, вьющиеся, привыкшие к тщательному и вдумчивому уходу. И, главное, к современному шампуню. Которого тут, разумеется, не было.

В ход пошла березовая зола. Бабушка Агата уже с утра замочила ее в теплой воде. И вот этой настоявшейся жидкостью меня сейчас пытались намылить…

Нет, я, конечно, понимала, что у меня нет выхода, что голову, так или иначе, придется мыть. Но, боже, какое же это было мучение!

После мытья мои волосы выглядели тусклыми и были похожи на паклю. И куда делся тот чудный золотистый цвет, которым я всегда так гордилась? Мало того, они упрямо не желали расчёсываться. А о пышных, мягких локонах и вообще речи быть не могло.

Ладно, приеду в город и что-нибудь придумаю, — решила я, в отчаянии пытаясь продраться деревянным гребнем сквозь влажные, жесткие пряди.

После пяти минут бесполезных мучений, я решительно скрутила волосы в узел, скрепив его серой ленточкой из швейных запасов бабушки Агаты. Выглядела моя причёска довольно убого, но других вариантов, увы, не было. Облачившись в темно-синее платье, — теперь уже с ушитым лифом — я подошла к мутноватому зеркалу, прислоненному к стене. На меня смотрела неприметная, худенькая замухрышка с усталыми кругами под глазами и нелепым, белесым пучком на голове. Темный цвет платья лишь подчеркивал бледность кожи, а в полукруглом, украшенном кружевным воротничком вырезе виднелись острые косточки ключиц.

Я расстроенно вздохнула и отвела взгляд от своего неприглядного отражения. Я и так не отличалась соблазнительными формами, а тут один день голодания и переживаний — и вообще превратилась в ходячий скелет. Или в ожившее умертвие. Интересно, а умертвия в этом мире тоже существуют?

Но бабушка Агата явно не разделяла моего отчаяния. Она с сосредоточенным видом оправила подол моего платья. Потом заставила меня несколько раз покрутиться, чтобы убедиться, что нигде ничего не топорщится. И, в конце концов, удовлетворенно вздохнула.

— Красавица моя! Стройная, как тростиночка! Ну просто куколка!

Похоже, я уже устойчиво заняла место ее внучки. Но оставался один вопрос, который не давал мне покоя.

— Бабушка, — неуверенно начала я. Агата вскинула глаза, и я, собравшись с духом, продолжила. — Но ведь ваши соседи знают, что Мэйди… что ее больше нет. И ее ведь… хоронили.

Как же мне трудно было произносить все эти страшные слова! Мне так не хотелось снова причинять боль этой доброй старушке.

Но, к моему удивлению, она не заплакала. Ее лицо на мгновение окаменело, но потом черты смягчились, и она почти будничным тоном ответила:

— А никто не знает.

Я опешила. То есть как, никто не знает?!

— Я никому не говорила, — голос Агаты звучал ровно, словно она говорила не о смерти самого близкого ей человека, а о погоде. — Да и не осталось тут в деревне почти никого, все мои подруги уже померли. — Она потеребила подол своего зеленоватого фартука. — За продуктами хожу в соседний поселок, там дешевле.

— А… хоронить? — еле выдавила я из себя, боясь, что ее явно деланное спокойствие вот-вот слетит, и старушка заплачет.

Но я должна была знать всё. От этого зависела моя судьба, а, возможно, и жизнь. Ведь если меня поймают с чужими документами — страшно себе представить, что со мной сделают. Не удивлюсь, если у них тут и смертная казнь есть, и пытки. Я невольно поёжилась, пытаясь отогнать мрачную картинку пыточной камеры, увиденной мной как-то в музее медицины.

— Я сама ее похоронила, — бесцветным голосом отозвалась бабушка. — В лесу. Неподалёку от ее любимого пруда. Там земля рыхлая…

Голос на мгновение дрогнул, но старушка быстро взяла себя в руки и почти бодрым тоном продолжила:

— Я не хотела верить, что она умерла. Поэтому никому и не сказала, — она говорила очень быстро, торопливо, а ее водянистые глаза лихорадочно блестели. — Поэтому и не убирала никуда ее одежду, застилала ее кроватку. Знаешь ведь, как это бывает? Не произнесла вслух — значит, ничего не произошло.

Она пристально посмотрела на меня. Я кивнула.

— Знаю, — голос мой звучал едва слышно.

Конечно, я прекрасно это знала. Когда умерла бабушка, я полгода никому ничего не рассказывала, не трогала ее вещи, раз в три дня меняла бельё на кровати, где она спала. И даже на стол ставила две чашки, две тарелки и два прибора. Мозг просто отказывался принимать реальность, и мне порой даже казалось, что я слышу тихие, чуть шаркающие шаги. Я ждала, что вот-вот звякнет замочек входной двери, и на пороге покажется бабушка. Здоровая, румяная, никогда не унывающая. Такая, какой я ее помнила.

— Ну и разве я не оказалась права? — голос Агаты выдернул меня из омута печальных воспоминаний. — Святые послали мне тебя. Моя Мэйди снова со мной.

По коже пробежал мороз. На мгновение я почувствовала себя восставшим покойником. Заметив моё замешательство, старушка широко улыбнулась.

— Да не бойся ты, рыбонька. Я не сумасшедшая. Я прекрасно знаю, что ты не Мэйди. Просто другим это знать не обязательно. И мне так легче справляться с горем.

От сердца резко отлегло. Я улыбнулась и погладила ее по сухонькой руке, всё еще теребившей злополучный фартук.

— Ладно, собирайся давай, — Агата решительно поднялась, сняла фартук, перекинула его через спинку стула и торопливо направилась к входной двери, возле которой уже лежала собранная сумка. В ней была не только одежда, но и гребень, ворох ленточек, три носовых платка с инициалами М.К., а так же несколько ломтей хлеба с сыром, если я вдруг проголодаюсь в пути. Ну а на самом дне… лежали нож и серебряный кисет. Об этом бабушка Агата ничего не знала.

— Подождите… — я придержала старушку за локоть. — Я хочу оставить вам это.

С этими словами я положила на стол узелок с деньгами.

— Я взяла оттуда два лорена, о которых говорилось в письме, — теперь я знала, что именно так в этом государстве называются золотые. Вчера вечером я выпытала у своей спасительницы всё, что касалось денежных номиналов и цен. — И еще кое-какую мелочь, на всякий случай.

Глаза старушки округлились от изумления. Казалось, она потеряла дар речи.

— Даже не спорьте! — я решительно направилась к двери и подняла с пола сумку. — И, если получится, я буду присылать вам деньги. Я же теперь ваша внучка? — Лукаво улыбнулась.

Поняв, что со мной спорить бесполезно, Агата кивнула и спрятала узелок в верхний ящик комода. Туда, где покоилась заветная шкатулка. Потом улыбнулась мне в ответ, но я видела, как блестели ее глаза от подступивших слёз.

— Пошли.

Остановка дилижанса находилась примерно в километре от нашего дома. Странно, но я уже почти осознанно называла этот маленький, аккуратный домик нашим.

Путь занял около получаса, поскольку быстро ходить Агата уже не могла, и мне приходилось постоянно замедлять шаг, чтобы она не отстала. Но, наконец, мы подошли к воткнутому в землю указателю с надписью "Химмелхох. Направление на Альгору".

Из рассказов бабушки я уже знала, что Химмелхох — это было название деревеньки, в которой она жила. Я еще вчера подумала: какой парадокс — такое поэтичное название для угасающей глубинки.

— Успели! — тяжело дыша от долгой ходьбы, старушка достала из кармана платок и вытерла со лба капельки пота.

Не успела я ответить, как откуда-то издалека послышался мерный стук копыт и приглушенное дребезжание. Дилижанс был на подходе.

— Так, ничего не забыла? Деньги на проезд вытащи! И давай, бери сумку! — деловито принялась раздавать указания бабушка. Но я чувствовала, что за ее деловитостью скрывается отчаяние. Похоже, ей очень не хотелось расставаться со мной.

Черная, массивная карета с закрытой кабиной стремительно приближалась к нам. Лошади громко фыркали, выбивая из-под копыт клубни густой пыли и мелкой гальки, колёса мерно поскрипывали. На козлах сидел уже немолодой, седовласый мужчина в форменной, черной куртке и фуражке с серебряной эмблемой.

— Сто-ой-й-й! — раздался его зычный голос, и повозка начала замедлять ход.

— Ну всё, пора прощаться, — бабушка порывисто обняла меня.

Кучер натянул поводья, лошади заржали, и карета остановилась. Мы с бабушкой тесно прижались друг к другу… И вдруг из кабины раздался чей-то визгливый голос:

— Агата! Ты ли это?!

Я похолодела. Бабушка Агата резко вздрогнула, выпустила меня из объятий, и мы медленно повернулись к дилижансу…