Мой бывший пациент

Глава 9

Мне редко хотелось крепкого алкоголя и сигарет. Потому что я привык влиять на свою жизнь и биться за то, что дорого. А вот когда приходилось чего-то от кого-то ждать, выдержка требовала группы поддержки. Отец ценил бурбон, и я без проблем отыскал нужную бутылку у него в кухонном шкафу.

Стоило прикрыть глаза, и перед внутренним взором начинали скакать кровавые пятна. Я представлял, как наступлю на горло Данилу Ветлицкому, вцеплюсь ему пальцами в ноздри и буду медленно отдирать ему нос от лица. И я слишком хорошо знал эту тварь, чтобы точно быть уверенным — это случится. Этот придурок решил, что я — все также одинок в своем крестовом походе против его рабовладельческого бизнеса. Его убогую башку в жизни не посетит мысль, что Давид Горький встанет на мою сторону. Он организовал на меня покушение криворукого киллера, потом пытался добить в больнице, а когда не удалось — решил взяться за моих щенков.

Из горла вырвалось рычание, и я перевел взгляд на бутылку.

Не следовало разбазаривать злость почем зря. Вряд ли Данил выдержит даже часть той ярости, что скопилась под моей кожей, но мне плевать. Я буду пинать его труп, пока в его теле не останется ни одной целой кости.

Хотелось передышки.

Только моя передышка виделась мне иначе. Куда лучше было бы прижать к себе любимую женщину и впервые почувствовать новую точку опоры, которую повезло все же найти.

Но и тут не складывалось.

Когда Горький не дал Иве что-то сказать, я еле сдержал свою зверюгу, чтобы та не бросилась из нутра на свет защищать свои границы, разочаровавшись во мне.

Ива думала, что ее чувство вины больше моего? Я бы поспорил. А если бы мы сложили их, то можно было бы захлебнуться вдвоем в наших чувствах и бурбоне. Ну почему Иве нужно быть авантюрным хирургом с какими-то тайнами, которые рвут ее и мое сердце? Почему именно сейчас, когда жизнь надавала по морде, ее ложь откидывает нас друг от друга?

Что именно она там прячет, стало плевать. Я плеснул себе в бокал, потом, подумав, достал еще один бокал и налил Иве. На улицу не хотелось. Там прохладный ветер вытреплет из меня запахи, которые сейчас были очень нужными. Секс с Ивой и душ смыли дым и гарь, которыми пропитался за день насквозь, и наконец перестало тошнить.

Я сделал небольшой глоток, подержал на языке и прикрыл глаза.

— Ты будешь спать со мной? — послышалось тихое за спиной, и губы дрогнули в улыбке.

— А ты?

Я обернулся и смерил взглядом свою властную, но сломленную ведьму. Зубовный скрежет некстати заполнил пустоту между нами. Ива вздернула бровь:

— Хотелось бы.

— Хотелось бы? — усмехнулся я, подхватил бокал и направился к ней. — Это так ты за меня борешься?

Она взяла бокал из моих рук, не спуская с меня взгляда.

— Я не борюсь за место в чужой постели, Князев.

— Даже если оно — твое? — И я стукнул своим бокалом о ее. — За тебя.

Ива зажмурилась, а меня взбесило. Я сделал большой глоток и посмотрел на нее исподлобья.

— Ну что ты, мать твою, такого натворила? — тихо зарычал, сужая на ней глаза. — Ты же мне жизнь спасла ценой своего сердца! Что не так?

Я видел, как замирает она с бокалом и застывает невидящим взглядом на моей груди, и хотелось орать.

— Я знаю, что ты не ради меня это делала, а ради Игоря, — пытался я поймать ее взгляд. — И да, я считаю, что это было глупо. Очень. Но я счастлив, что ты сделала эту глупость…

— Стас, — мотнула она головой, — я сделала не только это…

— Что?! Что, черт тебя дери, ты сделала еще?!

Ива посмотрела на меня отчаянно и медленно вздохнула.

— Я завязала эту ЭЭМ на твою жизнь. Если что-то пойдет не так, манипуляция компенсирует недостаточный расчет из твоего ресурса. Ты можешь умереть.

И она замерла, тяжело дыша, а сердце, общее на двоих, запрыгало у меня в груди, наполняя внутренности адреналиновым пожаром.

— И все? — понизил я голос, не веря. С губ сорвался смешок. — Ты серьезно? Из-за этого?

— Стас, это серьезно! — возмутилась Ива. — Я не знаю последствий заклинания! И ответственность за него должна была брать на себя!

Я запрокинул голову и рассмеялся, а потом сгреб ее в руки и прижал к себе:

— Дурочка…

— Я не хочу тебя потерять, — всхлипнула она и отчаянно вцепилась в мои плечи. — Не могу потерять тебя! И что делать, не знаю!

А я прижимал ее к себе, прикрыв глаза, и улыбался. Нет, я понимал, о чем она говорит. И что все серьезно — тоже. Но это все неважно. Суждено мне было сдохнуть еще от пули в сердце, а Ива не обязана была рисковать своей жизнью, чтобы жил я. Она должна была меня ненавидеть, а не спасать. Но слишком дорожила чувствами Игоря ко мне.

— Тш… Я ни о чем не жалею. Слышишь?

Ива не слышала. Она плакала, уткнувшись мне в плечо. Я опрокинул остатки бурбона в рот, подхватил ее на руки и понес в свою комнату.

— А Горький что? — поинтересовался я, усаживая Иву на кровать.

Она сгорбилась, вытерла слезы и трогательно шмыгнула носом.

— Он просил меня не говорить. И был прав.

Наши взгляды встретились, и я выразил своим крайнее сомнение в этом, но промолчал.

— Он откуда об этом знает?

— Я с ним советовалась. После того, как в институте мне не помогли ничем. Но все сводится к тому, что спасти тебя может только донорское сердце, которое будет наготове. Давид ищет варианты. Преступники, заключенные… Как только кто-то найдется, я потащу тебя в больницу в любое время дня или ночи.

— Думаю, на них тоже стоит очередь, — усмехнулся я, чувствуя неприятный зуд в висках. Профдеформация. Не все для меня в словах Ивы почему-то звучало гладко. Но и влюбленную в себя женщину я еще никогда не допрашивал. — Почему я по вашему мнению не должен знать?

— Потому что я добавила тебе сейчас нервов! — возмутилась она, даже не задумавшись. — Не смогла скрыть эмоций и переложила это все теперь на тебя!

— Ив, я же не маленький мальчик, которого надо защищать от суровой реальности. — Зуд стих. Вопросов больше не стало. — Ты дала мне время. Я ценю это. А там, пусть будет, как будет.

Ива обхватила холодными ладонями мое лицо и всмотрелась в глаза. И снова в висках зашумело. Почему же она хотела уехать сегодня, оставив меня тут одного? На самом деле считает, что мне не помочь, если сердце мое остановится? Скорее всего. Но тогда я поспешил, решив, что она в меня влюблена. Я бы ее не бросил. А, может, это я такой эгоист, что мне не понять такой жертвенности с ее стороны и жизни на разрыв между всеми, кто ей дорог? Может, она хотела поддержать Игоря, ведь он оперировал сегодня отца?

Не стоило пытаться понять эту женщину. Она осталась. А теперь смотрела мне в глаза, и руки ее дрожали. Ива зажмурилась и поцеловала меня, а потом скользнула ладонями на плечи и прижалась всем телом:

— Я не дам тебе умереть, — прошептала. — Обещаю.

— Хорошо, — слабо улыбнулся я, принимая ее тепло.

Нет, наверное, оставить ее себе не так просто, как мне казалось. Нельзя просто прижать ее к стенке, сделать своей и приказать подчиняться. Ей нужно большее. И мне теперь хотелось успеть ей это дать.

***

Хорошо, что я умею переставать думать, чтобы не сойти с ума и выспаться.

Такой навык необходим хирургу, иначе все свои ночи напролет он будет думать о проведенных операциях, ошибках, которые совершил, и решениях, которые оказались не такими выигрышными, как могли бы быть.

Вот и сегодня я просто свернулась у Князева в руках и позволила ему стать всем моим миром. Я лежала и слушала его дыхание, биение сердца и периодический хруст простыни в его пальцах. И незаметно уснула. Но стоило сделать первый осознанный вдох, и тело сковало от отката принятого накануне решения.

Я решила врать.

Так хорошо, как только могу. Потому что такого, как Князев, обмануть практически невозможно. Но мне, кажется, удалось. Потому что я не врала почти. Я действительно сделала запрос на все доступные в ближайшие дни сердца, на которые Князев сможет претендовать. Только вероятность того, что ему понадобится сердце, очень мала. Я не знала точно, когда может случиться кризис, но еще не было ни одной предпосылки. Уже прошло несколько дней, а мы со Стасом чувствовали себя отлично. Поэтому я все больше убеждалась, что эта экспериментальная ЭЭМ скорее всего просто развеется, оставив наши сердца на том уровне, на котором удалось восстановить сердце реципиента.

По моему опыту прежнего использования хирургических энергетических манипуляций, вероятность срыва моей ЭЭМ очень мала, хоть и не равна нулю. И это помогло мне вчера соврать Князеву так натурально, как только было возможно. Я видела, что он сомневается. Чувствовала, несовпадения в моем вранье дергают его нервы. Нет, он также хорош в определении лжи, как и Давид. Только между ним и Горьким большая разница — Горький не был в меня влюблен. Ему не хотелось мне верить. А Князеву — очень хочется. Нам обоим слишком хотелось удержаться в руках друг друга. А для этого мне нужно было принять решение молчать о покушении на его жизнь, а ему — захотеть мне поверить.

Выдержу ли я? Обязательно. Я буду бороться за Князева. Вывалить на него эту мою ошибку — просто сдаться. Горький прав, никому из нас это не нужно. Потому что мы оба уже не те, кем были той ночью на парковке перед больницей.

Тело начало потихоньку стряхивать оцепенение, и я вздохнула глубже, открыла глаза и осмотрелась, насколько это было возможно.

Комната у Стаса в доме отца осталась такой, будто бы вчера он вышел отсюда подростком и больше не возвращался. Зная их с Игорем историю, я могу оказаться права. Односпальная кровать, накрытая старомодным пледом, под которым мы и спали, стол у окна, небольшой шкаф, забитый книгами и какими-то вещицами. Кажется, какие-то деревянные детали, похожие на головоломки, или модели каких-то механизмов, камешки и что-то еще, что было не разглядеть издалека. Стол со всех концов был будто объеден или просто испорчен, откосы кое-где тоже лишились прямого угла, а из книг местами торчали наружу оборванные листы…

Над столом — пробковая доска с гвоздиками. Старая, исколотая и будто погрызенная, но вполне себе функциональная. На ней еще держались какие-то картинки и прочие невзрачные бумажки. Но чувство было такое, будто ребенок, который жил здесь когда-то, очень старался быть ребенком — заполнял свое пространство на первый взгляд дорогими ему деталями, но бросил их, когда пришло время повзрослеть. Стас нигде не оставался по-настоящему. Не знаю, где он живет, но сгоревший дом — не его. Он был предназначен детям. Сейчас мы — в доме его отца, но и здесь Князев тоже не живет.

— Что думаешь? — хрипло прошептал Стас, сгребая меня рукой и притягивая к себе.

— Тебе тут было не очень хорошо.

— Не было, да. Отдохнула?

— Да. А ты?

— Вроде бы…

— Надо проверить детей.

— Они уже позавтракали. — Стас прижал меня к себе крепче. — И пошли во двор. Если бы кому-то было плохо, уже бы позвали.

Он потянулся за моим мобильником на тумбочке, глянул на дисплей и разочарованно вздохнул.

— Ждешь сообщения?

— Да, от Горького. — И его пальцы на моем плече сжались сильней. — Он просил подождать. — Я прикрыла глаза и сжала его руку в ответ, а он продолжил:— Думаю, если тебя удовлетворит утренний осмотр моих погорельцев, выставим сегодня тут охрану, а сами поедем в больницу. Хочу увидеть отца и Семена.

Я тяжело сглотнула. С одной стороны, все правильно. Если здесь будет достаточно безопасно, то он нужен больше тем, кто еще находится в реанимации. Но, с другой, не собирается ли он со всеми попрощаться после моего вчерашнего признания?

— Ты же помнишь, что я не дам тебе умереть, да? — тихо напомнила я.

— Помню, — усмехнулся он. — Я не собираюсь умирать.

— Хорошо. Тогда пошли?..

Но он не дал мне встать, прижав к себе крепче.

— Тш, — прошептал мне на ухо. — Ты знаешь, мне еще никогда не было так хорошо в этой комнате…

Пришлось замереть и позволить ему почувствовать тут себя иначе.

— Когда все наладится, мы с тобой обязательно съездим и ко мне домой, завалимся в мою детскую комнату и обязательно там поспим на кровати, да?

— Как скажешь, — усмехнулся он.

— Мы припремся на порог с пакетом готовой еды и бутылкой шампанского, просквозим мимо родственников и закроемся в моей ванной, — фантазировала я. — А я возьму справку для папы от нашего психиатра, что мне нужно прожить все то дерьмо, с которым меня закрывали там в комнате…

— А меня ты как объяснишь? Тоже справкой?

— Да, только другой. Ты женишься на мне, Князев?

— Конечно.

— Покажем ему свидетельство о браке.

— Это должно будет его убедить нас впустить…

— Молча. — И я прыснула.

— Я хотел тебя спросить…

— Что такое? — насторожилась я.

— На тебя повлияет, если вдруг со мной что-то случится?

— В смысле?

— Ив, на меня покушались не один раз, — напряженно выдавил он и выпустил меня, усаживаясь. — И то, что ты говоришь про свое вмешательство в мои шансы на выживание, беспокоит теперь по-другому. Если в меня снова выстрелят, и это окажется фатальным, ты тоже умрешь?

Внутри все похолодело.

— Нет, Стас, — незнакомым голосом отозвалась я, подсела к нему и обняла со спины. — Мне ничего не будет. Это заклятье связывает только сердца и только восстановление тканей и их ресурса.

— Хорошо, — выдохнул он с облегчением.

— Что ты?.. — начала было я, запоздало соображая, что поспешила его обнадежить. — Ты что-то задумал?

— Если Горький не сможет добраться до моего врага, мне придется вмешаться. Я не могу бросить своего волчонка.

Я медленно заполнила легкие вдохом, пытаясь подобрать слова, но не выходило. Ничего не приходило на ум, кроме как закричать, что никуда я его не отпущу. Но я не имею на это право. Ему решать. И он не может по-другому.

— Хорошо, — глухо выдавила я и отстранилась, спуская ноги с кровати.

Утро прошло в безмолвном напряжении. Я осмотрела детей, Стас сделал завтрак. Вчера этого не чувствовалось, но теперь тишина в доме показалась слишком настороженной. Стас хмурился все больше, ощущая то же самое. Дом его отца замер для него в немом укоре…

— Ты не виноват, — прошептала я, снова обнимая его со спины, когда он в очередной раз замер у окна, глядя во двор на детей. Мне доставляло непривычное удовольствие давать ему понять, что я могу быть опорой в любой момент, когда бы он не попросил…

Стас вздохнул, возвращаясь мыслями в реальность.

— Мне кажется, что виноватым чувствовал себя как раз отец. А я этим пользовался.

— Игорь написал, что он в стабильно-тяжелом состоянии. Это ожидаемо после операции.

Стас кивнул и накрыл мои ладони своими, благодарно их сжимая.

— Спасибо, Ив.

А я прижалась губами между его лопаток. Сгусток горячей боли опалил солнечное сплетение и сбил дыхание, и стоило трудов не заплакать. И от него это не укрылось.

— Ты же обещала не дать мне умереть, — мягко усмехнулся он, оборачиваясь.

— Не дам, — шмыгнула я носом.

— Я не умру, Ив. Только не сейчас. Когда у меня есть ты…

Только оба мы слишком хорошо знали, что мир чертовски несправедлив, и никто не может обещать остаться, если это не суждено. Я видела это сотни раз…

Но тут за воротами послышался звук приближавшегося автомобиля, спуская наше утро с настороженной паузы. Дети во дворе забеспокоились.

— Охрана Горького, — сообщил Стас, выпрямляясь.

Я нехотя выпустила его и подала футболку со спинки стула.

— Готова?

— Да.

Мы встретили охранников, Стас с пристрастием сверил их личности с документами, поданными Горьким, и только тогда попрощались с детьми. Уже бросив вещи в машину, я заметила, как Стас глянул куда-то мне за спину и, дав мне знак садиться за руль, направился к дороге. Обернувшись, я увидела, как от небольшого двухместного авто к дому направляется какая-то женщина. Они со Стасом о чем-то поговорили, потом он кивнул и проводил ее во двор.

— Это женщина отца, — объяснил он, усаживаясь на пассажирское сиденье. При этом не спускал взгляда с закрытой калитки. — Она попросила позволить ей побыть с детьми. Я сказал, что буду очень рад. — Он помолчал, прежде чем добавить: — Ни разу с ней не говорил прежде, не желая ее знать.

Я молча завела двигатель, и мы направились в больницу.

***

Когда вчерашний адреналин и агония догорели в венах, меня затопило глухой злостью.

Молчание Горького не нравилось. Звонить было бесполезно, и я чувствовал, как все больше мечется внутренний зверь. Время шло, и здравый смысл начинал сдаваться инстинкту защищать свое. Если до вечера от Горького не будет вестей, я отправлюсь к Ветлицкому сам.

Да, это уже будет далеко вне закона.

Да, эта падаль вывела меня за черту, и, может, в этом и был его план.

Да, может он только этого и ждет.

Но я не мог оставить ему своего волчонка на растерзание. Зная еще непримиримый характер Марка, становилось вообще невыносимо ждать.

Не будет сюрпризом, если Марк преследовал нападавших и именно поэтому попался им в лапы. Он вообще никого не боялся, кидался защищать своих, не глядя на преимущества противника. И сейчас, я был уверен, не будет скулить и просить пощады, а лишь нарываться. Оставалось надеяться на благоразумие Горького и на то, что для Ветлицкого мой волчонок еще остается козырем, который он не сбросит в ближайшие сутки.

Я бездумно шарил взглядом по мрачной промзоне, через которую шла дорога, временами проваливаясь в какие-то тревожные воспоминания о детстве, и возвращался мыслями к отцу. Потом снова думал о Марке, принимался просчитывать худшие сценарии развития событий…

… а после неизменно возвращался взглядом к Иве.

Она молчала всю дорогу, давая мне возможность грузиться мыслями на полную катушку, и каждый раз я чувствовал облегчение, выныривая из затхлого подвала отчаяния в свою реальность.

— Ив? — позвал я тихо.

— А? — коротко глянула она на меня.

Видимо, грузилась не меньше моего.

— Ты же выйдешь за меня?

Она улыбнулась, потом закусила губы.

— Наверное…

— Какая ты, Мой Хирург, непостоянная, — протянул я восхищенно. — Ты же сама сделала мне предложение, а теперь говоришь мне «наверное»?

— Наверное, я хочу, чтобы ты сделал предложение покрасивее меня, — усмехнулась она. И мне нравилось, как заблестели при этом ее глаза. — Потому что сейчас оно звучит как-то безысходно…

— Согласен, — улыбнулся я невесело. — Сделаю покрасивее.

— Уж постарайся.

— А как ты хочешь?

— Я хочу, чтобы все это кончилось, — перестала улыбаться она. — Чтобы твое сердце зажило, ребенка спасли, отец вышел из больницы, а твой приют получил новое здание…

— А ты в этом всем где?

Она растерялась. Привычно, ожидаемо, но так горько, что захотелось пересадить ее к себе на колени и объяснить заново, что для меня будет означать это ее «все кончилось».

— Повторяй за мной, — улыбнулся я. — «И жили они долго и счастливо».

Ива усмехнулась.

— Ладно, Князев, мне не нужно красивое предложение. Я принимаю твое безысходное.

— Ты заслуживаешь покрасивее.

— Соглашайся на безысходное.

— Хорошо. Соглашаюсь.

— Дурак, — рассмеялась Ива, и я улыбнулся шире.

Да, хотелось, чтобы все это кончилось. Чтобы единственной проблемой на какое-то время стало мое безысходное предложение. Но даже погода не обещала улучшений. Когда мы въехали в город, пошел снег. А когда подъехали к больнице — он укрыл тонким слоем парковку перед ее мрачным фасадом.

На входе исправно работал досмотр. Всех посетителей проверяли на оружие и артефакты. Меня с моей пушкой тоже едва не тормознули, и тут моя ведьма снова включила босса. Я даже соскучился по ней такой. Охрана вжала голову в плечи и принялась извиняться, а Ива выпрямилась в своем спортивном костюмчике, выпачканном в саже, и повела меня внутрь, вскидывая мобильный к уху. Этой женщине не нужны были деловые костюмы и каблуки, чтобы выглядеть главной и сногсшибательной. И я позволил себе просто любоваться ей несколько минут, забыв обо всем.

— Черт, разрядился все таки, — нахмурилась Ива, убирая мобильник, и вытянула шею, оглядываясь в холле. — Сейчас выясним, где все.

Не прошло и десяти минут, вокруг Ивы уже собрались все, кто ей был нужен. Даже Игорь. Правда, брат сразу утащил меня в смотровую, и я нехотя оставил Иву в ее стихии.

— Что с отцом? — первым делом поинтересовался я.

— Еще в реанимации. — Было похоже на исчерпывающий ответ, и я уже подумал, что и тут мне придется ждать какой-то определенности, когда он продолжил, отложив мою кардиограмму. — Легкое пострадало, внутренние кровотечения обширные… Я не знаю пока, чего ждать. Он должен качнуться в какую-то сторону…

Я замер, чувствуя, как по внутренностям пополз холод. Но это не помешало мне обнаружить, что Игорю гораздо страшнее. Это ведь я был рядом с отцом все то время, когда Игорь предпочел оставаться в стороне. Но, в то же время, это моя вина, что в отца стреляли. Только Игорь вряд ли подумает об этом. С его стремлением брать все на себя…

— Надо сообщить Веронике, — все, что нашел я сказать. На его вопросительный взгляд уточнил: — Это его женщина. Она сейчас с детьми в доме отца. Но у меня нет ее контакта.

— Я посмотрю в телефоне отца, — кивнул брат. Тень скользнула по его лицу, и только тут я увидел, насколько он вымотался. Прошлый день и ночь выдались тяжелыми. — Садись, перевяжу плечо. По сердцу все в порядке.

Рана как назло разболелась будто бы больше вчерашнего.

— Как дети? — тихо поинтересовался Игорь, отдирая пластырь.

Я зашипел.

— Не знаю, что тебе сказать, — честно признался я. — Как дети, мир которых снова рухнул и не оправдал доверия…

Казалось, что мы впервые с Игорем начали просто разговаривать. А так оно и было по сути. И это оказалось чем-то неподъемным — просто о чем-то поговорить без крика, угроз и противостояния.

— Сочувствую, Стас.

Мы помолчали какое-то время, пока он занимался раной. Ему тоже было непривычно. И общие темы были непростыми.

— Что у вас с Ивой? — По его голосу я понял, что он старался изо всех сил убрать интонации напряжения и тревоги за подругу.

— Надеюсь, что все серьезно. — Я свесил голову и сжал края кушетки, за которую держался. — Сделал ей предложение.

Он удивленно усмехнулся позади.

— А она?

— Она сделала первая.

— Ива? — переспросил ошарашено Игорь.

— Да, — улыбнулся я, — мы все в последние дни немного сошли с ума. Я бы никогда не подумал о том, что на меня свалится такое. И что я вообще буду с тобой просто сидеть и разговаривать. И что Горький будет вытаскивать меня из задницы. Как все интересно закрутилось…

— Ива сказала мне, что я тебя совсем не знаю, — растеряно заметил Игорь. — Она права.

— Той ночью, когда меня подстрелили, я шел к тебе. Отец просил с тобой поговорить. — Не знаю, зачем я ему это сказал. — Но я так и не придумал, о чем.

— Ну, теперь у нас есть общая тема — Ива. Если ты сделаешь ее счастливой, я буду только рад.

А я вдруг отчетливо понял — не сделаю. Не успею. Нет в этом мире хэппи энда. Не в моей страшной сказке. Да, Ива дала мне время. Но оно ускользает. Если Горький не вышел на связь, значит ему не с чем. А мне пора собираться за Марком.

— Можно мне увидеть отца?

Игорь кивнул:

— Конечно.