Мой добровольный плен

Глава 12

Оказалось, самая большая привилегия фаворитки гарема, это всегда быть в курсе всех новостей. Я иногда, и сама не понимала, как до меня эти самые новости доходят. Но я была в курсе всего: где и с кем господин проводит время, кто бывает у него в гостях, и куда он уезжает; я знала, что готовит повар, что будут исполнять музыканты и танцовщицы, какими драгоценностями пополняется местная сокровищница и много другой ненужной чепухи. Но самой невыносимой для меня была информация о других наложницах, о них мне рассказывали буквально все: что женщины едят, пьют, одевают, куда ходят, чем болеют, о чем говорят в спальнях, купальнях, садах, как проводят ночи с господином. От всех этих подробностей меня тошнило, но Батул наставляла, что это очень важная информация, которую непременно надо знать, чтобы в гареме был порядок. Я чувствовала себя работником тайной канцелярии, который следила за порядком в любом государстве. Но ведь Ламис говорила мне, что гарем и есть настоящее маленькое государство. Только я никак не могла взять в толк, почему именно мои уши должны быть пристанищем для этой информации, и что мне делать со всеми этими сведениями? Плести интриги я не хотела, а для развлечения сведения были чересчур личными и почти всегда скучными.

Я надеялась, что место фаворитки даст мне больше свободы, но её стало еще меньше. Теперь возле меня постоянно кто-то ошивался, чтобы предугадать любой мой каприз. Меня это жутко бесило, но я старалась не срываться на безвольных рабынях, что выполняли чужой приказ. Я попробовала обратиться к Кариму, с просьбой уменьшить «надзор» надо мною, но он сказал, что это для моего же блага, и после этот «надзор», кажется, даже увеличился. Конечно, я могла бы просить Гафура, но мне не хотелось ни о чем его просить, наши отношения и так были чересчур странными. Мы как будто заключили временное перемирие, и, не сговариваясь, делали вид, что наше общее прошлое было беспроблемным. Он не требовал от меня ни слепой покорности, не любви, а я не злила его своим своеволием. Мы, как будто играли роль добрых знакомых, которые от нечего делать, еще и делят постель. В последнее время мне стало казаться, что мужчина получает большее удовольствие просто от моего общества, чем от близости. Хотя и её было немало. В постели была и страсть, и нежность, но Гафур больше не добивался от меня пылкого ответа. Во время нашей близости я отстранялась от всего, и как будто со стороны наблюдала за происходящим. Я старалась давить в себе любые мысли и эмоции, отрицательные и положительные, которые в последнее время, иногда закрадывались. В общем, через неделю я свыклась и кое-как привыкла к своему новому положению.

Как оказалось, я обманула всех и себя в первую очередь.

В обед было очень душно, как обычно, бывало перед дождем, и я прилегла отдохнуть, но тревожный сон не помог, я встала совсем разбитой. Меня чуть взбодрило купание, но процедура массажа и «натирания маслом», показалась настоящей пыткой. Я отослала служанок, которые не закончили начатое дело, и, конечно, через пять минут меня посетила строгая Ламис:

— Ты должна следить за своей внешностью и здоровьем, — отчитала меня женщина и подала платье, которое я не любила больше всего, серебряные нити в ткани всегда натирали кожу.

— Подай другое, это колется.

— Ничего, потерпишь. Господин вечером придет в гарем.

— Господин видел меня и без платья. Думаю, ему все равно, в чем я буду одета сегодня.

Ламис насупила брови:

— Зато другим наложницам не все равно.

Я устало вздохнула, понимая, что спорить бесполезно. Я скрепя сердцем натянула на себя неудобное платье и стойко выдержала надевания бесчисленных украшений, которые, как нравоучительно повторяла Ламис, подтверждают мой новый статус. Но когда рабыни стали сооружать у меня на голове невообразимо сложную прическу, я взбунтовалась.

— Ты что, не с той ноги встала? — спросила Ламис.

— У меня к вечеру будет болеть голова от этой прически. Пойдет и обычная коса.

— Не пойдет!

Я развернулась к женщине, и мы сцепились взглядами:

— Ты уже три ночи не была у господина, это не хорошо. Сегодня тебя надо очень постараться и привлечь его внимание.

Я прищурила глаза:

— Ты что ведешь учет моих ночей?

— А как же! Я отвечаю за тебя. Не хватало еще, чтобы он остыл к тебе в такое время!

— В какое «такое время»?

— Лучшее, когда ты можешь… — Ламис резко замолчала и поджала губы.

Я насторожилась:

— Могу, что?

— Не важно. Не хочет прическу, заплетите ей косу! — велела она рабыням и быстра вышла.

Я перевела взгляд на служанок, которые тихо стояли рядом:

— О чем она говорила?

— Мы не знаем, госпожа.

— Не врите мне! Вы все знаете!

Они одновременно упали на колени и притронулись лбами к полу:

— Просим вас, госпожа, не губите нас! Мы не можем сказать!

Я раздраженно повела рукой, злясь на себя за несдержанность, которую проявила по отношению к этим безвольным девушкам. Они были еще более бесправны, чем я:

— Все хорошо. Идите, я сама закончу прическу.

— Но, госпожа…

— Идите. Это моя прихоть, закончить прическу самой. Вы ведь должны исполнять мои прихоти, — я даже изобразила подобие улыбки.

Они нерешительно переглянулись, быстро поднялись с пола и скрылись за дверью. Я глубоко вздохнула, чтобы успокоиться — предчувствие было не хорошим. Я умело справилась с прической и отправилась на поиски того, кто всегда знал больше, чем я, и мог поделиться интересующей меня информацией.

Батул была в своей спальне, она сидела в удобном кресле, позволяя рабыням, заплетать её пышные волосы в две сложных косы. Я остановилась возле подруги и спросила:

— Чего я не знаю?

Батул подняла на меня взгляд и улыбнулась:

— Ты, о чем?

— Ты знаешь, о чем, — с нажимом сказала я.

Пару секунд подруга сверлила меня взглядом, а потом махнула рабыням. Они быстро вышли. Женщина снова повернулась ко мне и приподняла брови:

— Только неделю как фаворитка господина, а уже такой командный тон и взгляд. Быстро учишься.

— Батул, я думала, между нами не будет тайн и притворства, никогда. Мне жаль, что я ошиблась, — я собралась уходить, но Батул остановила меня.

— Сядь, Джуман.

Я обернулась:

— Твой тон не менее властный, — сказала я, а потом мы одновременно улыбнулись, и Батул протянула мне руки. Я присела возле нее и погладила подросший живот: — Как малыш, сегодня? Как перенес жару?

— Пока спокойно, видно не хочет, чтобы маме было еще тяжелее.

— Может тебе лучше остаться в комнате, а я побуду с тобой.

— Нет, все хорошо. Не для того Ламис надела на тебя столько золота, чтобы ты покрасовалась в нем только передо мною.

Я усмехнулась, а потом серьезно посмотрела на женщину:

— Что происходит, Батул?

Она замялась, не желая говорить, но все же ответила:

— Я не хотела, чтобы ты узнала раньше времени. Кто проболтался?

— Ламис.

— Вот же болтливая курица, — я ждала, пока она продолжит. Батул сильнее сжала мои руки: — Джуман, тебе перестали давать траву, которая не позволяла семени господина укорениться в тебе. Гафур хочет, чтобы ты родила ему ребенка. Наши сыновья будут братьями, здорово, правда?

Я прикрыла глаза и отшатнулась от подруги.

— Тебе нехорошо? — она постаралась удержать меня за руки, но я встала и отошла. — Джуман, посмотри на меня. Все ведь хорошо, ребенок даст тебя успокоение, которое ты так и не смогла отыскать в своем сердце.

Я обернулась к ней:

— Успокоение! Неужели ты ничего не понимаешь? Он будет таким же рабом, как и я! А если родится девочка, что тогда? Её жизнь никогда не выйдет за высокие стены гарема? Ребенок не успокоит мое сердце, Батул, ребенок разорвет его на мелкие куски.

Женщина прижала руки к груди и умоляюще посмотрела на меня:

— Нет, ты не можешь так думать, Джуман.

— А как еще я должна думать?

Батул встала:

— Тогда постарайся принять это со смирением. Ты ничего не можешь изменить.

Я резко вскину взгляд, в котором зажегся огонь, огонь из сердца Джоанны:

— Ты ошибаешься.

Батул шагнула ко мне, с беспокойством вглядываясь в мое лицо:

— Джуман, одумайся!

— Мое имя не Джуман, — прорычала я. Она шагнула ко мне, но я предупредила: — Не ходи за мной, Батул. Подумай о ребенке, — и быстро вышла из комнаты.

Я начала срывать с себя украшение, как только вошла в свою спальню, и бросать их прямо на пол. Следом полетело ненавистное платье, и я начала яростно расплетать волосы, вырывая пряди с корнем. Когда мое тело было свободно, а волосы распущенны я быстро надела на себя свободную тунику и выглянула в окно. Дождь лил непроглядной стеной, отличная погода для моего настроения. Я быстро выскочила в коридор, пробежала по узкой лестнице, которой обычно пользовались служанки, и выбежала во двор. Я никогда не думала, что дождь в жаркой стране может быть таким ледяным, но мне было все равно. Сейчас дождь охлаждал огонь, который бушевал во мне. Я намокла мгновенно, но быстро побежала по дорожкам сада, петляя и углубляясь, чтобы вездесущие служанки не сразу меня отыскали. Ведь Батул уже наверняка послала за мной погоню. Через пару минут плутаний по саду я наткнулась на высокую каменную стену, границу моей тюрьмы.

Я больше не владела собой, все долго скрываемые эмоции нахлынули одной мощной волной. Я стала карабкаться по стене вверх, обламывая ногти и сдирая кожу на ногах и руках в кровь. Мне казалось, что если удастся перебраться за стену, я стану свободной, такой как была прежде. Но моя тюрьма была неприступной, и, потеряв все силы, я приткнулась к мокрым камням лбом, смиряясь с поражением. Мои ноги подогнулись, и я сползла на влажную траву, захлебываясь в отчаянном рыдании. Печаль, горечь и безысходность овладели мною. Я поджала к себе колени и осталась лежать на холодной чужой земле, которая навсегда останется для меня ненавистной клеткой.

Дальше я помнила плохо. Было очень холодно и сыро. Потом чьи-то голоса — они звали меня, но звучали как в тумане. Меня куда-то несли и заботливо гладили по волосам. Потом жар, который пек ноги, бинты на раненых ладонях и снова чьи-то заботливые руки и ласковый голос. А потом я окончательно забылась в темном тумане.

Я проснулась, ощущая тяжесть во всем теле, удушающий кашель сковал грудь. Я поняла, что заболела. Я обвела мутным взглядом небольшую спальню, она была незнакомой. Рабыня, которая прибежала на мой кашель, пояснила, что пока я была без сознания, меня перенесли в дальнюю часть дворца. Так как в гареме была беременная женщина, моя изоляция была мерой предосторожности. Разумное решение — я была с ним согласна.

Теперь моими посетителями были лишь старый лекарь и девушка, которая приносила еду. Только они стали моей компанией, и вначале я была рада этому. Лекарь лишь быстро осматривал меня, давал горькие лекарства и уходил, а рабыня была не разговорчивой. Но проходили дни, мне становилось хуже, и на меня напала тоска. Временами меня мучил такой сильный кашель, что мне хотелось умереть, только бы он прекратился. А временами у меня ничего не болело, и тогда мне хотелось, чтобы снова напал кашель — хоть какое-то избавление от тоски. Так прошло пять дней, лекарства совсем не помогали, а лекарь с каждым днем все больше хмурился. По лицу старика я решила, что больна чем-то смертельным, или просто лекарь не знает, как меня лечить, и поэтому я все равно рано или поздно умру.

А на шестой день, под вечер, лекарь принес в мою спальню какую-то коптилку, и едкий дым наполнил всю комнату. Я подумала, что он решил меня отравить, чтобы больше со мной не возиться. Но после ухода старика дверь открылась, и в комнату вошел Гафур. Он остановился у двери, рассматривая меня: в его взгляде я прочитала смесь тревоги и обвинения. Я медленно села на кровати и поправила спутанные волосы, а потом отвернулась и закашляла в очередном приступе болезни. Когда приступ закончился, я снова посмотрела на Гафура. В его взгляде осталась лишь тревога:

— Лекарь говорит, моя жемчужина больше не хочет сиять.

Я молчала, пристально глядя на мужчину. Гафур понял, что я не оценила его фигуру речи, и стал серьезным:

— Мне рассказали о том, как ты заболела. Карим предположил, что у тебя помутился разум. Но я смотрю в твои глаза и не вижу помутнения. Что с тобой, Джуман?

— Я больна грудной болезнью. Разве лекарь не сказал тебе?

Он спрашивал совсем не об этом, но я молчала. Гафур сделал шаг ко мне, а я подняла руки:

— Не нужно, чтобы ты заразился, — мужчина не послушал и присел на постель. Я максимально отодвинулась от него и спросила: — Как Батул?

— Она очень расстроена из-за тебя. Говорит, что это её вина.

— Передай ей, что это не так. Пусть не расстраивается, бережет себя и ребенка.

— Она скучает о тебе… Я тоже скучаю, — мужчина хотел взять мою перебинтованную ладонь, но я отстранилась, а потом опять закашляла.

Когда я перестала кашлять, Гафур тихо спросил:

— Как ты поранила руки?

Я посмотрела прямо на него. Чего он хочет от меня? Услышать правду, которую и так знает? Ну, хорошо, слушай:

— Я пыталась перелезть через стену.

— Это глупо. Ты бы погибла в пустыне.

— Я знаю.

— Тогда зачем…

Я его перебила:

— Потому что Карим прав, мой разум помутился. Теперь ты, наконец, отпустишь меня? Или у вас бешеных собак не отпускают, а перерезают горло, чтобы не мучились?

Гафур прикрыл ладонью глаза:

— Замолчи.

Я не замолчала:

— Зачем ты пришел сюда, Гафур? Что хотел здесь найти, что услышать? Мое раскаяние? Его здесь нет…

Мужчина резко встал и отошел к двери, а потом обернулся. В его взгляде стоял гнев, но он с ним справился:

— Может тебе что-то надо? Что я могу сделать для тебя, Джуман?

Я задумалась лишь на мгновенье:

— Отпустить, — тихо прошептала я. — Хочу умереть, как и родилась, свободной.

Гафур сжал кулаки:

— Нет. Ты не умрешь.

Я горько улыбнулась:

— От тебя в гареме зависит все, Гафур. Но это тебе не подвластно.

— Я сказал, ты не умрешь!

Я прикрыла глаза и откинулась на подушки:

— Обними за меня Батул и поцелуй малыша. А лучше прочти ему сказку, Батул говорит, ребенка это успокаивает.

— Посмотри на меня.

— Я устала.

Гафур не стал настаивать, а через минуту я услышала, как за ним закрылась дверь. Мне вдруг стало очень жаль себя — я отвернулась к стене и разрыдалась.