Мой добровольный плен

Глава 4

Путешествие подходила к концу, и я с двояким чувством ожидала нашего прибытия. С одной стороны, меня пугала жизнь в незнакомой стране, где царили жестокие нравы и суровые законы. А с другой во мне жила надежда, что в гареме я смогу затеряться среди прочих его обитательниц, и Гафур оставит, наконец, меня и мое тело в покое. Я стану одной из многих женщин, между которыми ему придется делить свое внимание.

Восток встретил меня безжалостно палящим солнцем, криками торговцев в гавани и обилием ярких красок, в которые была окрашена одежда горожан. Потом часовой переход на верблюдах по выжженной земле и я, наконец, увидела дворец Гафура. Он стоял в обилии зелени оазиса, и переливался на солнце, лучи которого отражались от гладкого белого мрамора стен. Красная крыша и резные окна, высокий каменный забор и железные кованые ворота — дворец был красивым и неприступным.

Гарем радушно распахнул для меня свои резные деревянные двери, и как только я вошла, несмело ступая по гладкой плитке, закрыл их на железные засовы, навечно запирая меня внутри. Моя золотая клетка захлопнулась.

Я сразу попала в твердые руки главного евнуха Карима и ласковые руки его помощницы Ламис. Они были очень комичной парой: он худой и высокий, с цепким взглядом и аккуратно подстриженной бородой, в которой уже пробивалась седина; она была низенькой красивой толстушкой, лицо которой озаряла улыбка. Пока меня вели в мою комнату, Карим и Ламис в два голоса рассказывали правила гарема, я внимательно слушала их, стараясь ничего не упустить. Но дойдя до маленькой спальни с небольшой кроватью под шелковым пологом, круглым низким столиком, возле которого были разбросаны яркие подушки, и деревянным сундуком, поняла, что могла и вовсе их не слушать. Правила моей пожизненной тюрьмы простые — мне ничего нельзя, кроме как во всем ублажать господина. Еще пару минут наставлений, которые я уже не слушала, и меня оставили одну.

Я подошла к небольшому окну и не увидела ничего, кроме желтого песка, что окружал дворец на мили вокруг — пустыня тянулась до самого горизонта, где встречалась с голубым небом. Я вздохнула: зачем они запирают ворота гарема на засовы, выжженная земля удержит пленниц внутри, лучше любых замков.

Я села на кровать и огляделась: комната была очень маленькой, моя гардеробная комната в родительском поместье была в три раза больше. Но сейчас я обрадовалась этой комнате, в которой я буду жить одна. Отдельная спальня дарила уединение, которого так не хватало на корабле.

Долго мое уединение не продлилось, через полчаса в мою спальню вошла Ламис с двумя рабынями, они проводили меня в общую ванную комнату с большим бассейном. Там Ламис подвергла мое тело тщательному осмотру, во время которого моя кожа стыдливо загорелась, хотя женщина была предельно деликатна. А вот рабыни, что мыли меня после, деликатностью не отличались: они яростно скребли тело какими-то деревянными дощечками, намыливали и натирали кожу едким мылом, вбивали в волосы ароматную пену — они старались так, как будто я не мылась ни разу в жизни. Когда мое тело стало скрипеть и блестеть от чистоты, меня уложили на широкую деревянную лаву и покрыли кожу скользким маслом, что излучал сладковатый аромат. По возвращению в спальню рабыни, под чутким руководством Ламис, заплели мои волосы в две красивые косы, и одели меня в шелковое платье бирюзового цвета, расшитое золотыми цветами. Я, наконец, была готова «выйти в свет».

Я с грустью подумала, что мои приготовления к первому в жизни балу, и на десятую часть не были столь значительными, хотя тогда надо мной колдовало три служанки, камеристка, парикмахер и модистка с помощницей. И все это происходило под бдительным надзором моей строгой бабки, которая каждый раз ударяла деревянной тростью об пол, если ей что-то не нравилось, или кто-то был недостаточно, по её мнению, расторопен.

Сейчас же, все было менее масштабным, но гораздо более важным. Меня не ждал огромный бальный зал с многочисленными персонами высшего света, я готовилась предстать всего лишь перед горстью молодых женщин, родословная которых едва ли была древней. Но теперь вся моя жизнь зависела от того, как примут меня эти женщины, наложницы гарема, в котором мне суждено остаться навеки.

Общий зал гарема был не очень большим, но дорого обставленным: парчовая обивка стен, резная деревянная мебель, много шелковых подушек и матрасов, небольшой фонтан у широких окон. В комнате звучала приятная музыка, что лилась из-под пальцев евнухов-музыкантов, в воздухе витали свежие ароматы тропических фруктов и дорогих масел, что заменяли на востоке душистую воду. Повсюду были расставлены большие свечи, которые в наступающих сумерках озаряли комнату мягким мерцающим светом.

Я, наконец, увидела других обитательниц гарема. Их было девять: все молодые и красивые, с разным цветом кожи и волос, разрезом глаз и телосложением. Их красивые наряды были сшиты из разноцветного щелка, а тела обильно увешаны золотыми украшениями. Молодые женщины сидели на горах подушек, ели фрукты, пили сок, смеялись и вели тихие беседы. Наложницы были медлительными и разнеженными, излучали безмятежность и спокойствие. Они были довольны жизнью, они были счастливы. Рабыни Гафура были именно там, где хотели быть.

Карим подошел к нам с Ламис и, взяв меня за руку, вывел в центр круглого зала. Мужчина кивнул музыкантам, и те перестали играть. Голоса в гареме затихли и Карим громко объявил:

— Это Джуман, новая наложница нашего господина.

На меня уставилось девять пар пристальных глаз: недоумение, удивление, раздражение, злость, зависть — эти и другие не радостные эмоции я читала на лицах новообретённых соперниц. Женщин не обрадовало моё вторжение в их размеренную жизнь, и они даже не пытались этого скрыть. Карим обвел всех суровым взглядом, под которым наложницы быстро опускали глаза, и твердо сказал:

— Джуман обрела новый дом в гареме нашего господина. Дом, в котором будет жить лад и спокойствие, пока я руковожу им, — озвучил мужчина свое предупреждение и отошел от меня.

Я сглотнула и быстро огляделась в поисках спасительного угла, где могла бы спрятаться от любопытных глаз. Но не успела ретироваться, как услышала за своей спиной:

— Здравствуй, Джуман, — я резко обернулась. Со мной говорила красивая молодая женщина, что полулежала неподалеку, а услужливый раб обмахивал её опахалом из павлиньих перьев. — Меня зовут Батул. Я старшая наложница в гареме нашего господина. Подойди.

Я решила, что лучше не ссориться ни с кем в первый день, а тем более с предводителем женской шайки, и медленно подчинилась. Батул указала мне на матрас, напротив себя, и я послушно села, одергивая платье. Женщина была очень красивой: правильные черты лица, темная бархатистая кожа, черные волосы, что были заплетены в косу и украшены живыми цветами, стройное грациозное тело, одетое в серебристое платье. Женщина внимательно меня разглядывала своими миндалевидными карими глазами, в которых я читала только легкий интерес. Неведомо почему, но фаворитка Гафура мне сразу понравилась.

— Господин привез тебя из своего путешествия?

— Да.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать два, — ответила я и услышала легкий шепот, что пробежал по залу. Я знала, что к нашему разговору прислушиваются, а также знала, что в своем возрасте выглядела в глазах обитательниц гарема уже довольно старой.

Батул внимательнее ко мне пригляделась и тихо спросила:

— Твои волосы, ты красишь их хной?

Я отрицательно мотнула головой, вспоминая прабабку матери, шотландку, от которой мне и достался этот темно-медный цвет волос. Батул чуть наклонилась ко мне и сказала совсем тихо:

— Мой совет, прячь волосы под платком, не стоит дразнить других наложниц. У тебя и так появятся враги, это неизбежно. Твои волосы слишком экзотичны для этих мест, а все необычное вызывает зависть. Не настраивай против себя обитательниц гарема.

Я снова кивнула, принимая её совет. Батул откинулась на подушках и сказала довольно громко:

— Мы здесь для радости нашего господина и должны сохранять мир и покой в его доме, — женщина пристально посмотрела на меня, и я снова кивнула. Батул кивнула в ответ и, задержав на мне взгляд еще на пару секунд, заговорила с другой наложницей.

Я стала для неё не интересна.

В первую ночь в гареме я очень волновалась и даже не ложилась в постель, ожидая, что за мной придут. Я боялась, что Гафур призовет меня в свою спальню, поэтому только к рассвету забылась беспокойным сном. А в обед, когда, наконец, посетила общий зал, узнала, что мужчина провел ночь с Батул, которая, как поведала мне Ламис, ждала его ребенка. Я чуть успокоилась и другие женщины, наверное, тоже: мое прибытие не нарушило устоявшиеся порядки.

Дни в гареме потекли медленно и тоскливо: наложницы спали допоздна, ели вдоволь, недолго гуляли в саду, много сплетничали, часто мылись, плескались в бассейне и снова ели. Женщины держались небольшими группками, ни в одну из которых я не попала, ведь даже не стремилась туда. Мне не нужна была дешевая дружба, что распадется как карточный домик под дуновением легкого ветерка. Я держалась уединенно, и это всех устраивало. Мне хватало общения с болтушкой Ламис, что, казалась, выбрала меня своей любимицей. Она словно курица-наседка хлопотала над наложницами, как над своими цыплятами, а я стала её главной заботой, то ли потому что появилась последней, то ли по тому, что была одиночкой. Женщина часто приходила ко мне в спальню, чтобы проведать «как я тут», рассказать не интересные мне сплетни гарема, или просто расчесать мои волосы, которыми она могла заниматься часы напролет. Ламис напоминала мне улыбчивую камеристку моей бабки, что в детстве тайком ото всех кормила меня шоколадом. Иногда я становилась достойной внимания Батул, что милостиво позволяла мне, а точнее велела, посидеть подле неё. Такой почетной участи заслуживали немногие, и за это мне перепадало завистливо-злобных взглядов от других девушек.

Самыми ненавистными для меня были вечера, в которые не разрешалось выходить в сад. В сумерках единственным занятием была еда, разглядывание звездного неба через арки окон и немногочисленные развлечения в виде «концертов» заунывных музыкантов и эротических танцовщиц. Но были вечера, которых я боялась больше всего: в гареме было оживление, к наложницам приходил их господин, и тогда обычный скучный вечер превращался в большой праздник. В такие моменты я старалась уйти в самый дальний угол зала, чтобы Гафур меня не заметил. Я надеялась, что он и вовсе забыл, о моем существовании. Может он уже и не помнит, что в его гареме есть такая наложница как Джуман? Это было бы для меня истинным счастьем.

Мое счастье закончилось через полторы недели. Вечером дверь в мою комнату неожиданно распахнулась, и Карим почтил меня своим присутствием. Я медленно встала с подоконника, на котором любовалась закатом и вопросительно посмотрела на мужчину. Тот махнул рабыням, что шли за ним и сказал мне:

— Они подготовят тебя к ночи.

Я сразу поняла, где проведу эту ночь.

Меня снова подвергли яростной процедуре мытья, целью которой было содрать с меня кожу, растерли пахучими маслами, заплели волосы в корону и одели в роскошный шелковый лиф и струящуюся полупрозрачную юбку. Одна из девушек провела меня по длинным коридорам дворца на мужскую половину, где нас ждал Карим. Он быстро оглядел меня с головы до ног, потом зацепил пальцем прядь моих волос и вытянул из прически, локон свободно упал на шею. Карим оглядел меня еще раз и кивнул, довольный увиденным: игрушка господина была готова. Мужчина подвел меня к двери опочивальни Гафура и толкнул дверь. Я вошла за ним и остановилась, покорно опустив голову.

— Что-нибудь еще, господин? — спросил Карим с вежливым поклоном.

— Нет, ты свободен, — услышала я знакомый голос и чуть вздрогнула.

Карим поклонился еще раз и вышел, закрывая за собою дверь. Я снова осталась один на один в замкнутом пространстве с хищником, от власти которого уже успела отвыкнуть. Нужно собраться и быть внимательной, чтобы не случилось беды. Я медленно подняла голову, оглядывая спальню Гафура, она была очень большой и шикарной: повсюду позолота, деревянная резьба и дорогие ткани. Сам Гафур полулежал на постели, попивая из стеклянного бокала гранатовый сок. Он поймал мой взгляд и чуть улыбнулся, а потом медленно поманил меня пальцем, не говоря ни слова. Я подошла к кровати, и встала перед мужчиной, тушуясь под его ленивым взглядом:

— Моя жемчужина скучала по мне?

Я медленно кивнула, надеясь, что он не распознает ложь.

— Как тебе живется в моем гареме, Джуман?

— Хорошо, мой господин.

— Никто тебя не обижает?

— Нет, господин.

— Карим сказал мне, что ты спокойно приняла свою новую жизнь, без истерик и слез. Я доволен тобой, ты держишь слово. Иди сюда, — он отставил стакан на деревянный столик, что стоял у кровати, и похлопал ладонью по шелковой простыне.

Я быстро забралась на постель и села на указанное место. Мужчина притронулся к выпущенной пряди моих волос и намотал её на палец. Он чуть потянул за неё, и я села ближе к нему. Гафур рассматривал меня пару секунд, а потом притянул к себе и заключил в объятиях. Он склонил голову и нежно меня поцеловал, я раскрыла губы, принимая его ласку. Он целовал меня долго, лаская рот языком и чуть прикусывая губы зубами, а потом отстранился и заглянул в глаза:

— Скажи, что скучала по мне.

Я облизнула губы и произнесла то, что от меня требовалось:

— Я скучала по вам, мой господин.

Гафур наклонил голову, рассматривая меня внимательнее:

— Ты научилась многому, Джуман, но не врать.

Я затаила дыхание, ожидая его реакции. Мужчина толкнул меня на кровать, и я упала на спину. Он навис сверху:

— Боишься? — зловеще прошептал мужчина.

— Да, — честно призналась я.

Он наклонился ближе и прошептал в самые губы:

— Нет причин. Я, как и ты, держу свое слово.

А потом снова поцеловал, но уже не нежно, а в наказание. Его страсть была сильной и яростной. Он умело и быстро сорвал с меня одежду и опалил тело жадными прикосновениями и поцелуями. Я прикрыла глаза, принимая все с должной покорностью. Вскоре его горячие руки коснулись лона и стали натирать чувствительное место. Я сжала кулаки, молясь лишь об одном, чтобы мое тело увлажнилось для его проникновения. Но мои мольбы не были услышаны, я оставалась такой же сухой и безжизненной, как пустыня, что нас окружала. Мужчина вскинул голову и прошептал, глядя мне в глаза:

— Ты отвыкла от меня, Джуман. На корабле ты научилась возбуждаться в моих руках, а сейчас снова боишься, как впервые дни.

Он встал с кровати и отошел, а я с замиранием сердца стала ждать, что будет дальше. В его словах не было злости, только легкое неудовольствие, и это вселяло надежду, что жестокого наказания не последует. Я приоткрыла глаза, наблюдая за ним, Гафур принес в кровать какой-то флакон и откупорил бутылку:

— Протяни руку, — я повиновалась, и мужчина вылили немного жидкости мне на ладонь, это было розовое масло. — Увлажни себя.

Я смущенно прикрыла глаза и медленно притронулась к своему лону, растирая масло по коже. Я была готова принять его, но Гафур медлил. Он улегся возле меня и, когда я отняла руку от своего лона, велел:

— Нет. Поласкай себя.

Мне было стыдно делать это, но я напомнила себе "кто я" и "как мое имя" и выполнила его приказ. Я вернула руку к своей женственности и пробежалась по ней пальчиками. Я знала что делать, он многому научил меня на корабле. Я ласкала себя и знала, что он смотрит, его возбужденный взгляд жег меня раскаленным огнем.

— Открой глаза, — услышала я очередной приказ.

Я открыла глаза и посмотрела на мужчину. Он водил рукой по своему возбужденному члену, не отрывая взгляда от моего лона. А потом Гафур посмотрел мне в лицо и спросил:

— Тебе нравится?

Я уже собралась солгать, когда мужские пальцы зажали мой подбородок. Я подняла на него взор. Глаза Гафура горели яростным огнем:

— Узнаю, если соврешь, — тихо предупредил он.

Во рту пересохло, и я хрипло ответила:

— Нет.

Мужчина перехватил мои пальцы и нежно ввел их в лоно, надавливая, страстная влага оросила наши руки. Гафур растер мою влагу по коже, смешивая с розовым маслом. Все это время мужчина не отрыл от меня пристального взгляда, а потом тихо спросил:

— И кто врет мне, Джуман, ты или твое тело?

Я не стала отвечать и только отвернула голову, ненавидя его в этот момент. Себя я ненавидела больше. Гафур не стал терять время, и сразу толкнулся в меня своим возбужденным членом на всю длину. Я прикусила губу, чувствуя растягивающую наполненность, и вцепилась в мужские плечи. Гафур подался назад, а потом снова медленно толкнулся, и я с удивлением ощутила легкий спазм удовольствия, что наполнил тело. Мужчина почувствовал изменение во мне и, перехватив пальцами мой подбородок, внимательнее всмотрелся в мое лицо. Я быстро прикрыла глаза, чтобы Гафур не прочитал в них правду, но мужчина все же успел заметить то, что я попыталась скрыть. Я услышала его сладкий шепот:

— Раковина, что скрывает мою жемчужину, кажется, дала трещину, — улыбнулся Гафур и ускорил толчки. — Да, Джуман?

Я не ответил, а сильнее сжила кулаки, отстраняясь от реальности. За дни без насилия я расслабилась и потеряла бдительность, больше этого не произойдет, пообещала я себе. Через пару долгих минут мужчина излился в меня с тихим стоном. Он медленно откатился, тяжело дыша, я прикрыла грудь руками и отвернула голову, не желая видеть его торжество. Мы лежали, молча, и я подумала, что он уснул. Я медленно повернулась на бок, но тут же услышала его тихий голос:

— Иногда мне хочется взять кинжал и раскрыть раковину острым лезвием, доставая на свет мою жемчужину. Но тогда я могу случайно её повредить, — его руки притронулись к коже на спине, и я сжала зубы, чтобы не отстраниться. — Нет, я буду терпелив, проявлю выдержку. Со временем раковина сама раскроется, и тогда жемчужина упадет прямо мне в ладони, это будет моя награда за долготерпение. Сладкая, страстная, любящая женщина, что будет нежиться в моих руках. Ты станешь именно такой, Джуман, обещаю тебе.

«Никогда! Обещаю себе», — подумала я.

На рассвете меня, наконец, выпустили из ненавистных объятий. Карим пришел за мной в спальню господина, вывел из тревожного сна легким толчком, и тихо велел одеться. Я быстро исполнила его приказ, и беззвучно выскользнула за ним из комнаты, боясь разбудить Гафура. Карим самолично отвел меня в мою спальню и сдал в заботливые руки Ламис. Женщина помогла мне смыть с себя следы бурной ночи и уложила в постель, она заботливо укрыла меня легким покрывалом и присела рядом, поглаживая по голове. От её нежной, материнской ласки непрошеные слезы выступили на глаза, я сморгнула их и сказала:

— Иди к себе, Ламис, поспи. Еще очень рано.

Женщина вздохнула и ответила:

— Да-да, сейчас.

Мне показалось, она хотела сказать что-то еще, но передумала и встала. У самой двери Ламис обернулась:

— Все наладиться, девочка, вот увидишь. Отдыхай.

Ламис вышла из спальни, а я беззвучно разрыдалась.

Ничего уже не наладится. Нечему налаживаться. Просто нечему.