Найди

Глава 64

Как ощущается мёртвое сердце?

Конечно, оно вовсе не ощущается, оно же мёртвое. Именно это я и чувствую сейчас.

Вистан терпеливо ждёт моего согласия, а я знаю, что он не выпустит нас просто так. Он не поменяет решения, не позволит мне отказаться. У меня нет никакого выбора.

Я хочу умереть... Господи, пожалуйста, дай мне умереть, но не делать того, чего от меня требуют...

— Чейс, дай ей пистолет, — приказывает Вистан.

Мне в руку кладут чёрный пистолет — вроде того, которым я стреляла на стрельбище у Гая. У меня пересыхает горло, а руки начинают трястись. Я смотрю на своё оружие и понимаю, что им можно убить. Им можно отнять жизнь человека. И сейчас люди вокруг хотят того, чтобы я отняла жизнь у Гая...

Хочет его родной отец.

Волна тошноты подступает к горлу стремительно.

— Побуду милосердным, — продолжает он довольным насмешливым тоном. — Я дам тебе самой решать, куда стрелять. Ты можешь выстрелить сразу в голову, что означало бы верную смерть, а можешь попасть в более незначительные места. Решать тебе, так уж и быть.

Словно это упрощает мне задачу... Будто бы от этого мне сразу должно было стать легче... Вистан упивается моим страхом, моим разрывающимся сердцем, моей паникой, которая заполнила каждую клеточку моего тела.

— Даю тебе десять секунд, — твёрдо говорит он. — Не успеешь выстрелить до этого, я убью Софи у вас на глазах, у вас же и на глазах вытащу из неё ребёнка. Крови будет много, вам не стоило бы видеть подобную картину. Как не стоило бы видеть, как я отсеку головы предателей, решивших помочь тебе.

Пистолет словно становится ещё тяжелее в моей руке, пока я пытаюсь привести в норму собственный разум. Я поднимаю взгляд на Гая. Он будто пытается игнорировать боль и унижение, которым подверг его отец, сейчас он смотрит на меня и видит только меня. А потом вдруг тихо говорит:

— Стреляй, моя Роза.

Я качаю головой, а из глаз текут слёзы.

— Нет... Нет, я не могу, я...

— Семь! — кричит Вистан. — Шесть! Пять!

— Каталина, стреляй, — уже с напором выдвигает Гай. Остекленевшие глаза пусты. — Стреляй в меня.

— Гай! — реву я в ответ, а пистолет словно сжигает мне руку. — Я не могу!

— Всё будет хорошо, просто стреляй. Прошу тебя, стреляй.

Конечно, ради друзей он готов получить и пулю. Сейчас ему плевать на последствия, плевать на собственную жизнь. Он сделает всё ради того, чтобы Софи, Нейт и Зайд не пострадали.

Я смотрю в его глаза, пытаюсь уловить в них что-то живое. Что-то, за что можно было бы ухватиться как за единственный способ ещё оставаться в здравом рассудке.

Но я уже давно потеряла рассудок. Ещё с той секунды, когда размазала голову Хью по бетонному полу.

Я медленно поднимаю пистолет. Рука дрожит, а в голове на секунду мелькает мысль: я могу повернуть пистолет и быстро выстрелить в самого Вистана. Могу убить его прямо сейчас, могу отомстить за страдания двенадцатилетнего мальчика и его мать. Желание сильное, оно горит внутри меня как пламя, как разразившийся лесной пожар.

Но, разумеется, я не могу поступать так безрассудно. Мы не в кино со счастливым концом, мы не знаем, как завершится мой поступок. Если я промахнусь, последуют мучения куда хуже. Наверное, за попытку убийства босса Могильных карт меня превратят в пепел, перед этим долго и коварно пытая. Наверное, в этот момент всем будет уже плевать на то, что я — Харкнесс.

Я опускаю палец к курку. Только сегодня Нейт учил меня стрелять, но я никогда бы не подумала, что это умение обернётся против меня. Что применить его мне придётся на человеке, которого я люблю.

Гай кивает мне. В его зелёных глазах нет ни капли страха, нет даже и тени отчаяния. Словно каждый день в него стреляют, словно каждый день он становится жертвой отца.

Хотя, может так и есть.

— Пять, четыре, три, — считает Вистан у моего уха.

Я опускаю дуло и целюсь Гаю в ногу — туда, где меньше всего шансов нанести ему сильный вред. Стрелять в туловище нельзя, я знаю это, ведь я могу задеть жизненно важные органы, а если в голову — могу его убить. Мне не нужно иметь опыт в этом, чтобы всё это понять.

— Два, один... — заканчивает Вистан.

А я уже стреляю.

В ушах звенит после громкого выстрела, рука вздрагивает от отдачи. Пуля вылетает быстрее, чем я успеваю понять, что действительно выстрелила. У Гая искажается от боли лицо, хоть он и остаётся безмолвен, а потом падает на колени. Мужчины, державшие его с обеих сторон, отпускают его руки, позволяя ему падать к полу.

— Умница! — произносит Вистан восхищённо и гладит меня по голове.

А я в ужасе смотрю на то, как штаны Гая пропитываются кровью, как нет вокруг помощи. У меня разрывается душа, я чувствую, как что-то внутри меня морщится, иссыхает, превращается в пепел, распадается на миллион частей.

Пистолет падает с моих рук. Я обессилено опускаю дрожащие руки, неспособная отвести взгляда от раненого Гая.

— Теперь мы поступим так, милая невестка. — Вистан обходит меня и подходит к сыну, хватая его за волосы и потянув их вверх так, чтобы поднять лицо. Гай шипит от боли, но видно, что боль от пули почти затмевает её. — Я поиграю в Господа Бога и дам этому жалкому щенку шанс выжить. Вы оба посидите в моей темнице до завтрашнего утра. Позволяю тебе делать всё, что захочешь, чтобы его спасти. К утру вернусь за вами, и если мой неотёсанный сынок не истечёт за ночь кровью и не сдохнет как собака, так уж и быть, прощу вас всех и верну в свою семью.

У меня всё падает вниз. Я поднимаю полный слёз взгляд и кричу:

— Вы обещали, что оставите его в покое, если я выстрелю!

— Нет, я просто в тот раз не договорил, — ухмыляется он в ответ.

В следующее мгновение нас хватают всё те же мужчины, а потом волочат по просторным коридорам поместья. Я не сопротивляюсь, не сопротивляется и Гай, пока нас тянут вдоль дверей, пока нас провожают взглядами горничные, которые наверняка за годы работы у Харкнессов привыкли видеть много ужасающих сцен. Поэтому никто нам не помогает. Никто нас не спасает. Никто и не думает об этом.

А потом нас бросают в небольшую серую комнату, выглядящую как настоящая темница. Здесь источником света служит лишь тусклая лампочка на бетонном потолке, холодно и пахнет сыростью. Железные толстые двери закрываются. На серых стенах видны следы от крови, и я догадываюсь: здесь проводят пытки или убивают людей.

Гай громко дышит, опираясь на стену и сползая вниз. Потом он пытается приподняться с пола, но ему это не удаётся, силы уже иссякают капля за каплей.

Я бросаюсь к нему, а слёзы безостановочно текут из глаз.

— Прости меня, — молю его я, хватая его за руку. — Пожалуйста, прости меня. Я не знала, что мне делать... Я не могла...

— Всё хорошо, — хрипло отзывается он. — У тебя не было выбора. Мне доводилось испытывать боль и похуже. К тому же однажды ты уже пыталась меня пристрелить. Я был готов.

Его рука тянется ко мне, он проводит ладонью по моей щеке, а кровь всё течёт и течёт из раны. Гай бледнеет прямо у меня на глазах. А я боюсь снова увидеть его спину и несколько новых ожогов, оставленных рукой отца.

Опуская взгляд к ране на его ноге, я вижу проделанную дыру и разорванную часть штанов от выстрела. Гай не хромал, пока нас волочили сюда; видно, пуля не задела кость, так что большой опасности он не подвергается.

— Нужно перевязать рану, — говорю я, шмыгая носом, будто бы точно разбираюсь. в том, что нужно делать при подобных случаях.

— Нечем, Каталина...

Я опускаю взгляд к своему платью и без промедлений хватаю подол, а затем пытаюсь разорвать его руками. Но у меня ничего не выходит, и тогда я вспоминаю о перочинном ножике Гая. Обыскиваю его штаны и нахожу ножик, радуясь тому, что никто не догадался обыскать и обезвредить нас.

— Что ты делаешь? — еле вырывается у него голос. Глаза полузакрыты.

Я не отвечаю. Вместо этого разрезаю большой длинный лоскут ткани с собственного платья и обматываю им его ранение. Я знаю, что должна вытащить пулю, как делал это Нейт, но у меня нет щипцов или чего-то другого, чем можно было бы её достать. К тому же мне страшно причинить ему больше вреда своими действиями.

Руки у меня покрыты кровью. Я еле-еле завязываю узел, слежу за тем, чтобы самодельная повязка крепко прижималась к раненой ноге, перекрывая кровотечение. У меня возникает такое ощущение, словно я занималась этим всю жизнь. Горячий лоб Гая покрыт пóтом, каштановые намокшие волосы прилипли к его коже, он тяжело дышит, словно просто вдыхать воздух ему приходится с большим трудом, глаза то закрываются, то открываются, а голова беспомощно опирается на стену.

Мне хочется кричать от жалости, которую я сейчас к нему испытываю.

— Чем я могу помочь тебе? — Я плáчу. Потому что видеть, как ему больно, почти тоже самое, как испытывать жгучую боль самой. Словно кто-то вдруг разрывает мне все внутренности, и я истекаю кровью в куда больших количествах, чем он. — Подскажи, я всё сделаю... Как мне избавить тебя от этой участи?

— Просто побудь рядом, — шепчет он. — Это всё, чего я хочу сейчас, моя Роза.

И тогда, пытаясь держать себя в руках, стараясь сдержать в себе истошный вопль, я пододвигаюсь ближе к нему и кладу голову на его еле вздымающуюся грудь, обхватываю руками его торс, прижимаясь ближе. Я ощущаю, как его рука с большим усилием поднимается, а потом опускается к моей голове, нежно гладя волосы.

— Пожалуйста, — шепчу я, пока на его разорванную рубашку капают мои слёзы, — только не умирай.

— Я не могу уйти, пока ты в опасности.

— Хватит думать обо мне! Ты истекаешь кровью, Гай, ты... — У меня хрипит голос, ещё одна слеза скатывается по щеке. — Ты можешь умереть... Из-за меня. Ты не должен думать обо мне сейчас.

Гай гладит меня по голове, прижимая мою голову к своей груди, делает тяжёлый вздох и говорит с лёгкой улыбкой:

— Пока только мысли о тебе сохраняют мой рассудок.

И я замолкаю. Потому что больше ничего и не надо говорить. Больше не будет нужных слов, когда кто-то смотрит на тебя так пронзительно и с такой теплотой. Хотя всем, наверное, всегда казалось, что Кровавый принц не может ни на кого так смотреть.

А он, оказывается, может...

Больше не произнося ни слова, я забываюсь в его объятьях, пытаясь согреть его теплом собственного сердца. Я прижимаюсь к нему плотнее и внимательно слушаю стук в его груди: ведь, по крайней мере, пока что я его слышу.

* * *

Я открываю глаза в надежде увидеть потолок в доме Гая. Я просыпаюсь, надеясь, что произошедшее мне лишь приснилось. Что это был просто страшный кошмар, который остался за пределами реальности.

Но мои руки всё ещё обнимают Гая, и мы всё ещё лежим на холодном полу какого-то сырого помещения, полного затхлости и пыли.

Я направляю взгляд к двери. Она всё ещё заперта. Я не знаю, сколько прошло времени, не знаю, надолго ли я вырубилась и наступило ли утро. Может быть, прошло только чуть больше часа? Или ночь уже прошла?

Привстав с груди Гая, я морщусь от неприятной боли в собственной ноге и разминаю руки. Потом поворачиваюсь к лежащему неподвижно парню.

— Гай? — тихо произношу я.

Он не отвечает.

— Гай, просыпайся, — шепчу я, осторожно тормоша его за плечо.

Взгляд падает на пропитавшийся кровью кусок платья, которым я обвязала ему рану, а внутри у меня вдруг всё холодеет.

— Гай? — повторяю я, боясь самого худшего. — Пожалуйста, очнись.

Но он всё ещё мне не отвечает.

Я едва не задыхаюсь, когда осторожно и со жгучим страхом тянусь к его лицу. Я касаюсь его кожи.

Холодная, как у мертвеца.

Как у мертвеца...

— Нет, нет, нет, нет...

Его рука безвольно лежит на груди, глаза закрыты, лицо бледное, словно из него вдруг выкачали всю кровь.

Я, кажется, теряю рассудок.

— Гай! Гай, пожалуйста, открой глаза!

И вот, снова.

Осознание даёт мне звонкую пощёчину. Такую, что у меня разом ломаются все кости. Такую, что взрывается каждый сустав.

Слёзы бесконтрольно вырываются из глаз, а потом реками текут по моим щекам, на которых ещё не успели высохнуть прошлые мокрые дорожки. У меня начинает дрожать тело, когда я на коленях подползаю к нему ближе и беру лицо в свои ладони.

— Прошу, — хриплю я. — Ты сказал, что не уйдёшь... Ты обещал...

У меня кружится голова, но я по-прежнему смотрю на его безмятежное бледное лицо, разговаривая с ним так, будто он всё слышит.

Я хочу верить, что слышит.

Я падаю лицом на его грудь, сжимая рубашку пальцами, и молюсь. Впервые в жизни я действительно молюсь. Я прошу кого-то, кто находится там, наверху, пощадить его. Вернуть его. Прошу, чтобы всё это волшебным образом обернулось в простой кошмарный сон.

— Я никогда не просила тебя ни о чём, — шепчу я, а голос всё пропадает и пропадает, превращаясь в беспомощный хрип, — но сейчас... Сейчас я взываю к тебе с одной единственной просьбой. Пожалуйста, — говорю я, — только не он...

Рубашка Гая намокает от моих слёз, в воздухе больше не пахнет кровью, а лишь отчаянием, вырывающимся из моих уст. Оно пропитывает собой кислород, которым я дышу, заполняет каждую клеточку тела, которое я имею.

— Прошу тебя, не забирай его, — плачу я сильнее. — Ну пожалуйста... Это всё, о чём я тебя попрошу...

Куда легче я бы смогла пережить падение с высоты или удар молнии. Я не ощутила бы боли такой же, если бы кто-то раскрыл мне вдруг грудную клетку и вытащил наружу моё сердце, пока я нахожусь в сознании.

Всё это показалось бы мелочью и пустяком по сравнению с тем, что творится в моей душе сейчас.

Из-под разорванной рубашки Гая виднеется татуировка: «Бездна взывает к бездне». И теперь мне всё становится понятно.

Это я стала его бездной.

Каждый громкий удар моего сердца издевательски напоминает мне: «Ты всё ещё жива. Ты, видно, отняла его жизнь, но зато продолжишь жить сама, как ни в чём ни бывало». Эти мысли рвут меня на части как пергаментную бумагу, с громким треском и шуршанием. Они бросают в меня камни, разбивая моё тело в кровь.

Один удар.

Второй удар.

Третий удар.

...

Сорок пятый удар.

Меня сжигают живьём. Меня делят на миллионы частей. Меня бросают в кипящую воду. А я всё ещё жива, хотя хотелось бы умереть.

Всё ещё дышу воздухом, который я отняла у человека, отказавшегося от всего ради меня.

Это моих рук дело. И я не заслуживаю права жить.

Но затем...

— Каталина?

Моя голова лежит на его груди, и я вдруг слышу это. А потом чувствую слабый, почти незаметный стук, который словно нарастает: либо в моём воображении, либо в реальности.

Я не поднимаю головы, не шевелюсь, превратившись в сплошной камень.

Я сошла с ума...

Я спятила...

Мне всё это снова мерещится...

Мне страшно. Мне кажется, если я вдруг подниму голову, голос исчезнет, стук прекратится. Рука, которая вдруг слабо ложится на мою голову, испарится.

— Каталина, — хрипит голос, а тело подо мной уже шевелится, — не плачь... Я всё ещё здесь. Я не ухожу.

И я в полной мере сознаю, что всё же не спятила.

Подняв голову, я вижу его красивые зелёные глаза. В них нет блеска, они потухли, но это больше не имеет никакого значения по сравнению с тем фактом, что он всё ещё жив.

Что тот, кто находится сверху, исполнил мою просьбу и ответил на мольбу.