(Не)случайный сын доктора Громова

Глава 24

Катя.

Я сидела на кухне, вцепившись в чашку с чаем, и пыталась не думать.

Не получалось.

Отражение в стекле кухни – взъерошенная, бледная я, со спутанными мыслями и чувством, что мир медленно, но верно рушится.

Было бы проще, если бы Громов оказался именно таким, каким я представляла его в своей голове все эти годы. Лёгким на подъём, свободным, безразличным к семейным ценностям и обязательствам.

Но он не такой.

Его слова всё ещё крутились в голове.

«Ты меня услышала. Теперь ты не одна, Пушкина».

Эти слова гудели внутри, вызывая странное, тревожное, но такое тёплое чувство.

Я не знала, как к этому относиться.

Как долго он протянет?

Когда его это утомит?

Когда он сбежит, развернётся и уйдёт, сказав, что всё это не его проблема?

Как объяснить Максиму, если это случится?

Чёрт.

Я закрыла глаза, вцепившись в чашку.

Максим.

Сын спал, тихо посапывая в своей комнате, но даже во сне его маленькие пальчики судорожно сжимали плюшевого льва.

Мой малыш.

Я встала, бесшумно подошла к его кровати, провела пальцами по волосам.

Он что-то пробормотал во сне, лицо его дрогнуло, и вдруг, на фоне тишины, я услышала:

– Папа…

Я замерла.

Гром. Просто грёбаный гром в голове.

Я судорожно сглотнула, прикрыла рот ладонью, ощущая, как что-то внутри медленно ломается.

Он никогда не говорил это слово.

Папа.

Максим знал, что его нет. Я объясняла, что он не с нами, что у нас всё в порядке, что у него есть я, и этого достаточно.

Но… оказывается, недостаточно.

Я вдруг вспомнила, как он тянулся к Громову.

Как вцеплялся в него маленькими пальчиками.

Как смотрел.

Как будто знал.

Как будто чувствовал, что это он.

Мне нужно было что-то сделать.

Я развернулась, пошла обратно на кухню и схватила телефон.

Нажала на контакт.

Громов.

Ночь, время позднее, но мне было плевать.

Я просто хотела услышать его голос.

Короткие гудки.

– Ты не спишь? – голос хриплый, низкий.

– Нет, – выдохнула я.

– Что случилось?

– Мне страшно.

Тишина.

– Катя, – его голос стал напряжённым, сосредоточенным.

– Что произошло?

Я сжала телефон.

– Не по телефону.

В трубке раздался шум, звук шагов, щелчок двери.

– Ты дома?

– Да.

– С Максимом всё нормально?

– С ним – да.

– С тобой – нет.

Я закусила губу.

– Я уже еду.

Я вдруг почувствовала, как напряжение спало. Не полностью, но будто кто-то взял на себя часть моего страха.

Я закрыла глаза.

– Спасибо.

Он приехал быстро.

Стук в дверь был уверенным, чётким, как всегда.

Я открыла и встретилась с его взглядом.

Он смотрел пристально, оценивающе.

– Ты бледная.

– Я всегда бледная, – хмыкнула я.

– Нет, не так. – Он закрыл за собой дверь, снял куртку.

– Ты на нервах.

Я тяжело выдохнула.

– Проходи.

Громов уверенно двинулся на кухню, сел за стол, скрестил руки на груди и посмотрел на меня, да так, что мне хотелось или заорать, или выбежать из квартиры.

Слишком… лично.

– Мы так не договаривались, – пробормотала я, потерев висок.

– А как мы договаривались? – он приподнял бровь.

– Я не знаю…

Он кивнул, чуть подавшись вперёд.

– Что происходит между нами, Пушкина?

Я напряглась.

– Я не понимаю, о чём ты.

Громов хмыкнул, сложил руки на стол.

– Правда?

Я кивнула.

– Ты врёшь.

Я резко подняла голову.

– Женя…

– Я не идиот, Катя. Ты хочешь, чтобы я был рядом, но боишься этого.

Я сжала губы.

– Я не боюсь…

– Брось.

Я закрыла глаза.

– Просто… всё слишком сложно.

Он смотрел долго.

– Ты не привыкла, что тебе помогают, да?

Я подняла на него взгляд.

– Что значит «помогают»? Я сама справлялась все эти годы. Сама. Без тебя.

Громов медленно кивнул.

– Я знаю.

Он наклонился ближе.

– Но теперь ты не одна, Пушкина.

Я закусила губу.

– Ты ведь уйдёшь.

Он напрягся.

– Что?

– Ты уйдёшь. Через месяц, два, полгода. Поймёшь, что всё это не твоё, что быть отцом – это не так легко, и просто исчезнешь.

Я выдохнула.

– А мне потом объяснять это Максиму. Объяснять, что тебя не было, а потом ты был, а потом снова нет.

Громов молчал.

А потом вдруг выдохнул и потёр ладонями лицо.

– Ты, правда, так обо мне думаешь?

Я не знала, что сказать.

Он медленно кивнул, чуть наклонил голову.

– Я тебе рассказывал, чем я занимался?

Я моргнула.

– Про горячие точки?

Я кивнула.

– Знаешь, что я там видел?

Голос его стал глухим, напряжённым.

Я не ответила.

Громов смотрел на меня, потом выдохнул и начал говорить.

– Мы штурмовали дом. Типичная зачистка. Ничего особенного, но мы нашли женщину.

Я напряглась.

– Она была одна. Беременная. В схватках… Хрен знает сколько уже в схватках! Она умирала…

Я сжала пальцы в кулаки.

– Пуля задела бок. Потеря крови. Но она даже не плакала, не кричала. Только держала живот и смотрела на нас.

Громов на секунду замолчал, словно проглатывая эмоции.

– Мы привезли её на базу. Сделали УЗИ, поняли, что у ребёнка обвитие. Нужно кесарево.

Я сглотнула.

– Но ей нельзя было под наркоз. Она просто… была слишком слаба.

Тишина.

– Она смотрела на меня. На нас. Говорила что-то на своём языке. Потом переводчик перевёл.

Я моргнула.

– Она просила спасти ребёнка. Хотела, чтобы он жил.

Громов сжал кулаки.

– Но он не выжил. Мы не успели. Он умер, а за ним… за ним и она.

Я судорожно вздохнула.

Громов медленно выдохнул.

– А потом приехал он. Её муж.

Я вздрогнула.

– Хаким Каримов.

Он наклонился, посмотрел мне в глаза.

– Он винил нас. Винил меня. Я видел людей, которые теряли близких. Некоторые уходили в себя, замыкались, превращаясь в оболочки без души.

Другие впадали в ярость, срывая боль на всём, что попадалось под руку.

Но когда в палатку вошёл он, я увидел совсем другое.

Переводчик не успел сказать ни слова.

Хаким увидел её. Свою жену.

Он застыл, буквально врос в пол, схватившись за грудь, как будто боль была настолько сильной, что пробралась физически.

Его губы дрогнули, дыхание сбилось. Он сделал шаг вперёд, другой… И сорвался.

Крик, который вырвался из его горла, невозможно было назвать человеческим.

Он упал перед носилками, трясущимися руками потянулся к её лицу, провёл пальцами по холодной коже, словно пытался разбудить.

Я не знал языка, но понимал всё.

Глаза его метались, губы беззвучно двигались. Он тряс её за плечи, что-то, повторяя, срываясь на стоны, на рычание, на хриплое, болезненное дыхание.

Потом его взгляд скользнул вниз.

На пелёнку, в которой был замотан крошечный комок.

Мгновение.

И словно в теле у него что-то сломалось.

Он перестал дышать.

Я видел это.

Этот момент, когда жизнь человека рушится.

В глазах у Хакима не осталось ничего. Ни осознания, ни надежды. Только пустота и чёрная, смоляная боль, которая затопила его целиком.

Он не трогал ребёнка. Не смог.

Просто наклонился над женой и застонал, как раненый зверь, закрывая лицо ладонями.

Когда мы с переводчиком попытались его увести, он закричал.

Он бился, рвал воздух руками, его ноги скользили по полу, но он пытался вернуться к ним.

Он проклинал нас.

Я не понимал слов, но чувствовал.

Каждое слово было пропитано ненавистью.

И тогда я понял.

Этот человек никогда не простит.

Я не знала, что сказать.

– Катя… он не оставит всё просто так. Было опрометчиво думать, что он забудет… Но и на тот момент сделать с ним что-то мы тоже не могли. Оставалось надеяться, что он сможет пережить… Не смог, как видишь.

Я закусила губу.

– Что ты собираешься делать?

Он поднял бровь.

– Охранять тебя и Макса.

Я выдохнула.

– Женя…

– Нет. Ты не уедешь к маме, ты не сбежишь. Я с вами. Поняла?

Я смотрела на него, не зная, что сказать.

– Поняла? – повторил он.

Я медленно кивнула.

Он посмотрел пристально, потом вдруг протянул руку и осторожно коснулся моей ладони.

Тепло.

Чёрт.

Я сглотнула.

Он улыбнулся.

– Ты можешь мне не верить. Пока. Но я не уйду.

Я смотрела на него.

Чёрт.

Я в это поверила.