(Не)случайный сын доктора Громова

Глава 37

Доктор Громов .

Я не помню, как оказался в больнице.

Последнее, что было в моей памяти – глухой хлопок, горячая вспышка в спине и лицо Кати, исказившееся от ужаса. Она что-то кричала, её пальцы прижимали мои раны, а я терялся во тьме.

Четыре дня. Четыре грёбаных дня я был без сознания.

Мне рассказал Илья, когда я очнулся, хрипло втягивая воздух и морщась от боли.

– Проснулся, герой, – Кравцов устало потёр лицо, наклоняясь ко мне.

– Я вот только не пойму, ты вообще жить собираешься? Или мне уже сразу место на кладбище искать?

Я попытался усмехнуться, но боль обожгла плечо, и вместо этого я выдохнул сквозь зубы:

– Хрен ты от меня избавишься, Кравцов.

– Да, блин, заметно, – он фыркнул, но в глазах мелькнуло облегчение.

– Пулю я вытащил. Она задела подключичную артерию, могла легко отправить тебя на тот свет. По-хорошему с такой раной ты должен был отправиться к праотцам ещё на складе, но твоя женщина, видимо, решила, что ей этого не надо.

Моя птичка…

– Где она? – мой голос вышел хриплым.

– У себя. Впервые за эти дни. Мы её буквально выгнали домой, потому что эта леди дежурила у палаты, как преданная собака, – Илья покачал головой.

– Игорь отвёз её. Пусть поест и хоть немного поспит, а то ходит, как тень.

Я почувствовал странное тепло внутри.

– Максим?

– С ним всё нормально. Твоя тёща его не выпускает из рук, как волчица свою территорию охраняет.

Я прикрыл глаза, пропуская всю информацию через затуманенный мозг.

– Каримов?

– В камере, – Илья прищурился.

– Я договорился, его пока не тронут. Ждут, пока ты встанешь на ноги.

Я медленно кивнул.

– Спасибо.

– Ты мне потом бутылку за это должен. И не какую-нибудь шнягу, а хорошего выдержанного вискаря.

– Вписал в долг.

Он хмыкнул.

– О, ещё один момент. Он не гражданин России. Судить его будут у себя на родине. Я пробил инфу – законы там жёсткие. За похищение и покушение на убийство ему может светить смертная казнь.

Я медленно переварил услышанное.

Смерть.

Я ведь хотел его убить…

Чёрт, сколько раз за эти дни мне снилось, как я ломаю ему шею, как крошу его лицо кулаками, как заставляю его страдать.

Но теперь…

Теперь я смотрю на потолок больничной палаты и думаю только о Катиной улыбке. О том, как Максим закидывает мне руки на шею смеясь.

Месть ничего не изменит. Она не вернёт его жену. Не исправит прошлое.

Я жив. Катя жива. Сын в безопасности.

Это главное.

– Хочу его видеть, – бросил я.

– Ну разумеется. Громов только с того света вернулся, но нет, давай пойдём проверять, не жалеет ли Каримов о содеянном! – Кравцов воздел глаза к потолку.

– У меня что, день открытых дверей для самоубийц?

– Пошли.

– Мать твою, Женя!

Но друг прекрасно понимал, что со мной спорить бесполезно…

Доехали мы быстро, благо тут было недалеко.

Холодный бетон, застиранные серые стены, стойкий запах пота и мочи.

Каримов сидит на жёсткой лавке камеры, руки сцеплены в замок. На мне – больничная пижама, потому что Илья не успел меня нормально остановить. Но мне плевать. Надо расставить все точки здесь и сейчас… Не хочу дальше об этом думать.

Хасан поднимает глаза и встречается со мной взглядом.

– Громов, – произносит он спокойно, как будто мы встретились в кафе.

Я стою перед решёткой.

– Ты проиграл.

Он усмехается.

– Я не играл.

– Тогда ты просто идиот.

Он хмыкает.

– И что теперь? Ты меня убьёшь?

Я молчу.

– Давай, – продолжает он.

– Тебе ведь этого хочется.

– Нет, – признаю я.

Каримов наклоняет голову.

– Почему?

– Потому что я не ты.

Я вижу, как его губы дрогнули.

– Я пытался спасти твою жену.

Он стискивает зубы.

– Я делал всё, что мог.

– Ты её не спас.

– Нет. Но я не убивал её. Я врач, понимаешь? Я спасаю жизни, а не забираю.

Карим тяжело выдыхает. Он явно со мной не согласен…

– Ты можешь признать свою вину и взять на себя ответственность. Тогда тебя не отправят к себе на родину. Ты сам знаешь, что тебя там ждёт.

Он долго молчит.

Потом качает головой.

– Не откуплюсь.

– Не откупишься.

Я вижу, что он осознаёт, но его, кажется, всё устраивает.

– Я предупреждаю, Каримов, – мой голос становится холодным. – Если ты ещё раз приблизишься к моей семье, если ты хоть на километр подойдёшь к ним… Я тебя уничтожу. Мне плевать, свалишь ты, избежишь ли ты наказания… Главное, держись от нас подальше.

Он усмехается.

– Ты уже уничтожил меня, Громов.

– Ты сам свой выбор сделал, – говорю я, прежде чем покинуть помещение и перевернуть эту ужасную страницу навсегда.

Он не жилец… Если Кравцов прав, то совсем скоро он встретится со своей женой и ребёнком.

– Ты закончил? – в голосе Кравцова скепсис.

– Закончил.

– А теперь ты куда?

– К Светлову.

– О, вот это я посмотрю…

Дорога обратно вызывает у меня стойкое ощущение дежавю. Нет бы лежать и отдыхать… Но нет. Надо завершить и всё забыть.

Я, чёрт возьми, хочу быть счастливым! Не хочу тащить в свою семью эту грязь.

Светлов лежит на кровати, бледный, с забинтованным боком, но живой.

Жаль.

– Чего тебе, Громов? – его голос хриплый, будто он не спал несколько суток.

Я закрываю за собой дверь, Кравцов встаёт за моей спиной, в тени.

– Ты знаешь, зачем я пришёл.

Он медленно выдыхает, отводит взгляд.

– Я облажался, – наконец произносит он, глухо.

– Во всём.

Я молчу. Пусть говорит.

– Я хотел вернуть её. Я думал, что если уберу тебя из её жизни, она вспомнит, как было хорошо… как мы жили вместе… – он вдруг зло усмехается.

– Какой же я был идиот.

Я стискиваю зубы.

– Ты не просто идиот, Светлов. Ты подонок.

Он болезненно кривится.

– Я знаю.

– Ты хотел её вернуть – но предал.

Он крепко сжимает простыню пальцами.

– Я не знал, что Каримов… что он…

– Ты не знал? – я хмыкаю, делаю шаг ближе.

– А если бы знал? Что бы ты сделал? Остановил его?

Светлов молчит.

– Ты, чёрт тебя дери, знал, что он не просто так появился в твоей жизни. Но ты позволил ему играть с тобой, как с пешкой, пока Катя была в опасности. Во всём произошедшем виноват ты сам!

Он медленно поднимает на меня глаза.

– Я не думал, что он хочет её убить.

– Конечно, не думал! – я срываюсь, шагнув ещё ближе.

– Ты же привык, что она будет жить ради тебя, терпеть твои закидоны, твоё «я передумал», твою мать, твою жалкую попытку вернуться в её жизнь!

Светлов зажмуривается, будто мои слова бьют сильнее, чем пуля.

– Я… Я правда хотел, чтобы она была счастлива…

– Ты врёшь, – бросаю я.

– Ты хотел, чтобы она была счастлива с тобой. Но вот беда… Ей на тебя плевать. Хотел бы сделать её счастливой, не прыгнул бы в чужую койку, когда пошли первые проблемы.

Тишина.

– Катя теперь моя.

Светлов медленно кивает.

– Я знаю.

– И ты больше никогда к ней не подойдёшь.

Он вздрагивает, но кивает снова.

– Да.

Я прищуриваюсь.

– Клянись.

Он тяжело сглатывает.

– Клянусь.

Я смотрю в его глаза.

Там пусто. Только сожаление.

Я не знаю, говорит ли он правду, но если он попробует сунуться – я его уничтожу.

– Я надеюсь, что ты своё слово держишь.

Я разворачиваюсь и ухожу.

За спиной слышу его глухой, сломленный шёпот:

– Прости меня, Катя.

Оказавшись в палате, получаю очередную порцию сарказма от Кравцова, очередная перевязка и вот, наконец-то, я один.

Беру телефон и начинаю писать сообщение.

«Катя, я…»

Но не успеваю. Дверь распахивается. Катя стоит на пороге, её глаза расширяются.

– Женя…

Пакет с фруктами выпадает из её рук.

Я только успеваю открыть рот, а она уже бросается ко мне.

– Дурак! – шепчет она, обхватывая моё лицо руками.

– Дурак, дурак, дурак…

Я улыбаюсь.

– Прости.

Она опускается на кровать, утыкается в мою грудь.

– Я думала, что потеряла тебя…

Я обнимаю её, ощущая, как она дрожит.

– Не избавишься, Пушкина.

Она всхлипывает.

– Я люблю тебя, – шепчет она.

Я замираю, а потом медленно расплываюсь в идиотской улыбке.

– Повтори.

– Женя…

– Повтори, – прошу я.

Она поднимает на меня глаза.

– Люблю тебя, Громов.

Я наклоняюсь и целую её.

Теперь всё будет хорошо.