Невеста горца. Долг перед кланом

Глава 9

Я почти не сплю этой ночью.

План побега роится в голове, как стая разъяренных пчел. Я просчитываю каждую деталь: где взять деньги, как выйти незаметно, когда.

Я больше не сомневаюсь. Если я не уеду – меня здесь сломают.

Но утро приносит совсем другое.

В доме переполох. Что-то случилось. Помощницы по дому мечутся по коридорам, глаза бегают, шепчутся, опускают взгляды при встрече. В воздухе висит напряжение, будто перед бурей.

– Что происходит? – окликаю я одну из женщин.

Та вздрагивает и отводит взгляд.

– Привезли Ханифу… ее муж… – шепчет она, имея в виду старшую дочь дяди Чингиза, с которой я коротко познакомилась на злосчастной свадьбе. – Он очень злой, я не знаю, что произошло.

Она поспешно уходит, будто боится сказать лишнее, и я больше никого не спрашиваю, вместо этого сама иду к гостиной, дверь которой слегка приоткрыта. Там собралась вся семья, но я не решаюсь зайти внутрь, слушая у порога.

Муж Ханифы, видимо, крупный мужчина с каменным лицом, стоящий перед дядей Чингизом с мрачным видом. Ему под сорок пять и он производит впечатление не совсем доброго человека из-за ледяного взгляда, который кажется способным прожигать насквозь. Он стоит прямо, как стена, а Ханифа рядом с ним вся поникла, сгорбив плечи.

Ей тридцать восемь, но сегодня она выглядит на все пятьдесят. Без макияжа, волосы выбились из-под платка, глаза красные, лицо пепельного цвета.

Она опускает голову, как побитая собака, губы дрожат, а дядя Чингиз, невозмутимый, как всегда, спокойно ждет, пока с ним объяснятся.

– Я возвращаю вам вашу дочь, – говорит муж Ханифы хриплым голосом. – Мне не нужна такая жена.

Ханифа вскидывает голову, делая шаг к мужу.

– Джамиль, прошу тебя… Дай мне слово. Дай сказать!

Он не смотрит на нее. Только на Чингиза.

– Я не хочу больше видеть эту женщину в своем доме.

– Объясни, – тихо говорит дядя Чингиз, но от его ледяного тона даже меня пробирает дрожь.

– Твоя внучка, – видно, что Джамиль с трудом сдерживает ярость, – была поймана в доме парня, с которым она, как оказалось, встречалась за моей спиной.

Латифа возмущенно вскрикивает, но дядя Чингиз быстро затыкает ее одним своим взглядом.

– Кто-то из моих увидел ее выходящей из его квартиры, – сквозь зубы продолжает говорить Джамиль, все еще не глядя в глаза дяде Чингизу. – В то время, когда она должна была быть в университете. И это не самое худшее! Люди рассылают ее неприличные фотографии и видео, она опозорила нас на весь город!

– Джамиль! – Ханифа падает на колени. – Пожалуйста! Я не знала об этом, клянусь тебе! Я бы ее остановила, если бы знала, что она способна так себя вести…

– Ты не остановила. – муж смотрит на нее, как на предателя. – Ты знала, что она крутит шашни с кем-то и не сообщила мне. Из-за тебя все дошло до того, что она опозорила себя и нас. Я голову не могу поднять от стыда из-за нее, а ты, вместо того, чтобы дать мне наказать ее, снова предала меня, позволив ей сбежать!

– Я спасала ее от смерти! – Ханифа кричит сквозь слезы. – Ты бы ее убил!

– Да, – подтверждает он. – Потому что такой позор на наш род заслуживает только смерти.

Ханифа ползет к отцу, хватается за его ладонь.

– Папа, прошу тебя… Ты же знаешь, я хорошая дочь. Я не хотела… Я просто мать! Я не могла иначе!

Чингиз медленно забирает руку. Его лицо – чистый камень, без единой эмоции.

– Ты помогла ей бежать. Это значит – ты встала против мужа и помешала ему очистить свое имя.

– Я встала за свою дочь! – рыдает Ханифа. – Это же мой ребенок, папа! Как я могла позволить убить ее?

– Тебе следовало лучше воспитывать дочь, чтобы она знала, как должна вести себя приличная женщина. В том, что произошло, ты виновата не меньше, Ханифа, и я не могу помешать твоему мужу развестись с тобой, если он так решил.

– Джамиль, пожалуйста, не принимай такое решение в гневе! – поворачивается к мужу рыдающая женщина. – Ради наших детей! Подумай о них, прошу тебя!

– Я думаю о них больше, чем ты. Очевидно, что ты не способна привить им правильные ценности и дать достойное воспитание, им будет лучше без тебя. Я с тобой развожусь, Ханифа, – глухо говорит Джамиль, глядя на ее рыдающую фигуру сверху вниз. – Ты остаешься здесь.

– Папа! – в отчаянии тянется к отцу Ханифа.

– Ты больше не жена, – говорит дядя Чингиз, поднимаясь. – И дела этой семьи тебя больше не касаются, дети принадлежат роду своего отца. Если он согласится, ты сможешь с ними видеться, но больше в их дом ты не вернешься.

Ханифа рыдает навзрыд, уронив голову на руки, и я всхлипываю вместе с ней, потому что мое сердце разрывается от жалости. Я не понимаю, как эти мужчины могут быть настолько жестокими. Даже дедушка молча сидит в стороне, повесив голову, и не единого слова не говорит в защиту Ханифы.

Джамиль сухо кивает Чингизу, не бросая на нее даже мимолетного взгляда, и попрощавшись с мужчинами, разворачивается и уходит, будто избавился от старой мебели. Я быстро прячусь за дверью, которую он распахивает шире, уходя, а потом снова заглядываю в щелку.

Ханифа остается сидеть на коленях, дрожа и плача. Тети Элизы нет в комнате, чтобы утешить дочь, но Латифа здесь и она не проявляет ни капли жалости.

– Забери ее, пока я не потерял терпение, – бросает дядя Чингиз Латифе.

Она сразу же подходит и хватает Ханифу за локоть.

– Поднимайся, – ее голос сухой. – Хватит устраивать сцены.

Ханифа поднимается, но не смотрит ни на кого. Она просто позволяет себя вести, не в силах перестать плакать.

Я все это вижу. Слышу. Чувствую, как во мне что-то надламывается от творящейся несправедливости, и забываю спрятаться вовремя, чтобы Латифа меня на заметила.

– Подслушивала? – спрашивает она, останавливаясь с Ханифой на буксире и прожигая меня суровым взглядом.

Я молчу.

– Вот что бывает, когда женщина забывает, где ее место, Мина. Хорошо усвой этот урок.

Я сжимаю кулаки.

– Она просто защищала свою дочь.

– Она поставила любовь к бесстыжей девке выше чести семьи, – Латифа щурится. – Это стоит жизни, девочка, и тебе лучше не забывать этого. Для Ардашевых честь – превыше всего. Если тоже решишь нас опозорить, Чингиз тебя не пощадит.

Я смотрю ей в глаза и понимаю: если я не сбегу – меня уничтожат. Так, как уничтожили Ханифу.

Сначала сломают дух, потом сотрут имя.

Я должна действовать.

И должна сделать это быстро.

***

Я захлопываю за собой дверь и облокачиваюсь на нее спиной. Сердце стучит в ушах, как глухой барабан. В голове одна мысль: «Пора». Если я не уйду сейчас, потом будет поздно.

Я бросаюсь к своей сумке – той самой, с которой приехала сюда. Открываю ее и начинаю быстро укладывать все, что может пригодиться.

Выбор небольшой, потому что мою собственную одежду Латифа унесла, а среди сшитых для меня новых нарядов очень мало практичных платьев. Открыв потайной карман на одном из платьев в шкафу, я с облегчением выдыхаю. Туда я прятала деньги, которые собирала последние дни.

Точнее, крала.

На первом этаже, в большой гостиной, стоит массивный серебристый поднос. На него дядя Чингиз и другие члены семьи бросают в течение недели «мелочь» по их меркам. Это пятидесятки и сотки, но для меня эта «мелочь» сейчас – спасение.

Тетя Элиза сказала, что потом все это отдают нуждающимся. Ну что ж, сегодня нуждающаяся – это я. Надеюсь, Бог простит меня за эту кражу, потому что я никогда в своей жизни не брала ничего чужого, пока меня не заставили обстоятельства.

Я брала понемногу. Когда заходила в комнату с подносом и никого не было рядом – по одной купюре, иногда две. Никто не замечал. Или не считал нужным замечать. Теперь у меня чуть больше трех тысяч рублей.

Это мало. До смешного мало. Но, может, хватит хотя бы добраться до ближайшего города. А там… Там я продам телефон, куплю билет и вернусь домой.

Домой…

Слово жжет. После разговора с мамой, после той фотографии с билетами в Турцию, я понимаю: настоящего дома у меня больше нет. Но все равно лучше уехать в родной город, подальше от этих гор, от этих людей, от слов «честь», «долг» и «послушание».

Время ползет, как тягучий мед.

Я лежу в темноте, одетая, с сумкой у изножья кровати. На часах два сорок пять. Я жду еще, до трех часов, и когда стрелка наконец щелкает, будто давая команду, я поднимаюсь с кровати.

Дверь скрипит, но я прикусываю губу, замирая на месте. Тишина. Никто не проснулся. Я крадусь по темному коридору, ступая на носочках, мимо закрытых дверей. Мимо лестницы. Мимо огромных окон, в которых отражается лунный свет. На первом этаже еще темнее, чем наверху. Мои пальцы сжаты на ручке сумки, как будто она – мой спасательный круг.

Я выскальзываю из дома, стремясь в сторону сада. Ворота охраняются, это я давно знаю, но я нашла другое место. Угол у стены, где растет старое дерево с густыми ветвями. Ствол толстый, скошенный в сторону изгороди. Я приглядела его еще несколько дней назад и сразу поняла – это мой путь на свободу.

Я спускаюсь с лестницы у входа дом и иду, стараясь не задевать гравий, не хрустеть ни одним камушком, но это бесполезно.

– Куда это ты собралась, Мина?

Голос звучит откуда-то сверху, как удар. Я вздрагиваю, как будто меня ударили током, и резко оборачиваюсь. На балконе второго этажа, залитом лунным светом, стоит дядя Чингиз. Высокий, в домашнем халате, с руками, сцепленными за спиной. Его лицо не выражает ни удивления, ни ярости. Только пронизывающая тишина и холодный взгляд, в котором читается «Я вижу тебя насквозь».

Мои глаза опускаются к сумке в моей руке. Он тоже смотрит на нее.

– Интересно, что ты собралась делать в три ночи, с вещами в руках?

Мой язык прилипает к небу. Я стою, будто вкопанная, не в силах пошевелиться. Я попалась. Вот черт!

Я поднимаю голову, не в силах больше прятать взгляд. Он не кричит. Он даже не повышает голос, но в его интонации – угроза и неоспоримая власть.

– Сегодня ты видела, что бывает с женщиной, которая решает идти против семьи, – говорит дядя, чуть подаваясь вперед. – Видела, как муж выкидывает жену, как отец отворачивается от дочери. Как честь становится дороже крови, – он делает многозначительную паузу. – И после этого ты все равно собралась сбежать?

Я не выдерживаю.

– Я… я не могу так жить, дядя Чингиз. Я не принадлежу этому месту!

– Ошибаешься, – отрезает он. – Теперь принадлежишь. Ты хочешь, чтобы тебя привезли на покрывале, потому что ты опозорила нашу фамилию перед чужими? Думаешь, люди не узнают? Что никто не заговорит? Убежишь – и все закончится? Нет, Мина. Так не бывает.

Я сжимаю зубы.

– Это моя жизнь.

– Это наша честь, – роняет он в ответ. – А твоя жизнь в ней – лишь ее отражение.

Он делает шаг назад, исчезая в темноте балкона. Но перед этим бросает:

– У тебя есть ровно минута, чтобы вернуться в комнату и лечь спать. Завтра никто не должен знать об этой сцене. Если ты сделаешь еще хоть шаг – пощады не жди.

Дверь балкона закрывается за ним с глухим щелчком. Я остаюсь на улице, с пылающими глазами и дрожащими пальцами на ремне сумки. Я не могу теперь уйти, он не оставит меня в покое, а я не настолько смелая и безрассудная.

Я опускаю голову в поражении, и медленно, ломая себя изнутри, поворачиваюсь и иду обратно в дом.

***

На следующее утро Латифа заходит в мою комнату и со злым видом, молча, собирает всю мою одежду и обувь, кроме пары домашних платьев и тапочек, а также забирает мой телефон, игнорируя протесты, после чего уходит, закрыв дверь моей спальни на ключ.

Не иначе, как приказ дяди Чингиза.

У меня отбирают последние клочки свободы, буквально запирая в этой комнате и даже отказываясь разговаривать и отвечать на мои вопросы. Только Латифа приходит ко мне в комнату, принося еду, и иногда такая же молчащая тетя Элиза, но в течение следующей недели моя жизнь превращается в сущий ад, потому что я тихо схожу с ума в этой ужасной изоляции.