Невеста горца. Долг перед кланом

Глава 16

Я просыпаюсь медленно. Не потому, что не выспалась – просто не хочу открывать глаза. Здесь, под одеялом, в мягкой тишине спальни, я еще немного не в реальности. Еще немного – просто тело, теплое, расслабленное, без мыслей и тревог.

Но открыв глаза, я чувствую, что рядом пусто. Поворачиваю голову и вижу только смятую подушку. Асад уже ушел.

На тумбочке рядом с кроватью лежит сложенный листок бумаги. Мой муж удосужился написать мне несколько строк своим раздражающе идеальным, четким почерком:

«У меня много встреч сегодня, вернусь поздно. Если что-то нужно – позвони.»

– Как романтично, – хмыкаю я, нюхая записку, которая, конечно же, ничем не пахнет. – А ведь мог написать смс.

Никаких смайликов. Никаких милых словечек. Все по-деловому, все в духе парня в черном. Но я читаю это снова и снова, как влюбленная дурочка.

Он не должен был ничего оставлять. Мог уйти молча, без предупреждения, но не ушел ведь. И внутри что-то странно екает.

Нет, я не жду признаний. Не жду ласки. Асад не такой. Но после всего, что между нами произошло, после того, как он смотрел, как держал, как шептал мое имя, я не могу не искать в этих строчках хоть намека на теплоту.

Никто никогда не прикасался ко мне так. Не владел мной так. Я была вся в нем, и проснулась с мыслями о нем, потому что ничего не могу с собой поделать.

Я тянусь к простыне, прижимаюсь к ней щекой. Она пахнет им. Свежестью цитрусовых и мускусом; мужественностью и силой. Мне кажется, я могла бы собрать этот аромат во флакон и душиться им, чтобы тонуть в его запахе весь день, пока его нет рядом, но эти бредовые мысли пугают меня, потому что я понимаю, что неизбежно, как неопытный подросток с играющими гормонами, влюбляюсь в него.

Я встаю, как ужаленная, отбрасывая простыню на кровать.

В теле ощущается легкая ноющая ломота. На саднящих губах – память о его поцелуях. А в груди – что-то, с чем я пока не знаю, как быть.

***

Следующие два дня проходят тихо. Без споров, без напряжения. Асад уходит рано утром, еще до моего пробуждения, хотя я каждую ночь обещаю себе, что проснусь и хотя бы накормлю его завтраком, но он так выматывает меня ночью, что я сплю, как убитая и ничего не слышу.

Я остаюсь одна на целый день. Занимаюсь домашними мелочами: немного убираю, готовлю, иногда выхожу погулять по окрестностям, но у меня нет желания исследовать город в одиночку.

Вечером Асад приходит домой – и каждый раз он будто немного другой. Менее закрытый. Менее строгий.

Первый вечер мы провели в небольшом ресторане на крыше, где было почти пусто. Мы ели, смотрели на огни города и молчали. Но молчание больше не было тяжелым и неловким. Он отдыхал после напряженного дня, полного встреч, а я наслаждалась обстановкой и видом, не желая самой начинать разговор.

Во второй вечер он предложил прогуляться – не спрашивая, хочу ли я. Просто сказал:

– Одевайся теплее. Пройдемся.

Мы шли по вечернему бульвару, и пока я рассматривала многочисленных прохожих, попивая кофе, я так же ловила на нас взгляды, в основном от женщин, чувствуя непрошеную ревность даже от того факта, что кто-то смотрит на него, отмечая его слишком очевидную привлекательность. К счастью для себя, Асад ни на кого не обращал внимания и не задерживал взгляд, сосредоточившись на мне, что успокоило мою злость и предотвратило очередную ссору.

Несмотря на холодность днем, ночами он все такой же – жадный, уверенный, властный. Как будто ему не нужно ничего, кроме моего тела. Зыбкая основа для отношений, но я рада даже тому, что мы совместимы в постели, учитывая, что нас свели без нашего желания, как каких-то чистокровных лошадей.

Но с каждой ночью я теряю часть себя, отдавая ее ему.

Я начинаю ждать его шагов за дверью, прислушиваться к щелчку ключа в замке, к его голосу. Я запоминаю, в какую сторону он зачесывает волосы, как морщит лоб, когда читает что-то на телефоне. Я скучаю, когда он уходит.

Это опасная ситуация для меня, потому что я не верю, что наш брак продлится долго.

Потому что он не мой.

Потому что я просто удобная жена, которую ему подсунули.

Любая могла бы быть на моем месте, для него это не имело бы значения. Асад не придает нашим отношениям того смысла, который должен быть в браке. Я – просто формальность. А я себя знаю: всю жизнь так прожить я не смогу.

***

На третий день мы возвращаемся домой. Когда машина выезжает за город, я понимаю – мне будет не хватать этого.

Этих тихих вечеров и страстных ночей. Этой квартиры, где никто не командовал мной. Где он смотрел на меня не как на проблему. Где я хоть на миг почувствовала себя свободной женщиной, а не пленницей.

Я не хочу возвращаться на охраняемую территорию, за которую мне нельзя выходить. Не хочу жить рядом с холодным, безразличным дядей и жестокой тетей, которая считает, что может контролировать каждый мой шаг. Но меня никто не спрашивает и не дает мне выбора.

Мы подъезжаем к поместью ближе к полудню. Все кажется таким же, как в день нашего отъезда – даже воздух здесь другой, тяжелый. Асад заезжает через охраняемые ворота и останавливается перед главным домом.

– Сначала зайдем к дяде, – говорит он. – Нужно сказать, что мы вернулись.

Я киваю, но внутри сжимается что-то холодное. Я не хочу их видеть. Никого из них.

Мы поднимаемся по широким ступеням и входим. В доме тихо, но в столовой, через открытую арку, слышны голоса и звон посуды. Когда мы заходим, на нас оборачиваются почти все.

За столом собралась вся семья, кроме деда и сестер Асада. Все молчат секунду, глядя на нас, но никакой радушности нет.

– Добрый день, – здоровается Асад и я сразу же повторяю за ним тихим голосом.

Дядя Чингиз слегка кивает.

– Вот и молодожены. Приехали, значит, – в его голосе слышится почти одобрение. – Проходите, пообедайте с нами.

Я поджимаю губы, но не перечу. Асад тянет меня чуть вперед, и я сажусь за край стола, как можно дальше от Латифы. Она смотрит на меня с привычной строгостью, но не говорит ни слова. Даже это – уже непривычно. И даже страшнее, чем если бы она сорвалась на упреки.

Я почти не ем, глотая воду и ковыряясь в тарелке с рисом. Я чувствую себя гостьей в доме, где меня никто не ждал.

Дядя Чингиз допивает чай, вытирает губы салфеткой, откидывается на спинку стула и смотрит на Асада:

– Пойдем, поговорим.

Я едва сдерживаю вздох облегчения. Значит, и я смогу скоро уйти.

Асад кивает, встает и они выходят. Это мой шанс. Если я останусь, Латифа наверняка решит, что пора научить меня еще чему-нибудь полезному, а я не готова слушать ее холодные речи о долге, чести и послушании. Не сейчас.

– Было очень вкусно, тетя Элиза, – обращаюсь к жене дяди, игнорируя Латифу. – Но меня укачало в дороге, поэтому, лучше я пойду к себе и прилягу.

– Конечно, иди, отдохни, – говорит мне тетя Элиза, в то время, как Латифа сверлит меня недовольными глазами.

Я встаю и выскальзываю из-за стола. Никто не останавливает меня, так что я не медлю. Быстро выхожу на улицу и шагаю к дому мужа, чувствуя, как по телу разливается облегчение.

Я вернулась – да. Но теперь я не там. Теперь я в доме Асада.

И это совсем другое чувство.

***

Кабинет дяди Чингиза производит нужное впечатление роскоши и богатства, но в нем неуютно. Здесь все говорит о власти. О привычке отдавать приказы. А я ненавижу выполнять чьи-либо приказы, даже если мне приходится делать это всю свою взрослую жизнь.

Дядя Чингиз подходит к окну, на секунду замирает, глядя в сторону гор, а потом медленно поворачивается ко мне.

– Ты доволен?

Голос спокойный, но взгляд слишком цепкий. Не в лоб, но по сути.

– Не жалуюсь, – отвечаю так же спокойно.

Он кивает на кресло.

– Садись. Мы поговорим спокойно.

Я опускаюсь в кресло, дядя тоже садится напротив, наклоняясь чуть вперед и переплетая пальцы. Как по команде, в дверь тут же стучат и заходит работница с чаем для нас. Дядя молчит, пока она не выходит, расставив чашки.

– Знаю, ты не любишь лишних слов, – говорит он, как только мы оказываемся одни. – Я тоже. Потому скажу прямо: ты – моя опора, Асад. От моих племянников нет толка, вся моя надежда на тебя. И я не позволю, чтобы твоя жена портила твое имя. Или мое.

Я молчу. Его глаза изучают меня. Острые, прищуренные.

– Я не забыл, что она пыталась сбежать, но я закрыл на это глаза. Ради тебя. Ради семьи.

– И ради внешнего вида, – спокойно уточняю я.

Дядя Чингиз хмурится.

– Ты говоришь, как взрослый. Хорошо. Тогда слушай как взрослый. Если эта девочка в будущем еще раз позволит себе что-то подобное – не вздумай ее покрывать. Ты ее муж, ее позор ляжет на твои плечи и ты обязан держать ее в рамках. Понял?

– Понял, – отвечаю сквозь сжатые зубы.

– Не церемонься с ней. Женщины уважают только тех, кого боятся. И кто ставит границы. Ты дашь ей почувствовать, что у нее есть свобода – и она полезет куда не надо. Не допускай этого снова.

– Я держу ее под контролем.

– Надеюсь. Потому что, если она снова выкинет подобный номер, никто не станет ее возвращать. Я откажусь от нее и тебе тоже придется. Не доводи до этого. Тебе нужна семья, нужны сыновья. Я не хочу, чтобы ты, как я, остался без опоры на старости лет. Мне было двадцать три, когда родился мой первый сын. Тебе уже тридцать в этом году. Ты и так достаточно затянул с женитьбой, не тяни с детьми.

Мы молчим несколько секунд, потому что он коснулся щекотливой темы, которую не принято обсуждать со старшими. Я просто киваю, чтобы проявить уважение, и перевожу тему.

– Она не глупая, – говорю я ему. – Просто воспитана в других условиях.

– Значит, воспитай. Если ты что-то взял – держи это крепко, Асад.

– Держу, дядя Чингиз.

Он наконец откидывается в кресле и берет чашку с чаем.

– Преданная жена – залог крепкой спины. Не забывай об этом. А теперь иди, я хочу поговорить с Ахмедом, прежде чем он уедет.

Я встаю. Он больше не смотрит на меня, только поднимает чашку к губам, а я ухожу, зная одно: никто не будет диктовать, как я должен строить свою семью. Даже человек, которому я обязан всем, что имею.

Я возвращаюсь домой не спеша. Шаги тяжелые. Не от усталости, а от веса слов, прозвучавших в кабинете. Чингиз, как всегда, говорит не громко, но весомо. Его приказы не звучат, как приказы – они звучат, как неоспоримые истины.

«Ты взял – держи.»

Как будто я заказал мебель. Как будто она – не человек. Но я понимаю, о чем он, и понимаю, почему он сказал именно так. Я сам бы сказал то же самое любому другому мужчине. Все, что выходит из-под контроля, рано или поздно рушится. А я не из тех, кто позволяет себе слабину.

Но Мина…

Мина похожа на самую настоящую слабость, потому что то, что я к ней чувствую, выходит за рамки, которые я сам для себя определил.

Когда вхожу в дом, первое, что я слышу – это веселый женский смех. Захожу на кухню и замираю в дверях от открывшейся картины.

Амира, Аниса и Мина сидят за столом, раскрасневшись и хихикая, как дети. Посередине стоит большая коробка с тортом, чашки, чайник, конфеты. Аниса и Амира что-то оживленно рассказывают, перебивая друг друга, а Мина смеется. Без натяжки. Без осторожности, как когда она рядом со мной. С моими сестрами она быстро стала своей, но когда она замечает меня, ее взгляд за долю секунды меняется. Быстро. Едва заметно. Но я вижу, как ее оборона сразу включается.

Амира оборачивается:

– Асад, ты вернулся! Присоединяйся. У нас тут очень вкусный торт.

Я прохожу внутрь, не торопясь, целую в макушки сестер, как привык с детства, но не сажусь с ними.

– Нет, – отвечаю сухо. – Я поем позже.

– А чай? – наивно тянет Аниса. – Тут твой любимый, с чабрецом.

– Потом.

Я открываю холодильник, достаю бутылку воды и делаю пару глотков. Мина все это время не произносит ни слова, но я чувствую, как она следит за мной – краем глаза, украдкой.

– Как там у дяди? – негромко спрашивает Амира, опираясь на руку.

– Как обычно.

Разговор умирает. Я чувствую, что их веселость исчезает.

– Я в кабинет, – бросаю коротко и разворачиваюсь к выходу.

Они молчат. Я выхожу и уже на лестнице слышу, как их смех снова возвращается и набирает силу. Почему-то, это задевает.

***

В доме тихо, все уже разошлись по комнатам. Асад не выходил из кабинета с тех пор, как мы вернулись. Ни к ужину, ни просто посидеть с нами.

Я хожу по спальне с книжкой в руках, но не читаю. Внутри нарастает беспокойство, которое невозможно проглотить. Что такого сказал ему дядя, что так испортило ему настроение?

В конце концов, я выхожу в коридор. Нерешительно подойдя к двери его кабинета, я тихо стучу и жду.

– Входи, – раздается коротко изнутри.

Я открываю дверь. Асад сидит за столом, склонившись над бумагами. Лампа освещает его лицо наполовину – взгляд резкий, холодный. Он смотрит на меня, как будто ждал. Или просто не удивлен.

– Все в порядке? – спрашиваю я. – Ты избегаешь меня весь вечер.

Он не отвечает сразу. Только медленно откидывается на спинку кресла и скрещивает руки.

– Не все в этом мире вертится вокруг тебя, Мина.

Слова падают, как камни. Без злости, но с четким посылом: не лезь ко мне.

– Я не это имела в виду, – говорю спокойно. – Просто подумала, вдруг дядя что-то сказал… о моем побеге. Или обо мне вообще.

– Не твое дело, – отрезает он. – Я говорил с ним о наших делах и даже если он упоминал тебя, я не обязан отчитываться перед тобой.

Я стискиваю пальцы, чтобы не выдать раздражения.

– Поняла, – говорю, поворачиваясь к двери. – Как глупо было предполагать, что я вообще могу хоть что-то значить в этой семье. Даже как раздражающий фактор.

Он ничего не говорит и тишина после этой фразы – самая громкая. Мне почему-то хочется плакать.

– Спокойной ночи, – бросаю язвительно и ухожу, плотно прикрыв за собой дверь.

***

Немного поплакав в ванной, проклиная своего бесчувственного мужа, я успокаиваю себя и решаю пораньше лечь спать, пока он не вернулся. Прятаться снова в комнате Амиры глупо, да и вряд ли Асад это снова стерпит.

Я лежу, отвернувшись к стене. Одеяло натянуто до подбородка, свет выключен. Пижама закрытая, правильная, никакой романтики. Жаль только, сон не идет.

Дверь спальни открывается и Асад тихо входит, не включая свет. Он двигается, как всегда, точно и беззвучно – будто в темноте видит лучше, чем при свете. Я слышу, как он открывает ящик комода, затем закрывает. Ощущаю его присутствие в комнате, спиной, всем телом.

Он не произносит ни слова. Кровать чуть пружинит, когда он ложится на свою сторону, не касаясь меня.

Мы молчим.

Я не шевелюсь, он тоже. И в этой тишине, полной недосказанности, я не сплю еще очень долго.