Нортланд

Глава 14. Утрата легитимности

Я, в конце концов, проснулась от непрестанно повторяющегося звука рассекаемого воздуха. Еще не открыв глаза, я поняла, что в постели со мной никого нет. Это было обидно, словно вся ночь оказалась лишь моей эротической фантазией. Я безуспешно пыталась ощутить тепло Рейнхарда, воспоминания были смутными, но мне казалось, что я заснула в его объятиях.

Я не решалась открыть глаза, хотя было ясно, что крошке Эрике Байер, в сущности, нечего бояться. Если все это время ей снился долгий сон о патологическом нарциссе, которым стал Рейнхард и презабавных сексуальных приключениях, то стоит всего лишь рассказать об этом Нине и получить порцию наводящих на размышление вопросов.

В конце концов, я сочла лучшим выходом из положения (в принципе, практически любого) перевернуться и накрыться одеялом с головой. Так я и сделала. Пребывая в той части моей жизни, которая не имеет ни точности бодрствования, ни спокойствия сна, я думала о том, что если все, что произошло со мной, было только сном, и сейчас наступит утро, в которое я должна буду разделить его, я откажусь.

Не потому, что не люблю его, а потому что люблю так сильно, что становится больно в груди.

А затем я услышала:

— Я знаю, что ты проснулась.

Это явно не был старый-добрый Рейнхард.

— Доброе утро, — добавил он. Я с трудом высунула голову из-под одеяла.

— У тебя безупречная интуиция?

— Нет, но я слышу биение твоего сердца.

Рейнхард был в этот ранний (или мне так казалось) час при полном параде — сверкающий черный с кровавым пятном нашивки, да он даже фуражку надел. В этом было что-то мальчишеское. Рейнхард фехтовал с невидимым соперником. Движения у него были легкие, очень умелые, по-своему театральные. Он невероятно хорошо представлял себе действия своего противника и, казалось, не давал себе поблажек. Я совсем не разбиралась в техниках фехтования, я видела выпады и увороты, и движения шпаги такие быстрые, что, казалось, они серебрили воздух.

— Доброе утро, — сказала я. — Мне казалось, что мы встретим его в одной постели.

— Мужчины, — ответил Рейнхард, затем усмехнулся чему-то своему. — Им лишь бы воевать. Разве не ты это когда-то говорила?

— Ты забыл все мои назидания по этому поводу.

— Такова моя природа. Война, даже самая маленькая, благороднее унылой череды политических компромиссов.

Рейнхард вдруг засмеялся. Он казался мне самую малость рассинхронизированным. Рейнхард сделал выпад, лицо его осветилось самодовольным, победным выражением.

— Ты хотела поговорить об Отто, — напомнил он. — И скажи, что хочешь на завтрак.

— Ничего, — сказала я. Отчего-то я считала неправильным завтракать в роскошном отеле, куда без Рейнхарда меня никогда в жизни не занесло бы. В ресторане я не была такой щепетильной, однако мне казалось, что с тех пор прошло много-много времени. Я протянула руку, взяла из коробки последнюю конфету и неторопливо разжевала ее. На этот раз от карамели свело зубы — вот она расплата за несоответствующую статусу роскошь.

— Но я хотела поговорить об Отто, — милостиво добавила я. Рейнхард оперся на шпагу.

— Да-да. Так вот, история Отто Брандта несколько…

Он вдруг резко уклонился от невидимого удара, перехватил шпагу.

— Не совсем честно! — сказал он.

— То есть, ты мне врешь.

— Нет, я не об этом. Я хотел сказать, что эта история несколько шире. Ты помнишь Кирстен Кляйн? Пламенную революционерку и секс-рабыню кенига, порядок соблюден правильно.

Я кивнула, хотя Рейнхард на меня не смотрел.

— Как думаешь, она смогла бы провернуть все это дело с полицейским управлением Хильдесхайма, а затем собственным таинственным исчезновением, если бы руководствовалась исключительно политическими тезисами профессора Ашенбаха?

Рейнхард галантно поклонился пустоте перед ним, и я вдруг все поняла. Он фихтует не с воображаемым противником. И даже не с одним единственным. Они так точно и слажено чувствуют друг друга, что эта легкая разминка между членами фратрии легко может проводиться на расстоянии. Они чувствуют друга друга и видят, словно наяву.

Я вдруг подумала, как это страшно — не уметь ничего скрыть даже от самых близких людей. Как чудовищна предельная близость, когда самые тайные, самые глубинные твои порывы становятся всего лишь сообщениями в чужой голове.

— При всем уважении, — продолжил Рейнхард. — Этого было недостаточно. Фройляйн Кляйн воспользовалась помощью нашего общего знакомого. И Маркус воспользовался. Именно поэтому они не смогли вытащить из него ни единой мысли о Кирстен Кляйн. Так что Отто Брандт был в беде еще до того, как сбежал от Карла.

Мои руки похолодели, я сжала одеяло так сильно, что костяшки пальцев стали совершенно белыми.

Рейнхард указал на меня кончиком шпаги.

— Так вы говорили об этом?

Затем он совершил неопределенно-быстрое движение и оказался за два метра от меня, так стремительно, что я едва это заметила.

— Нет, — сказала я, взглянув на Рейнхарда. Я не лгала, мы и вправду не говорили об этом. Отто, который, казалось, был так честен с нами, скрыл часть своей биографии. С каких-то позиций она, безусловно, была важнейшей.

— Досадное упущение с его стороны. Так вот, Отто Брандт в большой беде. И мы все равно его найдем. К примеру, я бы мой поехать туда прямо сейчас!

— Не надо!

Я была не слишком-то красноречива, зато последовательна. Рейнхард пожал плечами:

— Да, я тоже не думаю, что хорошо наведываться в гости без предупреждения. Знаешь, как мы сделаем, Эрика? Ты сейчас придешь в себя, может быть все-таки позавтракаешь, потому как завтрак — фундамент удачного дня, а затем поедешь к Отто Брандту и предупредишь его, что мы там скоро будем.

Он посмотрел на меня, убедился в том, что я решительно ничего не понимаю, а затем сказал:

— И, может быть, у Отто Брандта будет шанс избегнуть наказания.

— Ты имеешь в виду, что хочешь отпустить его? Ты хочешь помочь мне? Нам?

— Ты переоцениваешь мое милосердие. Мне нужно поговорить с Отто Брандтом. И я обещаю, что в результате этого разговора, он не попадет вместе с нами к кенигу.

— Почему я должна тебе верить?

— Ты не должна. Я просто предлагаю тебе несколько утешить беднягу Отто. Раз уж ты прониклась к нему такой симпатией, почему бы тебе не принести ему добрую весть?

Рейнхард отбросил шпагу, а затем нарочито медленно подошел ко мне, взял меня за подбородок.

— Чего ты от него хочешь? — спросила я.

— Того, что и все окружающие. Того же, чего хотела и Кирстен Кляйн, к примеру. Помощи.

Он говорил нарочито небрежно, так что ложность или истинность его слов окончательно превращалась в предмет личного выбора. Я покачала головой.

— Я тебе не верю.

Но правда была еще сложнее — я не знала, верить ему или нет.

— Хорошо, — сказал он. — В таком случае наш визит будет для Отто Брандта неожиданным.

Снова это мерзкое "наш", снова они как общность, сплавленная сущность.

— Мне нужно в ванную, — сказала я быстро, надежно завернулась в одеяло и в несколько скованной манере прошла по комнате, наугад ткнувшись в одну из дверей, за которой оказался кабинет.

— Прошу прощения, — сказала я.

— Ничего.

Я с самым независимым видом пошла к другой двери, надеясь, что за ней меня будет ждать ванная. Мое желание было чутко воспринято Вселенной и, если учесть, что перед нами, согласно теории вероятности, всегда открыты сотни миллиардов вариантов того, что может скрываться за дверью, я была благодарна.

Я сбросила с себя одеяло и включила душ. Некоторое время я была слишком сосредоточена на эротическом (или процесс этот обратный, так что стоило назвать его антиэротическим) занятии, я смывала с себя семя Рейнхарда. Складывалась забавная ситуация, мне нравилось заниматься с ним любовью, нравилось пахнуть им, мне нравились даже пятна его спермы на моих бедрах, при этом Рейнхард оставался источником опасности для людей, которых мне хотелось бы защитить. В этой диалектике была особенная магия, которая привносила долю вожделения в дела и некоторое количество проблем добавляла к вожделению. Когда следы Рейнхарда сошли с меня, я смогла думать о перспективах. Надо сказать, ничего ободряющего не случилось за эти три минуты. Нужно было ехать к Отто и говорить ему, чтобы он и девочки убирались из квартиры как можно быстрее. Отто, впрочем, стоило завести телефон, и все могло бы закончиться менее трагично.

Но разве Рейнхард не понимал, что я предупрежу Отто и посоветую ему скрыться как можно скорее? Вероятнее всего Рейнхарду было все равно. Любые мои попытки действовать и решать нечто самостоятельно приводили к тому, что я двигалась ровно в ту сторону, куда он хотел.

Истинным протестом в таком случае был бы отказ от любого действия. Если я и вправду хотела не участвовать ни в одном из его планов, сегодня утром мне стоило отправиться в кафе, заказать по-летнему сладкий штрудель и выкурить пяток сигарет, совершенно не переживая обо всем, что происходит. Но я не могла поступить подобным образом, и он это знал. Я не могла жить с жестоким знанием о том, что ничего не сделала для Отто, даже если сделать было, собственно, ничего и нельзя.

Я снова замоталась в одеяло, вышла из ванной, пожалев, что не взяла с собой одежду. Рейнхард стоял у окна, он на меня не смотрел, и я смогла одеться без мучительных спазмов неловкости, вполне ожидаемых в условиях моей психической жизни.

Только застегнув все пуговицы на платье, я сказала ему:

— Так чего ты хочешь? Что тебе нужно от Отто?

Я вовсе не надеялась, что он ответит. Рейнхард не имел никаких слабостей передо мной, а жуткое ощущение чуждого, иного разума мешало мне представить, что он способен сказать что-то из сочувствия ко мне.

Рейнхард повернулся. Он достал портсигар и неторопливо закурил, дым поплыл по комнате.

— Ты кое-что забываешь, Эрика. Нортланд — это не только и не столько насилие. Это еще и некоторые интересные возможности. Подобное сочетание и рождает империю.

— Спасибо, что говоришь со мной загадками, перед этим пригрозив моему другу.

— Так он тебе уже друг? Это интересно.

— Нортланд в том числе финансовая империя, — сказала я. — Вопрос в деньгах?

— В капитале.

Я прошла мимо него, не зная, стоит ли целовать его на прощание. Он поймал меня за руку, а затем крепко прижал к себе.

— А если я пойду, скажем, к Карлу и сдам тебя.

— Значит, ты сдашь и Отто, — сказал Рейнхард, коснувшись губами моей макушки. — Но что еще важнее, ты не причинишь мне вреда по своему желанию.

— А ты мне?

Он поцеловал меня в висок, заставив чуть отклонить голову. Затем я легонько оттолкнула его, словно пытаясь опровергнуть тезис о том, что я не способна причинить ему вред. Я шла к двери, ощущая его взгляд, но не могла обернуться. Да и не нужно было.

Я ведь все равно не понимала его значения.

Моей гордости хватило на то, чтобы выйти из гостиницы, затем я побежала. Желтые пятнышки такси расплывались у меня перед глазами от напряжения. Я влетела в одну из машин, быстро назвала улицу и вцепилась в спинку переднего сиденья. Таксист посмотрел на меня, как на сумасшедшую, и я выпалила:

— Я опаздываю на работу!

Некоторое время мы ехали молча, затем таксист заговорил. Он журчал, словно радио. И я подумала, что могу гордиться собой. На некоторое время мне удалось лишить дара речи человека от природы довольно болтливого. Речь его обладала тем приятным качеством, которое часто присуще таксистам и парикмахерам. Он не требовал на свои вопросы никаких однозначных ответов, я могла вовсе не складывать звуки в слова, мычать нечто утвердительное или отрицательное вне зависимости от смысла сказанного.

Мне так хотелось помочь Отто, но в то же время я не чувствовала в себе достаточной силы для того, чтобы сделать нечто из ряда вон выходящее. У меня даже не было возможности что-то подобное помыслить.

Я чувствовала себя так, словно меня заперли в аквариуме, и теперь я плавала, просматриваемая со всех сторон, изолированная, в сущности, как рыба, лишь отрывочно интересная зрителям. В фокусе были совсем другие люди. Собственно, следовало представить себя рыбой в аквариуме, стоящем посреди ресторана. Блюдом для была не я. По крайней мере, на данный момент.

Как только машина остановилась, я выскочила из нее, оставив деньги таксисту и крикнув ему:

— Сдачи не надо!

Я неожиданно быстро нашла нужный мне двор, бегом поднялась по лестнице, удивляясь тому, насколько выносливой могу быть в сложной ситуации. На звонок я жала без перерыва, демонстрируя, насколько срочно мое дело. Никто, однако, не открывал, причем довольно продолжительное время. Первой моей реакцией был страх — Рейнхард уже добрался до них.

Затем я, впрочем, с облегчением подумала, что они могли переехать по независящим от меня обстоятельствам, тем самым оборвав ниточку, которую Рейнхард протянул от меня к Отто. Когда мне открыла Лиза и с визгом бросилась обниматься, я постаралась вырваться, быстро осознала, что это невозможно и только тогда заговорила:

— Отто в большой опасности!

Лиза мгновенно стала серьезной. Я и не думала, что ее кукольное лицо может отразить такое напряжение. До этого мне казалось, что на нем навсегда застыла фарфоровая безмятежность. Теперь же Лиза казалась в чем-то схожей с Рейнхардом. Я увидела Отто, он выглянул из кухни, когда я вошла в коридор.

— Рейнхард, — сказала я. — Он едет сюда.

Отто выругался, но как-то без страсти, без особенного страха. Я услышала из комнаты голос Ивонн:

— Что?!

Но больше всего в тот момент меня занимала Лиза. Она смотрела на меня так, словно не просто ударит, убьет меня. Ее зеленые глаза потемнели, а губы чуть скривились. Лицо словно бы ничего не выражало, но злость ее я чувствовала каждой клеточкой своего тела, сжавшейся в ожидании удара.

— Это не я! Я ничего не говорила ему! Я даже не могла! Он следил за мной!

Отто вклинился между мной и Лизой.

— Так, — сказал он. — Ладно.

— Вам нужно уходить, пожалуйста.

Лиза сказала:

— Я соберу вещи.

Голос ее совсем изменился. Я прошептала Отто:

— Я вовсе не хотела. Пожалуйста, я ничего ему не говорила.

— Пожалуйста, что? — спросил Отто рассеянно. Казалось, он ничего не боится. Как только в коридоре появились Лили и Ивонн, я снова выпалила, словно заводная игрушка:

— Я не говорила ничего. Он сам узнал.

— О, — сказала Лили. — Понятно.

Она обхватила себя руками.

— Естественно, мы уедем, — сказала она. — Может быть, раз уж ты приехала сюда с этой чудесной новостью, ты можешь предложить нам какое-нибудь место, где мы могли бы остаться?

Фраза была нарочито длинной, словно закончить ее означало для Лили перейти в какое-то иное, страшное состояние.

Ивонн сказала:

— Нужно было отправить в постель к врагу меня.

— Так, — сказал Отто. — Давайте-ка просто успокоимся. Хорошо? Мы все сейчас успокоимся.

А потом мы все вздрогнули, услышав звонок в дверь. Лиза замерла на пороге комнаты, в руке у нее был большой чемодан, который девушка ее комплекции должна была поднимать с трудом.

— Наверное, прятаться под стол было бы глупо, — сказал Отто. Мы с Ивонн и Лили кинулись к нему, пытаясь удержать, но Отто мягко освободился от наших рук и пошел к двери.

Что толку было не пускать их? Запертая дверь задержит их всего на секунду.

— Прячьтесь! — прошептала я, а потом поняла, что и это глупо. Солдаты чувствуют и помнят запах любого человека, которого учуяли однажды. Было бы странно предположить, что Маркус не узнает Лили, а Ханс — Ивонн. Однако, когда я обернулась, Лили и Ивонн уже не было рядом. Думаю я, даже полностью понимая безнадежность этой затеи, последовала бы их примеру, если бы только мне тоже угрожала опасность.

Отто открыл дверь. На пороге стоял Рейнхард, чуть позади него я увидела Ханса и Маркуса.

— Добрый день, герр Брандт, — сказал Ханс. — Приятно с вами познакомиться.

— Отто, рад видеть тебя в добром здравии, — сказал Маркус. Мне казалось, он наслаждается пародией на себя самого. Отто отошел от двери, пропуская их внутрь.

— Должно быть, сподручнее будет говорить на кухне, — сказал Рейнхард. Взгляд его остановился на мне, затем скользнул по Лизе.

— А вот и юное дарование.

— Фройляйн Зонтаг, — сказал Ханс. — Вы, наверное, думаете, что можете нас задержать. Однако против троих солдат вы мало что сумеете сделать. Может быть, не будем тратить наше время?

Лиза осторожно поставила на пол чемодан и прошла на кухню. Она сказала с улыбкой:

— Я сделаю чай!

Когда Лиза проходила мимо Отто, она сжала его руку с нежностью и волнением.

— Как вы, наверное, знаете герр Брандт, — продолжил Ханс. — Мы здесь не для того, чтобы вас арестовать.

— Однако, у тебя серьезные проблемы с законом, — добавил Маркус. — А кроме того, здесь не все участники нашего маленького представления.

Он втянул носом воздух с хищным удовольствием, затем прошел в комнату и вернулся, ведя под руки Лили и Ивонн. Маркус показался мне симпатичным парнишкой, с которым хотят гулять девушки. По крайней мере, его улыбка говорила о чем-то таком. Я вдруг снова почувствовала себя зрительницей. Люди проходили мимо меня, у всех были свои проблемы, свои решения, свои цели. На кухне мне даже не хватило места. Я встала, оперевшись на косяк двери, наблюдая за теми, кто был вовлечен в эту ситуацию непосредственно. Рейнхард устроился у окна, Маркус удерживал Ивонн и Лили, Ханс сидел за столом напротив Отто, а Лиза хозяйничала у плиты. Если бы все они были изображены на картине, у нее определенно было бы название вроде: "неудачные переговоры" или "всеобщая неловкость".

— Итак, — сказал Рейнхард, рассматривая Лизу. — Герр Брандт, вы почти самый необычный человек, которого я знаю.

— Почти? — спросил Отто.

— Обидно? — улыбнулся Маркус. — Ты привык думать, что никого невероятнее тебя нет, правда?

Ханс сказал:

— Однако, мы не об этом, герр Брандт.

— Как вы видите, мы не пришли сюда, чтобы арестовать вас.

— Более того, мы даже не хотим трогать твоих подруг.

— Как вы можете заметить, мы настроены дружелюбно. Это значит, герр Брандт, что вы могли бы…

— Теоретически.

— Да, теоретически, ты мог бы сохранить твою Лизу, твоих друзей, все это, — Маркус кивнул на кукол — Великолепие. Словом, твою жизнь.

Слушать их было странно. По отдельности они казались, по крайней мере до определенной степени, автономными. Сейчас они продолжали фразы друг друга не с помощью безоговорочного понимания. В этом, казалось, вовсе не было близости.

Наоборот, каждый из них был излишним. Собственное "я" Рейнхарда, Ханса или Маркуса в этом диалоге было не так значимо, как "я" их фратрии, их коллективная воля. Это вызывало инстинктивное отвращение, судя по всему, не у одной меня. Отто, Лили и Ивонн тоже скривились, а вот на лице Лизы появилась обида. Она разлила по чашкам чай, с капризным видом поставила их на стол.

— И что мне нужно сделать? — спросил Отто. — Что-то ведь нужно? Вы же не просто так пришли ко мне.

— Ты должен освободить Кирстен Кляйн, — сказал Маркус. На секунду я подумала, что он делает это для Кирстен Кляйн. Но Рейнхард добавил:

— Мы обязательно оценим вашу помощь в соответствующих терминах свободы и возможности.

И я вспомнила, что у Маркуса не может быть ничего своего.

— Зачем вам это? — спросил Отто. Он отодвинулся на стуле подальше, к окну, но, увидев рядом Рейнхарда, сместился влево, где стоял Маркус. Тогда Отто встал и подошел к Лизе.

— Это, герр Брандт, не должно быть вашим делом, — сказал Ханс. — Впрочем, если вас не интересует это маленькое условие…

— Маленькое?

— План мы разработаем вместе, — сказал Рейнхард. — Единой командой, так сказать.

Рейнхард посмотрел на меня, я отвела взгляд.

— Меня интересует, — сказал Отто. — Я просто не понимаю…

Он помолчал, Рейнхард и все остальное терпеливо ждали, пока он что-нибудь скажет. Наконец, Отто закончил:

— Ничего.

Я была с ним абсолютно солидарна.

— Это хорошо, — сказал Ханс.

— Потому что обеспечивает вашу безопасность. Вы всего лишь должны сделать то, что мы просим.

— И что тогда? — спросила Лиза. Они одновременно посмотрели на нее.

— Тогда мы устроим вам бессрочный отъезд из Хильдесхайма, — сказал Рейнхард. — Так далеко, что вы сможете быть уверены, что вас никогда не найдут. Ни типичные розыскные мероприятия, ни своеобразные парапсихологические методы не помогут вашим врагам.

Отто нахмурился. Я не была уверена, что так вообще бывает. Из Нортланда некуда было деться. Но Рейнхард выглядел так уверенно и знал куда больше меня.

— Хорошо, — сказал Отто. — Ладно, хорошо.

Маркус улыбнулся, приобнял Лили и Ивонн, бледных от страха.

— Но для надежности нашего союза, мы заберем твоих подруг. Если ты выполнишь свою часть договора, они вернутся целыми и невредимыми. Если нет — они не вернутся. Если ты будешь недостаточно хорош, вернутся какие-то их части, важные или не очень, смотря каким будет результат твоих стараний.

Отто потер виски. Надолго стало тихо, так что собственное дыхание показалось мне нестерпимо, невежливо шумным.

— Но вы обещаете что потом меня никто не тронет?

— Вы больше не увидите Нортланд.

— То есть, умру?

Ханс покачал головой.

— Нет, лучше, намного лучше и куда надежнее.