Осуждённые грешники (ЛП)

Глава девятнадцатая

Никотин и морской бриз никак не притупляют раздражение, обжигающее мой затылок.

Это не имеет значения. Я курю не для того, чтобы успокоиться, а для того, чтобы оттянуть время. Вытирая влагу с челюсти, я набираю в легкие химикатов, которые для меня ничуть не хуже, чем рыжеволосая девушка, стонущая мне в ладонь, и выдыхаю их в сторону горизонта джинсового цвета.

Я раздражен по миллиону причин, из которых только половина рациональна, и только одна требует моего немедленного внимания.

Я вытаскиваю из заднего кармана дешевый бумажник Блейка, открываю его и с усмешкой смотрю на фотографию его водительских прав. Он лежал у подножия винтовой лестницы, без сомнения, там, куда его бросила Пенелопа. В нем не осталось ничего, кроме предоплаченной кредитной карточки и презерватива.

Когда я выбрасываю его в море, импульсивная мысль, тлеющая в глубине моего разума, все еще не покидает меня: я должен был бросить Блейка в море вместе с бумажником. Вот почему я сейчас иду за Пенелопой, а не за ним. Как ни странно, я не могу сказать, что не засунул бы свой Глок в его грязный рот, если бы была возможность.

Образы Пенелопы, стоящей на своих гребаных цыпочках, смотрящей снизу вверх на моего нового новобранца так, словно трахнуть его было самым главным в списке ее желаний, ярко горят у меня на сетчатке. То, как моя рука дернулась к пистолету, было дико, и на мгновение я представил, каково это — жить в голове Анджело или Габа, где насилие следует за импульсом, а последствия — чуждая концепция.

Я уже знал, что она маленькая грязная воровка, но теперь я знаю, что все хуже, чем я думал — она хороша в этом. Опытная. Если бы мне было чуть за двадцать и я все еще гонялся за неприятностями, я бы сошел с ума при виде этого. И хотя я бы солгал, если бы сказал, что не был ни капельки впечатлен и более чем немного возбужден, я управляю бизнесом, а не центром временного содержания несовершеннолетних.

Я опускаю голову на борт яхты, достаю из пачки еще одну сигарету и подношу свою Зиппо к кончику.

Нет. Я гашу пламя легким движением запястья. Если я выкурю еще одну сигарету, она, возможно, снова наденет свое платье.

Под палубой, из-под двери раздевалки доносится слабый гул фена. Собрав все свое самообладание, я открываю ее и иду вдоль ряда шкафчиков к раковинам.

Я замедляюсь и провожу рукой по горлу. Жирные бургеры, травка, воскресные утренние посиделки. Просто потому, что я жажду того, что вредно для меня, это не значит, что я поддаюсь этому. Мне следовало бы применить то же самое безоговорочное правило к Пенелопе в нижнем белье и колготках, потому что это воплощение вредного для меня. Когда я останавливаюсь позади нее, тяжесть неверного решения пульсирует в моих брюках.

Господи. В последний раз, когда я видел ее в таком виде, то продолжал сидеть за столом с каменной эрекцией, которую отказывался облегчать, и почти сумел убедить себя, что это просто было нереальным. Выпитые девять порций виски романтизировали мои воспоминания о ней почти обнаженной.

К сожалению, окинув тяжелым взглядом изгиб ее попки, бледность кожи и очертания стрингов, затененные колготками, я понимаю, что выдавал желаемое за действительное. Она не вздрагивает, когда я вхожу в комнату, и это одновременно и заводит, и бесит. Интересно, стояла бы она так же в трусиках с безразличием на лице, если бы сюда зашел один из моих парней?

Я украдкой бросаю еще один взгляд на ее задницу. Подтверждено: она носит стринги. Не подтверждено: кружевные ли они, как ее лифчик? Смогу ли я разорвать их зубами?

Жужжание фена прекращается. Я поднимаю взгляд на светильники, которые находятся на потолке и провожу пальцем по воротнику с булавкой. Делаю медленный, глубокий вдох, и только тогда я могу притвориться достаточно равнодушным, чтобы не выглядеть извращенцем.

Она встречает мой взгляд в зеркале.

— Знаешь, на обычном рабочем месте, если бы начальник последовал за своим сотрудником в раздевалку, это было бы расценено как сексуальное домогательство.

Мой сухой смех не трогает моих губ.

— На случай, если ты не заметила, это не обычное рабочее место.

Ее глаза искрятся весельем.

— Ты платишь налоги?

Я бросаю взгляд на купюры, выглядывающие из чашечки ее лифчика.

— А ты?

Когда она смеется, на ее шее появляется нежный румянец, и, несмотря на то, что и вид, и звук ее смеха напоминают гудение провода под напряжением по всей длине моего члена, я не отвечаю на ее улыбку.

Перекинув платье через руку, она отталкивается от раковины и неторопливо направляется к кабинкам позади меня.

— Туше, босс.

Импульсивность. Буйство. Ее дерзость словно срывается с обрыва, потому что я не могу удержаться от того, чтобы протянуть руку и засунуть палец за пояс ее колготок. Она, пошатываясь, останавливается, и ее следующий вдох с шипением вырывается из уголка рта.

Мой член пульсирует в ритме капающей насадки душа.

— Что я тебе говорил насчет того, что нельзя называть меня боссом, когда ты полуголая, Пенелопа?

Ее неровное дыхание разжигает пламя моего раздражения. Только когда я среагировал, то понял, что ее вид выводит меня из себя. Наклоняясь над стойкой, она с лёгкостью подпрыгивала на месте. Она точно знала, что делала, и сделала почти невозможным быть с ней серьезным.

Я грязный лицемер, знаю. Я нарочно выкурил одну сигарету, чтобы быть уверенным, что застану ее полуодетой. Кроме того, в глубине души я больше злюсь на себя, чем на нее, потому что если меня обманывает то, как двигается ее тело и как звучит ее смех, то я ничем не лучше своего подчинённого.

Несмотря на жар ее мягкого бедра, обжигающий костяшки моих пальцев, я возвращаю себе достаточно самообладания, чтобы посмотреть на нее.

— Скажи мне, где ты научилась быть такой грязной маленькой воровкой?

Ее глаза расширяются.

— Что?

— Я видел, что ты сделала с Блейком. Что я тебе говорил, Пенелопа? Если ты хочешь работать здесь, ты должна быть леди. Я сказал, больше никакого мошенничества, никаких украденных платьев. Я бы добавил к этому списку еще и кражу кошельков, если бы знал, что ты увлекаешься этим дерьмом, — моё настроение немного портится. — Ты что, бездомная?

Она опускает взгляд на мою руку, словно только сейчас осознает, что я поймал ее на крючок, как рыбу на удочку, и она не по своей воле остановилась рядом со мной.

Когда ее голубые глаза снова встречаются с моими, они широко раскрыты.

Я еще больший садист, чем думал. Лишь малейший проблеск уязвимости напоминает мне, что ее рост — 152 см, и она не прошла бы дальше шкафчиков, если бы я не захотел. Точно так же, как она не выбралась бы из телефонной будки, если бы я не отступил в сторону.

Может, эта девушка и подходит под описание, а мой бизнес, возможно, и разваливается к чертям, но она никогда не смогла бы стать моей Королевой Червей. Ее быстрый рот, проворные руки и жесткий взгляд раздражают, но они не смогли поставить меня на колени. Я бы скорее лишил ее жизни, чем позволил им это сделать.

Однажды она сыграет в свои игры с мужчиной, который не такой… порядочный, как я, и он поступит именно так. От этой мысли у меня под кожей появляется ощущение беспокойства.

— Ответь на мой вопрос, — мой тон утратил свою резкость. — Где ты научилась так очищать карманы?

Горячий, неглубокий вздох срывается с ее губ и касается моего горла. Сжимая свободной рукой фишку для покера в кармане брюк, я отрываю от нее взгляд в попытке разрядить обстановку. Она слишком обнажена для этого.

Пока я смотрю на шкафчик Лори за головой Пенелопы, ее мягкий голос касается моих ушей, содержание столь же неожиданное, как и тон.

— Я пытаюсь, — шепчет она.

Мой взгляд скользит по ее лицу, и, черт возьми, я жалею, что посмотрел, потому что не нахожу сарказма, которого ожидал. Вместо этого ее лицо раскраснелось красивым розовым румянцем, а нижняя губа выпячивается. Я не должен знать, каково это — провести по ней большим пальцем. И не должен хотеть сделать это снова.

— Пытаешься?

— Прекратить со всем этим мошенничеством. Ты должен был стать моей последней…

Я смотрю на нее, когда ее фраза обрывается. Стиснув зубы, я холодно говорю: — Назови меня мишенью, Пенелопа, и это будет последнее слово, которое слетит с твоих губ.

Она одаривает меня искривленной ухмылкой.

— Тогда целью.

Я резко дергаю за пояс ее колготок, пытаясь шокировать ее. Еще одна глупость с моей стороны, потому что стон, срывающийся с ее губ, притягивает к ней мой член. Я снова погружаю палец, на этот раз глубже, темнота наполняет меня, когда кончик моего пальца касается резинки ее стрингов.

Умершие родители, непослушное поведение. Это рецепт для грешницы, если я когда-либо его видел. Что бы я только не сделал, чтобы иметь возможность вонзить зубы в эту мягкую как тесто кожу и попробовать на вкус все её грехи? Оттянуть её рыжий хвостик и наслаждаться каждым признанием, которое бы она выдавала, уткнувшись в мою подушку, пока я трахал бы ее сзади?

Похоть заползает мне под кожу, как зуд, который я не могу почесать. Я прочищаю горло, пытаясь — и безуспешно — игнорировать жар ее взгляда, устремленного на меня.

Это просто смешно. Я уже так думал раньше, когда выходил из гаража с гидроциклом на сотню баксов дешевле. У этой девушки есть способ заманивать меня в укромные уголки и заводить в такое замешательство, что я забываю, где выход.

Быть мудаком — единственный известный мне способ держаться прямо рядом с ней.

— Старайся усерднее, — выдавливаю я из себя, и когда вытаскиваю палец из ее колготок, приятный щелчок резинки напоминает мне треск ремня. — И держи свои липкие пальчики при себе, Пенелопа.

— Да, босс…

Я сжимаю ее челюсть грубее, чем намеревался. Я слишком возбужден, слишком разгорячен, чтобы испытывать какие-либо сожаления.

— Не умничай со мной. Блейк — легкая мишень: тупой, как мешок с камнями. Тебе не удастся так легко отделаться, если ты попробуешь это дерьмо на ком-нибудь, у кого есть хоть половина мозга и Глок за поясом.

Она хмурится, ее челюстные мышцы вызывающе напрягаются под подушечкой моего большого пальца.

— Держу пари, я бы смогла.

Я слишком долго смотрю на эти губы. Держу пари, я бы смогла. Господи, я знаю ее всего неделю, а она уже знает, какие слова вонзятся ее красными ногтями мне в кожу. Годы воспитания заставляют меня инстинктивно заключить пари, но в интересах профессионализма, я закрываю рот и убираю руку от ее лица.

Я делаю шаг назад, сжимаю кулак и направляюсь к выходу. Я не собираюсь останавливаться, пока не окажусь в темноте своего кабинета, где тепло ее кожи и запах ее клубничного шампуня не смогут нарушить мою сдержанность, но тут ее голос раздается низким, страстным хрипом, в котором звучит мое имя.

Мой желудок сжимается. Я поворачиваюсь и смотрю ей в лицо. Ее глупое, симпатичное личико с чертами, которые заставляют мужчин совершать глупые поступки, например, следовать за ней в раздевалку, зная, что она будет лишь в колготках и кружевах.

— Если Блейк — легкая мишень, то кем это делает тебя? — она достает бумажник из-под платья.

Паршивка.

Она поднимает его как трофей, и инициалы РВ сверкают золотом в свете ламп. Мое собственное имя, дразнящее меня тем, каким чертовски самодовольным я стал.

С ленивой ухмылкой она открывает его, заглядывает внутрь и достает стодолларовую купюру, которую потом засовывает в свой лифчик.

— Это за победу в пари, — она достает еще одну сотню. — Плюс НДС, — она задумчиво склоняет голову, доставая третью сотню. — Плюс чаевые.

Я с мрачным изумлением наблюдаю, как она бросает мой кошелек на скамейку и одаривает меня приторно-сладкой улыбкой.

— Приятно иметь с вами дело, босс.

Она ускользает в кабинку, оставляя меня с нежелательным трепетом под кожей и угрозой стояка в штанах.

Я сдерживаю смех.

Эта девушка — не Королева Червей, а Дьявол в маске.

К сожалению, я не могу с уверенностью сказать, что не последовал бы за ней в ад.