Осуждённые грешники (ЛП)

Глава двадцать первая

Два часа пролетают в суматохе пива и ставок. С каждым движением моего запястья короли и королевы приветствуют мое возвращение на темную сторону поверхностными ухмылками. Когда ночь сгущается за окнами, в них отражаемся только мы, разноцветные рождественские огни и жизнь, которую я оставила позади.

Приходится напоминать себе, что я всего лишь в гостях.

Дверь открывается, и в нее входит человек в костюме. От него веет чем-то более холодным, чем декабрьский ветер.

— Тревога: Муж в здании, — бормочет Рори себе под нос, поднимая карты и приветствуя его очаровательной улыбкой.

Анджело Висконти подходит к ней сзади, обхватывает рукой ее горло и прижимает ее голову к своей груди. Я смотрю на его разбитые костяшки пальцев, и у меня чешутся глаза отвести взгляд, потому что это кажется слишком интимным для моего удовольствия от просмотра. Его губы опускаются к ее гульке, и внимание переключается на меня.

— У тебя появился друг.

— Мы уже были друзьями, глупыш, — как ни печально, но от этого признания у меня в животе становится тепло. — Это Пенни.

— Я знаю, мы встречались.

— Да?

Да?

— Да, она застукала тебя сосущей мой член в кладовке на яхте Рафа.

Покраснев как свекла, Рори пытается вывернуться из хватки Анджело и вцепиться когтями в его лицо. Анджело смеется, легко прижимает ее руки к бокам и нежно целует в макушку.

— Я тебе это ещё припомню, — шёпотом говорит Рори, сдерживая смущенную улыбку.

— С нетерпением жду этого.

Какого хрена я ухмыляюсь, как идиотка? Но потом мое веселье превращается во что-то похожее на ревность, и я даже не знаю почему. Ведь я пока не знаю, каким будет мое счастливое будущее, но, во всяком случае, в нем не будет участвовать мужчина. И все же я не могу остановить горькую фразу, промелькнувшую в моей голове. Должно быть, это мило.

Я встаю и надеваю шубу, а когда поднимаю глаза от выцветшего ковра, Анджело все еще смотрит на меня, в его темном взгляде таится сухое веселье. Тревожное чувство дежавю пробирает меня до костей. Не потому, что я переживала этот момент раньше, а потому, что он так похож на своего брата. Грубый набросок к тщательно нарисованному портрету Рафаэля.

Анджело — это Рафаэль Висконти, если бы тот не притворялся и не скрывался за своей маской.

Доминирование и опасность сочатся из каждой поры, но, в отличие от своего брата, он принимает это. Он не пытается отвлечь вас от этого серебряным языком и бриллиантовыми запонками.

Нет. Он грубый, холодный. Сплошная темная щетина и расстегнутые воротники. Теоретически, его версия мужчины мафии должна быть страшнее, но это не так. По крайней мере, не для меня, потому что если бы Анджело хотел меня убить, он бы пустил мне пулю в лоб и продолжил бы свой день.

Рафаэль превратил бы это в игру. Как кот с раненой мышью, он перебрасывал меня с лапы на лапу, прежде чем поручить мою смерть кому-нибудь из своих наемных работников, как только ему стало бы скучно.

Несмотря на то, что последние призывы отца к Богу не дают мне покоя, я знаю, как бы я предпочла умереть.

Анджело заглядывает мне через плечо.

— Тейси, один из наших людей отвезет тебя домой.

— Да, — говорит она, соскальзывая со стула и перекидывая кожаную куртку через плечо. — Нет ничего лучше, чем Висконти Uber. Тонированные стекла, откидывающиеся сиденья и эти мини-бутылочки с водой в центральной консоли. Просто мечта.

Рори хмурится.

— Почему у нас в машине нет мини-бутылочек с водой?

— Потому что ты набила центральную консоль конфетами, детка, — отвечает Анджело и оглядываясь на меня, он добавляет: — Мои люди тоже отвезут тебя домой.

— Мило, но не нужно, — я подхватываю сумочку и перекидываю ее через плечо. Все взгляды устремляются на меня. На несколько мгновений повисает тишина, а затем я ломаюсь от неловкости. — Я всего в десяти минутах ходьбы от дома и заодно прогуляюсь.

Взгляд Анджело сужается.

— Нет. Уже за полночь.

Я не могу удержаться от смеха.

— Со мной все будет в порядке. Но все равно спасибо!

Рори подавляет ухмылку, как будто хочет что-то сказать, но передумывает. Под пристальным взглядом Анджело я обмениваюсь любезностями и номерами со всеми тремя девушками и направляюсь к двери, не сбавляя темпа. Отчасти потому, что я нахожусь под кайфом от удачной ночи, заводя друзей, а отчасти потому, что у меня такое чувство, что один из людей Анджело в любой момент может выйти из тени и схватить меня.

На парковке их тоже много. Костюмы прислоняются к седанам и выдыхают сигаретный дым в ночное небо. Избегая их взглядов, я прячу подбородок в воротник шубы и выхожу на главную дорогу. Сегодня на улице мороз, и надвигающаяся угроза дождя пробирает меня до костей.

Несмотря на то, что я не одета для дождя — моя шуба из искусственного меха пахнет псиной, когда намокает — я решаю прогуляться. Почему бы и нет? Я знаю, что сегодняшняя ночь, как никакая другая, все равно не будет той, в которой я испытаю чудо сна. Вместо того чтобы свернуть вниз, к главной улице, я сворачиваю налево, поднимаясь все выше по склону утеса.

Я склоняю голову в попытке укрыться от ветра, щиплющего мои глаза, и сосредотачиваясь на тротуаре под ногами. Вскоре он сужается, превращаясь в неровную узкую дорожку, и оранжевая дымка от уличных фонарей рассеивается.

Затем начинается дождь.

Это не романтическая морось, на которую я надеялась, а холодные, стеклянные иглы, безжалостно падающие с небес. Такие, которые проникают под кожу и пробирают до костей, заставляя дрожать при воспоминании о том, что попал под них даже спустя несколько недель.

Когда очередная большая капля пробивает себе путь к воротнику, я выкрикиваю проклятие и останавливаюсь.

Дорога впереди каким-то образом превратилась в черную дыру с тех пор, как я в последний раз поднимала глаза от своих Doc Martens. В поле зрения нет ни уличного фонаря, ни дома, ни машины, и продолжать путь кажется мне чем-то, что могла бы сделать только тупая сучка, которая умирает в начале каждого фильма ужасов.

Я поворачиваюсь спиной к ветру и отступаю. Может быть, четыре голые стены моей квартиры, в конце концов, не так уж и плохи.

Не успеваю я сделать и трех шагов, как белое сияние светит мне в спину и растягивает мою тень. Оно освещает лужи под моими ботинками, и когда рев ветра смешивается с сердитым рычанием двигателя, я понимаю, что попала в беду.

Огромный темный седан кажется проезжает мимо, но внезапно останавливается передо мной и в последний момент разворачивается так, что перекрывает обе стороны дороги.

Что ж, это не хорошо. Я неохотно останавливаюсь и сглатываю подступившую к горлу панику. В книге Самооборона для чайников есть целая глава, посвященная оппортунистическим похищениям. Одна из статистических данных, которая действительно привлекла мое внимание, заключается в том, что если похитителю удается увести вас с улицы и посадить в свою машину, ваши шансы на выживание падают менее чем до трех процентов.

Три гребаных процента.

В последнее время мне везло не настолько сильно, чтобы радоваться таким шансам.

Сердце колотится о ребра, я роюсь в сумочке в поисках чего-то, хоть чего-нибудь, чтобы защититься. Каким-то образом у меня все еще осталась возможность проклинать себя за то, что я была такой глупой. В Атлантик-Сити у меня всегда был с собой нож. Ничего особенного, просто маленький складной нож, которым я могла бы помахать, если бы опасность маячила у меня перед носом. Но он лежит заброшенный в прикроватном комоде в моей старой квартире, и все, что у меня есть в сумке — это ключи и книга.

Дверь со стороны водителя распахивается, и из нее выходит темная фигура. Я вздыхаю, понимая, что мне не хватает зрительно-моторной координации, чтобы гарантировать, что я воткну свой ключ куда-нибудь поближе к жизненно важному органу. Я достаю HTML для чайников и надеюсь, что он достаточно тяжелый, чтобы вырубить нападающего, если я тресну его им по голове.

Черный силуэт рассекает дождь и надвигается на меня. Когда он пересекает полосу света широко установленных фар автомобиля, я понимаю, что это Рафаэль.

Меня прошибает холодный пот. Неужели это он? Вроде похож на него, но крупнее и страшнее. Не только потому, что свет фар подчеркивает его рост и затемняет грозное выражение лица, но и потому, что на нем только черные брюки и белая рубашка с закатанными до локтей рукавами.

Мой взгляд падает на пространство между рукавами и наручными часами. Формы и надписи словно шевелятся на его предплечьях, когда он сжимает кулаки по бокам. Одно это зрелище вызывает пьянящий трепет во мне.

Сегодня не будет никакого джентльменского притворства.

Он останавливается в нескольких шагах от меня и тычет большим пальцем себе за плечо.

— Садись в машину.

Яд в его тоне выводит меня из себя.

— В твою машину? Ни за что. Я лучше закончу жизнь где-нибудь в канаве.

— Ты разгуливаешь по городу в полночь, Пенелопа. Похоже, ты хочешь оказаться где-нибудь в канаве.

— Не беспокойся обо мне, со мной все будет в порядке.

Он делает шаг вперед, я отступаю на шаг назад.

— Садись в машину.

— Скажи пожалуйста.

Я дрожу, пальцы ног утопают в ботинках, и все же я стою здесь, по словарному определению — девушка, причиняющая вред себе, желая досадить другому.

Голова Рафаэля втягивается в плечи, и он сжимает переносицу. Затем его рука взлетает и хватает меня за горло так быстро, что у меня перехватывает дыхание.

— Пенелопа. Ты ростом всего 152 см и, вероятно, не сможешь нанести удар, чтобы спасти свою жизнь. Садись в мою машину, пока я не перекинул тебя через плечо и не отшлепал по заднице за то, что ты причинила мне неудобство, заставив меня промокнуть, — натянутая, насмешливая улыбка мелькает сквозь пелену дождя. — Пожалуйста.

Он отпускает меня сердитым толчком, затем отходит в сторону, чтобы дать мне пройти.

Ну что ж.

Кровь стучит в ушах, и слегка ошеломленная, я направляюсь к машине. Моя задница едва касается кожи, когда дверь за мной захлопывается. Когда Рафаэль движется размытой тенью по лобовому стеклу, тяжесть неверного решения давит мне на плечи.

Я могу сразу определить его источник. Теплый, мужской аромат, который витает в четырех стенах Гелендвагена. После того как в прошлый понедельник совершила ошибку, распылив его на себя, я провела час в душе, смывая его, и я действительно не хочу снова им опьянеть. Он пахнет опасностью, и мне не нравится жар, который он распространяет в определенных частях меня.

Мое беспокойство только усиливается, когда Рафаэль садится на водительское сиденье. Он молча смотрит прямо перед собой, но гнев, исходящий от его покрытой чернилами кожи, все ещё бушует. Я прижимаюсь к холодному окну в попытке отстраниться от него.

— Пристегнись.

Это все, что он говорит, прежде чем переключить передачу и рвануть с места сквозь дождь.

Знаете, возможно, мне следовало рискнуть и сбежать. Теперь, когда я сижу здесь и чувствую пульсацию его руки на своей шее, мне кажется, что это был бы более безопасный вариант.

Вместо этого я вцепляюсь в книгу, лежащую у меня на коленях, и сосредотачиваюсь на работе дворников.

По радио едва слышно звучит рождественская песня. С моих волос стекают капли на подлокотник ритмичными хлопками. Боковым зрением я вижу, как раздраженный взгляд Рафаэля падает на небольшую лужицу, которую я создала.

— Эти сиденья из кожи Наппа.

— А мой свитер из хлопка.

— Что?

Я дергаю плечом и смотрю на отблеск фар через лобовое стекло.

— Я думала, мы называем ткани, на которые всем наплевать.

Проходит мгновение, затем он мрачно усмехается и качает головой. Проходит еще несколько ударов моего сердца, прежде чем его голос снова касается моей кожи. На этот раз он звучит спокойнее.

— Серьезно, Пенелопа. Не ходи ночью одна по улицам. Хорошеньких девушек не всегда удается увидеть живыми на следующий день.

Я моргаю, полностью игнорируя его предостережение в пользу легкого трепета, пробирающегося у меня под кожей: — Ты только что назвал меня хорошенькой?

Его челюсть подергивается.

— Ты знаешь, что ты хорошенькая.

— Знаю?

Теперь он полностью завладел моим вниманием. Я смотрю на костяшки его пальцев, крепко сжимающие руль, и от того, как от его хватки изгибается Король Бубен на его предплечье, у меня сжимаются легкие.

— Конечно, знаешь. Если бы это было не так, ты бы не щеголяла вокруг в своих трусиках, пытаясь дразнить меня, — с горечью бормочет он.

Несмотря на неудачные обстоятельства, в которых я оказалась, я не могу остановить горячий триумф, лижущий стенки моего сердца.

Я обхватываю пальцами пластиковый край книги и притворяюсь безразличной.

— Ты едва взглянул.

— Потому что я джентльмен, Пенелопа.

Мой взгляд падает на его грудь: рубашка промокла насквозь, и я почти вижу темные тени под дорогой тканью. В его броне, сделанной на заказ, появилась щель, и у меня перехватывает дыхание при одной только мысли о том, что находится под ней.

Машина замедляется. Сбитая с толку, я поднимаю глаза и оказываюсь в ловушке напряженного взгляда Рафаэля.

— А ты бы хотела, чтобы я посмотрел?

— Я… что?

Он облизывает губы, и в его выражении появляется новая волна темноты.

— Ты сказала, что я едва взглянул, — тихо произносит он. — А ты бы хотела, чтобы я посмотрел?

Дрожь пробегает по мне, замедляя мой следующий вдох. Мурашки, поднимающиеся по спине, не имеют ничего общего с тем, что я попала под дождь, а полностью связаны с горячим, тяжелым ожиданием, бурлящим в четырех стенах автомобиля. Оно впитывается в кожу, проникает в легкие, и мне становится все труднее изображать безразличие.

Я решаю сменить тему. Так кажется безопаснее.

— Как ты узнал, где меня найти?

Проходит несколько секунд, прежде чем взгляд Рафаэля перестает обжигать мою щеку, а двигатель автомобиля снова урчит под моей задницей.

— Мой брат сказал мне, что одна из моих девочек разгуливает по ночи.

Моих девочек.

Два слова, которые одновременно радуют и раздражают меня. Не знаю, как бы я себя чувствовала, если бы это было в единственном числе.

Не в силах избавиться от тревожного ощущения приближающейся опасности, я скольжу взглядом между сиденьями, словно ожидая, что из багажника появится его шестерка, одетая в костюм.

— Ты сегодня без приспешников?

Рафаэль ухмыляется и смотрит в зеркало заднего вида.

— Думаешь, я не смогу постоять за себя, Пенелопа? — он смотрит на меня сбоку, глаза опускаются на грудь и снова поднимаются. — Ты думаешь, я не смогу справиться с тобой?

В его вопросах есть какая-то невыразительная грань. Это растекается по моей крови, как масло по воде, скользя вокруг и заставляя меня ерзать. Это неразборчиво, непредсказуемо, и на этот раз я бы хотела, чтобы он просто вежливо поболтал со мной, как он это делает со всеми остальными.

— Ну, пистолет-то у тебя фальшивый, верно?

Он грубо смеется и опускает голову на подголовник.

— Ах, да. Так и есть.

Он поворачивает руль тыльной стороной ладони, и я понимаю, что мы выезжаем на главную улицу. Разочарование покалывает мою грудь. Иронично, если учесть, что несколько минут назад я вообще не хотела садиться в его машину.

Внезапно ремень безопасности врезается мне в ключицу, и меня бросает вперед. Я ахаю, протягиваю руку к приборной панели и резко поворачиваюсь к Рафаэлю.

— Если это была попытка убить меня, то она была жалкой.

Но он слишком занят, пялясь в мое окно, чтобы ответить. Его выражение опасное, в резких чертах не осталось ни грамма джентльменства.

— Почему входная дверь в твое здание открыта.

Это не вопрос, и он не ждет ответа. Прошипев что-то безбожное себе под нос, он вытаскивает из-за пояса свой фальшивый пистолет и бросается к двери своей машины.

Я хватаю его за предплечье, и он замирает. Мы оба опускаем взгляд на мои пальцы, выражение его лица становится раздраженным, и я чувствую, как смущение проникает в мое.

Я ерзаю на коже Наппа.

— Расслабься, она всегда открыта.

Его взгляд скользит от моих пальцев к часам на запястье. Я не знаю, почему я все еще ношу их, но я бы солгала, если бы сказала, что это потому, что я забыла их снять. Они теплые, увесистые, и их невозможно не заметить.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что она всегда открыта?

— Она открыта, потому что сломана, — он смотрит на меня так, будто я только что назвала его мать шлюхой. — Но все в порядке, дверь моей квартиры закрывается на замок.

— Дверь твоей квартиры закрывается на замок, — насмешливо повторяет он. — Господи… — он берет с центральной консоли свой телефон, и экран освещает ярость, написанную на его лице. Мои пальцы скользят по сухожилиям, сгибающимся и сокращающимся на его предплечье, пока он набирает текст, и внезапно, чувствуя опьянение от осознания того, что этого там быть не должно, я убираю руку.

Он не замечает и вместо этого он бросает свой сотовый в подстаканник и продолжает ехать мимо моей квартиры.

— Ее починят.

Я моргаю.

— Что, прямо сейчас?

Он кивает, едва слушая меня.

— Точно, что я говорю. Ни один слесарь не придет посреди ночи.

От язвительной улыбки ямочки на его щеках становятся глубже. То, как он прикусывает нижнюю губу, похоже на хриплый шепот у моего клитора.

— Это одно из преимуществ быть непристойно, чрезвычайно богатым, Пенелопа.

Что ж, вот оно. Мы снова возвращаемся к самодовольным ухмылкам и остроумным ответам, и хотя я закатываю глаза, втайне испытываю облегчение оттого, что у меня под ногами более безопасная почва.

Я прислоняюсь головой к окну.

— Что ж, спасибо, я полагаю. Ты можешь просто высадить меня у закусочной, и я подожду, пока ее починят.

Он смотрит на время на приборной панели. Уже почти час ночи.

— Ты голодна?

Я всегда хочу есть.

— Немного.

Лениво пожав плечами, он снова крутит руль, сворачивает на улицу и бессистемно паркуется на тротуаре у закусочной.

— Почти уверена, что это не место для парковки, — бормочу я себе под нос, вызывая мрачную ухмылку на губах Рафаэля.

Желтое сияние закусочной просачивается сквозь дождь на лобовое стекло, а впереди нас ждет безопасность в виде соленой картошки фри и сладких молочных коктейлей.

Я открываю дверь, и, к сожалению, Рафаэль тоже распахивает свою.

Мои плечи напрягаются.

— Ты собираешься войти?

— Нет, я просто посижу здесь и поиграю со своими яйцами.

Его дверь захлопывается за ним, и через несколько секунд он появляется в раме моей, одетый в свой пиджак. Он упирается ладонями в крышу машины и наклоняется с полуприкрытыми от нетерпения веками.

— У меня нет всей ночи напролет, Пенелопа.

Ну что ж.

В закусочной над моей головой раздается звонок над дверью, и тепло овевает мое лицо. Стоя на входном коврике, я щурюсь от яркого света ламп — они резко контрастируют с темнотой, окутавшей меня снаружи.

Говоря о темноте: влажная грудь Рафаэля прижимается к моему затылку, когда он заходит мне за спину. Его губы касаются мочки моего уха и наполняют его горячим требованием.

— Двигайся.

Я со вздохом вхожу в закусочную и хлюпаю по клетчатой плитке. Пара глаз следят за мной, но только до определенного момента, затем они останавливаются на джентльмене ростом сто девяносто три сантиметра, темнеющем в дверном проеме.

Взгляд через плечо подтверждает, что он никогда в жизни не переступал порог этой закусочной. Да и вообще, наверное, ни в одно заведении, где подают еду на пластиковом подносе. Он стоит на коврике, засунув руки в карманы, осматривая свое новое окружение с плохо скрываемым весельем.

Блондинка проскальзывает за стойку и смотрит на меня широко раскрытыми глазами.

— Привет! Я Либби, и сегодня я буду вашим официантом, — она обращается ко мне, но угол ее тела привязан к мудаку у меня за плечом. — Вы будете кушать здесь или на вынос?

— Мы будем здесь…

Мягкое требование Рафаэля отметает мой ответ.

— На вынос.

Мою челюсть сводит от раздражения, а в груди поселяется ужас. Есть в ресторане… безопаснее. Яркий свет, люди и камеры снижают вероятность того, что произойдет что-то плохое. Инстинкт и чувство самосохранения подсказывают мне, что я не должна исчезать в темноте вместе с Рафаэлем Висконти, даже если нервное возбуждение, бурлящее внутри меня, говорит об обратном.

— Тогда на вынос, — бурчу я.

Либби нажимает несколько клавиш на компьютере.

— И чего бы вы хотели?

Я повторяю заказ, который делала почти каждый вечер после возвращения на Побережье. С крошечным взглатыванием, официантка поднимает взгляд вверх и практически шепотом спрашивает: — А вы, мистер Висконти?

— Ничего, спасибо…

— Ему двойной чизбургер. Побольше бекона и сыра, — я задумчиво прикусываю губу, разглядывая подсвеченное меню над стойкой. — И шоколадный молочный коктейль. Очень большой.

Хриплое ворчание касается моего затылка, заставляя меня улыбнуться.

— Э-э, ладно…

Раздается еще одно постукивание по клавиатуре, затем она называет общую сумму, и я поворачиваюсь, чтобы прижаться спиной к стойке. Взгляд Рафаэля скользит вниз по вырезу моей мокрой шубы, прежде чем вернуться к моей милой улыбке.

— Да?

— Выкладывай деньги, папик.

Сдерживая смех, он достает бумажник. Его рука задевает мою, когда он бросает купюры на прилавок.

— Плюс НДС.

— О, нет, сэр. Это уже включает НДС…

— Плюс НДС, — повторяю я, не сводя глаз с Рафаэля.

Медленно покачав головой, он кладет на стойку еще одну двадцатку.

— Плюс чаевые.

— Но это уже гораздо больше, чем…

— Не беспокойся об этом, Либби, — говорю я беззаботно. — Мистер Висконти непристойно, чрезвычайно богатый.

Удовлетворение бурлит в моем животе, отчасти потому, что я наслаждаюсь даже самым крошечным триумфом над Рафаэлем, а отчасти потому, что смех, который срывается с его губ и разносится над стойкой, глубокий и искренний.

Еду приносят в запачканном жиром бумажном пакете, и Рафаэль держит его так, словно это пакет с какашками чужой собаки.

Как только над нашими головами раздается звонок над дверью, по закусочной разносится резкое — Подождите! — и я поворачиваю голову.

Навстречу мне бежит девушка. Она ставит свой кофейник и мягко кладет ладонь мне на плечо.

— Ты в порядке, милая?

Я моргаю.

— Что? Ах, да. Он не похищал меня, не надо…

Ее нервный смех и настороженный взгляд на Рафаэля прервали меня.

— Нет, милая. Ты была здесь несколько ночей назад и очень внезапно ушла. Ты выглядела так, словно тебя вот-вот стошнит, — она оглядывается через плечо и понижает голос. — Мы же не отравили тебя, не так ли?

Осознание поражает меня. Она имеет в виду четверг, ночь с пьяными девушками, репортаж новостей и осознание того, что мой мстительный взмах зажигалкой над бутылкой водки был худшей ошибкой в моей жизни.

Сочувствующая улыбка официантки остается в фокусе, но за ее спиной маячат красные столики с диванами и клетчатая плитка. Я всегда так делала. Я беру все плохое, что случается в моей жизни, например, тревоги, страхи и травмы, складываю их в аккуратную компактную упаковку, а затем храню их где-то так глубоко внутри себя, что забываю об их существовании. Потом они всплывают в памяти, когда я смотрю новости или остаюсь наедине со своими мыслями.

Сильная рука обхватывает меня за талию, и темный, шелковистый голос касается моего уха.

— Ты в порядке, Пенни?

Пенни. Я бы зациклилась на том факте, что Рафаэль называл меня не иначе как Пенелопа, снисходительно растягивая слова, если бы паника не подкатывала к горлу.

Я подавляю ее, заставляю себя улыбнуться и солгать.

— Я просто была немного не в духе, вот и все.

Прищуренный взгляд Рафаэля обжигает мне щеку, когда он придерживает для меня дверь. Мое сердце колотится от угрозы допроса в пропитанной лосьоном после бритья машине, но он просто с безразличным видом садится на водительское сиденье и кладет пакет с едой мне на колени.

— Эй, тут же моя книга!

Он рассматривает канареечно-желтый корешок и включает передачу.

— HTML для чайников, — растягивает он слова. — Слышал, что это одно из лучших произведений Шекспира.

Я сдерживаюсь, чтобы не возразить, и смотрю в запотевшее окно, наблюдая, как вдали пропадает безопасная главная улица. Слева мелькает разбитая вывеска «Ржавого якоря», а затем мы возвращаемся на дорогу, где меня нашел Рафаэль, карабкающуюся в пропасть.

Горячее покалывание пробегает у меня по коже.

— Куда мы едем?

Его взгляд переходит на меня, в нем играет намек на веселье.

— Туда, где никто не услышит, как ты кричишь.

Ох. Даже зная — ладно, предполагая — что это не более чем нездоровая шутка, мое тело все равно съеживается. Несколько минут мы сидим в напряженном молчании. Запах жареной вкуснятины доносится из пакета, лежащего у меня на коленях. Радио напевает одну из тех праздничных песен, которые всегда застревают в голове в это время года, и толстые пальцы Рафаэля постукивают по бедру в такт музыке.

В конце концов, мы останавливаемся напротив старой церкви на утесе. Дождь усилился, и за приборной панелью ничего не видно. Рафаэль глушит двигатель, и внезапная тишина звенит у меня в ушах.

Я прочищаю горло и передвигаюсь по широкому сиденью ближе к двери. Бросив быстрый взгляд на мои ноги, Рафаэль снимает пиджак, поднимает бумажный пакет с моих коленей и накрывает им меня. Его теплые руки, касающиеся моих бедер, ощущаются как статическое электричество и делают мой следующий вдох поверхностным.

— Сними шубу, она мокрая.

Я делаю то, что мне говорят. Он бросает её обратно на сиденье, прежде чем завести двигатель и включить печку. Очевидно, он ошибочно принимает мой дискомфорт от того, что я застряла с ним в машине, за холод. Правда в том, что мне совсем не холодно. Несмотря на то, что я промокла до трусиков, я вся горю. Моя кровь становится еще горячее, когда Рафаэль отстегивает ремень безопасности и поворачивается всем телом, привлекая ко мне все свое внимание.

Тяжесть его взгляда ложится на мое лицо. Пытаясь избежать этого, я разворачиваю бургер и откусываю кусочек. Капля кетчупа стекает по моему подбородку и с плеском приземляется в картонную коробку.

Рафаэль тихонько хихикает.

— У тебя всё лицо в кетчупе, — он поднимает руку, и на мгновение мне кажется, что он собирается наклониться и вытереть его с моего подбородка.

Но, конечно, он этого не делает. Господи, зачем ему это? Он просто опирается локтем о подлокотник и проводит двумя пальцами по губам.

Хотя глупо было предполагать, что он прикоснется ко мне, тот факт, что он этого не сделал, вызывает у меня сильную дрожь разочарования. Я справляюсь с этим единственным известным мне способом: веду себя, как стерва.

Я роюсь в его пиджаке на коленях, достаю из кармана шелковый платок и вытираю им рот.

— Спасибо.

Жесткая усмешка, появляющаяся на его губах, возвращает мир в прежнее русло.

— Ты не голоден?

Он смотрит на меня так, словно я пригласила его потанцевать под дождем голышом.

— Разве я похож на того, кто ест такое дерьмо?

Инстинктивно я опускаю взгляд на подтянутый живот под его полупрозрачной рубашкой и прогоняю все навязчивые мысли из головы очень большим куском своего бургера. Ни за что на свете.

— А что же ты тогда ешь? Кровь сорока девственниц на завтрак или что-то в этом роде?

Он ухмыляется.

— Что-то в этом роде.

— У меня всегда были подозрения, что ты вампир.

Снова окинув бесстрастным взглядом мои ноги, он добавляет нечто такое, от чего мое сердце замирает.

— У меня есть к тебе вопрос.

Я перестаю жевать и бросаю взгляд на ручку двери, но она со щелчком закрывается, как будто Рафаэль может читать мои мысли. Он переключает свое внимание на лобовое стекло, откидывается назад и проводит ладонью по горлу.

— Почему ты не спишь по ночам?

Мой бургер падает на колени с жалким стуком.

— Может, я тоже вампир?

— Пенелопа.

Его голос обволакивает мое имя, как объятие, заставляя мои веки сомкнуться. В нем чувствуется идеальная буря нетерпения и мягкости, и, наверное, именно поэтому правда срывается с моих губ.

— Плохие вещи случаются по ночам, — шепчу я.

Его челюсть напрягается, но он по-прежнему не смотрит на меня.

— Например?

Например, взрослые мужчины вытаскивают меня в переулок и задирают платье. Однако я остановлюсь на другом примере. Тот, который не причиняет такой боли.

— Мои родители были убиты ночью, — я смотрю на часы на приборной панели. — Точнее, в три сорок утра. Это время, когда нужно бодрствовать и быть начеку, а не спать.

Он медленно кивает. Я не могу прочесть выражение его лица, даже когда прищуриваюсь, но он определенно не удивлен. Я думаю, что он, вероятно, провел свое исследование, прежде чем дать мне работу, и, кроме того, такие мужчины, как он, относятся к смерти как к части мебели: она всегда рядом и на нее легко закрыть глаза.

— Разве ты не можешь бодрствовать и быть начеку в своей квартире?

— Нет.

В его взгляде вспыхивает раздражение.

— Ты не застрахована от того, что тебя могут запихнуть в багажник, Пенелопа.

Значит, мы возвращаемся к тому, чтобы произносить мое имя именно так.

Довольная тем, что удалось уйти от темы родителей, я отпиваю молочный коктейль и пожимаю плечами.

— Я везучая, помнишь? Я доказала это в телефонной будке.

— Ты не везучая, — огрызается он.

Вместо того, чтобы огрызнуться в ответ, я роюсь в карманах его пиджака и нахожу монету. Я держу ее между нами, и по моему лицу медленно расплывается улыбка.

— Орел или решка?

Он вздыхает, откидывается на подлокотник и прячет свой интерес за костяшками пальцев.

— Хорошо. На что ставим?

— Если ты выигрываешь, то получишь свои часы обратно, — я машу запястьем перед его лицом, его часы скользят по нему вверх-вниз. — Если я выиграю, ты съешь этот бургер.

— Орел.

По щелчку моего большого пальца четвертак кружится в воздухе и со стуком падает на центральную консоль. Я оглядываюсь и смеюсь, а затем бросаю жирный пакет ему на колени.

— Приятного аппетита.

Он хмурится и разворачивает бургер кончиками пальцев. Но потом я сама оказываюсь в глупой ситуации, потому что, когда он сжимает бургер обеими руками и заглядывает в мою гребаную душу, откусывая нелепо большой кусок, горячее, раздражающее вожделение опускается к низу моего живота и обжигает клитор.

Господи. Это всего лишь бургер. Но есть что-то в том, каким маленьким он выглядит в его руках, что-то в том, как напрягаются его покрытые татуировками предплечья и как первобытно его зубы впиваются в булочку. Это заставляет меня задуматься о других вещах, которые он ест подобным образом.

Голова кружится, я приоткрываю окно, незаметно поворачиваю голову и набираю полные легкие чертова воздуха. Я уже собираюсь сделать еще один, когда горячая рука скользит под пиджак и по бедру, заставляя сжаться мои легкие.

Что за…

Мой взгляд падает на книгу, лежащую на центральной консоли. Рафаэль раскрывает ее, вырывает страницу и вытирает ею рот.

Я таращусь на зазубренный край.

— Что…

— Да?

— Это книга.

— Я это осознаю, Пенелопа, — он сминает страницу в кулаке и бросает ее в пакет с едой. Когда я продолжаю сидеть в недоумении, он небрежно пожимает плечами и отправляет в рот кусочек картошки фри целиком.

— В любом случае, не похоже, что ты собираешься ее возвращать.

Я опускаю глаза.

— Откуда ты это знаешь?

— На корешке написано Собственность публичной библиотеки Атлантик-Сити.

А, точно.

— И вообще, зачем ты читаешь это дерьмо? Хочешь получить работу в сфере IT?

— Не думаю.

— Не думаешь?

Не знаю, почему я предпочитаю правду саркастическому ответу, ведь неандертальцы, которые так относятся к книгам, не заслуживают честности.

— Я играю в эту… игру.

Его смех грубоват.

— Ну конечно же играешь.

— Я захожу в библиотеку, закрываю глаза и выбираю наугад книгу для чайников, — продолжаю я, не обращая на него внимания. — Что бы я ни выбрала, я говорю себе, что должна это прочитать.

— Почему?

— Потому что, как я тебе уже говорила, я пытаюсь быть добропорядочной, — говорю я, и в моем тоне слышится раздражение. Под его горячим любопытным взглядом я разглаживаю свой топ и делаю глубокий вдох. — Я пытаюсь найти то, что мне интересно. Что-то, на чем я могу сделать карьеру, — я искоса смотрю на него. — Я же не хочу работать на тебя всю оставшуюся жизнь, не так ли?

У него на языке закипает веселье, он сжимает губы в попытке подавить его. Когда он откусывает еще кусочек от своего бургера, я снова вспыхиваю от жара.

— Что заставляет тебя думать, что ты найдешь свою карьеру в книге для чайников?

— По большей части, я выдаю желаемое за действительное, — признаю я. — Я пробовала другие работы, но, похоже, ничего не клеится.

— Например?

— Ну, я работала в автосалоне, продавцом в торговом центре, стриптизершей, секретаршей…

Мои слова обрываются, когда предплечье Рафаэля напрягается.

— Стриптизершей.

Его тон спокоен. Слишком спокойный, чтобы чувствовать себя комфортно. Всего одно слово, четыре слога, но оно проникает сквозь мою кожу и кристаллизует мою кровь. Почти невозможно изобразить безразличие, когда я поднимаю взгляд, чтобы встретиться с его, но это не мешает мне попытаться.

— Да.

Темнота, бушующая в его глазах, нервирующая.

— Ты была стриптизершей.

На этот раз мне удается только кивнуть.

Крошечная искорка чего-то нервирующего мелькает в его взгляде. Он скребет зубами по нижней губе, бросая взгляд на крышу своей машины.

Когда его глаза опускаются к моим, они чернее, чем нефтяное пятно, и такие же опасные.

— У тебя хорошо получалось? — напряженно спрашивает он.

Я вызывающе выпячиваю челюсть.

— Да.

Он мрачно выдыхает. Откинувшись на спинку своего огромного сиденья, он поглаживает подбородок и медленным, всевидящим взглядом пробегает по моим бедрам и груди. К тому моменту, когда он останавливается на моем лице, все мои нервные окончания горят, а легкие не справляются с напряженным дыханием.

— Так покажи мне.