Осуждённые грешники (ЛП)

Глава двадцать восьмая

Может, я и лгунья и мошенница, но Рафаэль такой же. Он определенно не досчитал до десяти, прежде чем поднялся на ноги и направился сквозь толпу ко мне.

Паника бурлит в моих венах, и я врываюсь в дверь без опознавательных знаков, не имея ни малейшего представления о направлении. Когда она захлопывается за мной, шум вечеринки стихает, и на меня обрушивается запах влажной земли. Еще одна пещера — отлично. Вдали от любопытных глаз моя быстрая походка переходит в неуклюжий бег, по мере того как я углубляюсь в темноту. Эта пещера переходит в другую, потом в еще одну, а когда я снова сворачиваю и не вижу никакого света, то понимаю, что я чертова идиотка. Почему я все время забегаю в места, не зная, куда они ведут?

Наверное, потому, что неизвестность впереди меня все же менее пугает, чем известность позади.

Подавляя подступающий к горлу страх, я продолжаю двигаться, отвлекаясь на мысленный монолог.

Подсчет карт без какой-либо посторонней помощи не является незаконным. Нет такого закона, согласно которому игрок не может присвоить каждой карте высокое или низкое ценность, чтобы оценить значения ещё не разыгранных карт.

Эта речь годами хранилась у меня в голове в одном из тех мысленных ячеек «На случай непредвиденных обстоятельств», но мне никогда не приходилось ее использовать. Я пыталась сделать это с Мартином О'Хара, но его рука нашла мое горло прежде, чем я успела ее сказать.

Интересно, куда направятся руки Рафаэля, когда он поймает меня?

В четверг вечером его рука тоже потянулась к моему горлу. Чего я никак не ожидала, так это того, что она соскользнёт с меня, когда я признаюсь в своем самом страшном грехе, а потом он уложит меня в своей машине и скажет, что разберется с этим. Что это вообще значит? Должна ли я испытывать беспокойство или облегчение?

Холодок пробегает у меня по спине, и не только потому, что здесь холодно. Теперь стало еще темнее, и я даже не могу увидеть, как мои рваные облачка конденсата окрашивают черноту.

Мои пальцы цепляются за скалистую стену, следуя изгибу в другой чертов туннель, где я врезаюсь во что-то похожее на камень. Что-то с горячими руками, бешеным сердцебиением, не заботящееся о моей безопасности, прижимает меня к стене.

Если бы миллион врагов последовали за мной в сеть пещер, я бы все равно знала, что это Рафаэль нашел меня. Потому что, Господи, никакой другой аромат не смог бы разжечь огонь между моих бедер так, как теплая смесь из одеколона, мяты и опасности, просачивающийся из пор этого мужчины. Даже горьковатый запах виски, покидающий его губы и касающийся моего горла, не беспокоит меня: я слишком кайфую от веса его тела, заключающего меня в клетку.

Джентльмен. Этого слова не существует под покровом этой тьмы, и когда его руки начинают блуждать, я знаю, что не хочу этого. Они хватают подол моего платья и задирают его вверх по бедрам. Если бы от настойчивости его движений у меня так не кружилась голова, я бы сказала ему быть осторожным, потому что я оставила бирку на этом платье в надежде вернуть его завтра.

— Красивое платье, — шепчет он, весь облаченный в шелк яда, против трепещущего пульса в моем горле. — Ты его украла?

Его руки касаются моих обнаженных бедер, ткань моего платья теперь обвивается вокруг его предплечий. Каждый сантиметр моего тела поет от предвкушения, а ледяной холод, свистящий в маленьком промежутке между нами, напоминает мне, что мне не должно быть так чертовски жарко в декабре.

— Не в этот раз, — мурлычу я, прижимаясь губами к его груди. — Я купила его на полученные от стриптиза деньги…

Сильный, горячий шлепок падает на мою задницу, и мой удивленный вскрик впитался в дорогую ткань его рубашки.

— Что я говорил о стриптизе для других мужчин, Пенелопа? — говорит он, его грубый тон противоречит медленным, успокаивающим кругам, которые его ладонь теперь делает по моей ноющей заднице.

— Мне не нужно раздеваться для других мужчин. У меня есть один клиент, который переплачивает за приватные танцы в своей машине.

Ещё один шлепок. Такой громкий, что удар эхом отражается от капающего потолка. Мой стон поднимается вслед за ним, как пар в горячей сауне. Прежде чем я успеваю сделать еще один вдох, его бедра сильнее прижимают меня к стене, между ними что-то твердое и пульсирующее.

Твою ж мать. Внизу живота образуется пустота, которая так и просится быть заполненной трением. Мне не нужно доставлять ему удовольствие, прижимаясь к нему, как я делала в его машине, потому что обе его руки скользят по моей заднице и обхватывают ягодицы, когда он прижимает меня к своей эрекции.

Он идеально ложится между моих бедер, и я слишком без ума от его веса, чтобы придумать еще один язвительную ответ.

Его губы касаются моей макушки.

— Ты сказала, что придерживаешься праведного образа жизни. Мартин тебя ничему не научил?

— Так и есть. Я имею в виду, у меня есть…

Ещё один шлепок по заднице. Этот шлепок настолько силен, что я подаюсь вперед, так что мой клитор покалывает от его выпуклости.

Я схожу с ума. Всё, что я слышу — это гул в ушах, когда он снова заговаривает.

— На этом Побережье есть только одна маленькая негодница, которая научила бы Рори считать карты.

Искры пробегают от тепла кончиков его пальцев вниз, к моей киске, когда они проводят по тонкой полоске моих стринг. Когда они соединяются под моим пупком, я перестаю дышать.

Если бы он опустил эти большие пальцы ниже, то понял бы, что мое тело ненавидит его не так сильно, как мой мозг.

Но он не делает этого, а лишь с раздраженным шипением оттягивает резинку и хватает меня за запястье. Он тянет меня в темноту, а когда я отстраняюсь, крепче прижимает к себе.

— Ты не выберешься отсюда сама, Пенелопа.

Да, ни за что. С болью в заднице и колотящимся сердцем я вслепую следую за ним по туннелям. Откуда, блять, он знает, куда идет?

Его тяжелые шаги эхом отдаются от толстых стен, и по мере того, как шум вечеринки становится все громче, мое тело наполняется облегчением. Это было на удивление легкое наказание за совершенное преступление. Точно так же, как вчера, когда он погнался за мной в лес и я призналась, почему на самом деле оказалась на Побережье, он легко меня отпустил.

Мы врываемся в дверь, кажется, что мы никогда и не покидали клуб. За столом с рулеткой раздаются одобрительные возгласы, а в баре за коктейлями слышны пьяные разговоры. Мы снова вошли через другую дверь, и я вижу на другом конце комнаты затылок Рори с вьющимися волосами. Я делаю шаг к ней, но кто-то дергает меня за запястье и затаскивает за столик, находящийся в тени.

Я ахаю от неожиданности. Очевидно, Рафаэль еще не закончил мучить меня.

— Не двигайся.

Он исчезает, вскоре появляясь со стороны бара с двумя напитками в руках. Он держит стакан с виски кончиками пальцев и со стуком ставит передо мной мартини с маракуйей.

Я смотрю на него.

Откуда он узнал, что это мой любимый напиток?

Но нет времени зацикливаться на этом, когда его тяжелая рука задирает подол моего платья и сжимает мое колено. Несмотря на каждую феминистскую косточку в моем теле, я не могу не поежиться под его собственнической ладонью.

Он достает из кармана колоду карт и переворачивает верхнюю карту.

— Выше или ниже.

Мой взгляд скользит по его профилю. Он смотрит прямо перед собой, выражение лица нейтральное, если не считать выразительного движения челюсти.

— Я…

Он сжимает мое колено.

— Я не в настроении, Пенелопа.

Я делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться. Я точно знаю, что он делает, потому что Нико делал это со мной, а я — с Рори. Так тренируются в подсчете карт новички. Ты перебираешь колоду, гадая, будет ли следующая карта с большим или меньшим значением. Ведя постоянный подсчет того, что было сдано, шансы угадать правильно значительно возрастают по мере того, как ты приближаешься к нижней части колоды.

Я лучшая в этой игре, но, судя по тому, как Рафаэль сжимает мое бедро, возможно, я и не хочу быть такой.

Мой взгляд обращается вниз на тройку треф. С точки зрения статистики, ответ очевиден.

— Выше.

Стенки моего живота напрягаются, когда его рука скользит по моему бедру на несколько сантиметров вверх. Ладно, я раньше не играла в эту версию. Я поднимаю на него глаза, но всё равно по выражению его лица можно предположить, что он ждет автобус.

Хлопок ещё одной карты, упавшей на стол. Четверка пик.

Я вздыхаю и перевожу взгляд на каменный потолок.

— Выше, — шепчу я.

Валет пик.

Мои пальцы обхватывают край дивана, когда холодная застежка его часов скользит по внешней стороне моего бедра, а мягкая подушечка его большого пальца — по внутренней.

Сердце замирает, я в отчаянии оглядываю комнату. Праздничное сияние вечеринки не касается нашего уголка пещеры, и я не сомневаюсь, что посетители вечеринки даже не знают, что мы здесь, не говоря уже о том, как близко большой палец Рафаэля находится к ластовице моих стринг.

Валет пик, ладно. Блять. По логике, я должна была бы сказать — ниже, но боль предвкушения в моем клиторе наводит на другие мысли.

— Выше.

Глаза Рафаэля скользят в сторону, в них загорается что-то невразумительное, и он переворачивает еще одну карту.

Королева червей.

Он презрительно выдыхает.

— Ты, должно быть, издеваешься надо мной.

Когда он проводит большим пальцем по ластовице моих трусиков, наши взгляды сталкиваются. По темноте, затуманившей его радужку, я понимаю, что он чувствует то, что зарождается между моих бедер с тех пор, как его руки задрали подол моего платья в пещере.

Костяшки его пальцев вдавливаются в мою гладкость, затем, обхватив внутреннюю поверхность бедра, он вытягивает большой палец так, что он проскальзывает под кружево и прокладывает сводящую с ума медленную дорожку между моими складочками.

Он останавливается в опасной близости от моего клитора.

Мы пристально смотрим друг на друга. Я не смогла бы дышать, даже если бы захотела. Шум вечеринки стихает, когда в моих глазах отражается отчаяние, которое я больше не могу скрывать. Его взгляд смягчается чем-то, от чего по моим рукам пробегают мурашки.

Вспышка зеленого и цитринового, а затем я ахаю, когда его большой палец прижимается к моему клитору, а свободная рука находит опору в копне моих волос. Он запрокидывает мою голову, прижимается губами к моей шее и рычит свой следующий вопрос мне в горло.

— Как ты научилась считать карты?

— Я не училась. Ты уже знаешь это, я удачливая…

Мой протест прерван вспышкой удовольствия, разгоревшимся в моем клиторе. Приятное трение. Святое прикосновение. Большой палец Рафаэля движется быстрыми, неумолимыми кругами, и белые пятна пляшут у меня за веками.

— Ты не удачливая, Пенелопа. Только не для меня. С тех пор как ты появилась на этом Побережье, я стал самым невезучим человеком на свете. Я теряю все, ради чего работал, и все это из-за тебя.

Шок пересиливает мою похоть, я хватаю его за волосы и оттягиваю его голову назад, пока его губы не касаются моих. Я усмехаюсь ему в губы.

— Значит, ты действительно веришь в удачу. Так вот почему ты меня ненавидишь?

Он горько смеется, и я вдыхаю каждый сантиметр его горячего дыхания, словно это спасательный круг.

— Я неимоверно суеверен, Пенелопа. Раньше такого не было. Я и не хочу быть таким. Потому что никто не доверяет генеральному директору или начальнику, который избегает проходить под лестницами или стучит костяшками пальцев по ближайшей деревянной поверхности, когда с его уст слетает какая-нибудь нехорошая мысль. На самом деле, это ирония судьбы. Я сколотил все свое состояние на азартных играх и статистической вероятности. Я никогда не принимал решений, основываясь на эмоциях, а потом появляешься ты, черт возьми, и я внезапно начинаю убивать деловых партнеров, потому что они смотрят на тебя неправильно. Знаешь, я начинаю думать, что та гребаная цыганка была права.

— Какая цыганка?

Горячий палец скользит в мой вход, и все мысли, включая суеверия и цыган, покидают мою голову. Господи. Он толкается глубже, входя и выходя, входя и выходя, словно запоминает стенки моей киски. Мой лоб прижимается к его, наше дыхание переплетается. Его взгляд опускается на мои губы, и он стонет.

— Что, хочешь поцеловать меня или что-то в этом роде? — говорю я, и мой сарказм окрашен надеждой.

— Что-то в этом роде, — бормочет он в ответ, щелкая по моему клитору за мою дерзость.

Мою спину пронзает электрический разряд, и я цепляюсь пальцем за булавку на его воротнике, чтобы быть поближе к нему.

— Тогда почему ты этого не делаешь?

Он смеется.

— Я бы никогда не доставил тебе такого удовольствия, Пенелопа.

Гордость вспыхивает в моей груди, как неприятная сыпь.

— Да, ну, я бы тоже не стала тебя целовать.

— Нет?

— Нет. Мне не нравится вкус виски.

Он отпускает мои волосы, проводит рукой по спине и притягивает меня к себе за задницу, чтобы его пальцы могли проникнуть в меня еще глубже. Я вскрикиваю, извиваясь от нарастающего давления. Черт, так вот что такое прелюдия? Потому что если это так, то как девушки сдерживаются до проникновения?

— Спорим, ты поцелуешь меня первой.

Я смеюсь, бред затуманивает мое зрение.

— Спорим на миллион долларов, что мои губы никогда не прикоснутся к твоим первыми.

Еще один щелчок по моему клитору. Еще один шаг ближе к оргазму. Когда он снова погружается в меня, то на этот раз уже двумя пальцами. Моя киска горит от темного удовлетворения, растягиваясь, чтобы вместить его. Я слишком близко.

— У тебя нет миллиона долларов, — говорит он со скучающим видом.

— Это неважно, потому что я не собираюсь проигрывать.

Его смех так мягко касается моих губ, что в моем безмозглом состоянии у меня возникает искушение взять кредит прямо здесь и сейчас. Вместо этого я откидываю голову, чтобы не поддаваться искушению, и сажусь на его пальцы.

Искры потрескивают и вспыхивают в нижней части моего тела, затуманивая зрение и распространяя пьянящее вожделение по моим венам. Когда Рафаэль говорит, я едва слышу его из-за звона в ушах.

— Ты плохая девочка, Пенелопа.

— Да, — выдыхаю я.

— А ты знаешь, что случается с плохими девочками?

Я так близка к оргазму, что, черт возьми, чувствую его вкус.

Но тут Рафаэль отстраняет меня, его пальцы покидают мои трусики с легким щелчком резинки.

Сбитая с толку, я перевожу взгляд с потолка на него, как раз в тот момент, когда его влажная рука касается моей челюсти. Он с мрачным восхищением следит за движениями, размазывая мои соки по нижней губе.

— Они не кончают.

И затем, как будто мы собрались на деловую встречу, он поднимается на ноги, разглаживает брюки, проводит большим пальцем по булавке на воротнике и растворяется в толпе. Он оставляет меня с трепещущим клитором, расстроенным сердцем и новой ненавистью к мужчинам с большими руками и шелковистыми голосами.