Осуждённые грешники (ЛП)

Глава двадцать шестая

Звук выстрела окутывает мое тело нервной аурой, когда я наблюдаю, как Мэтт бьет кулаком по крышке моего древнего телевизора. Снова. Похоже, третий раз получился магическим, потому что зернистое изображение становится более четким, а из динамиков доносится музыкальная заставка к фильму «Идеальный голос».

Он плюхается рядом со мной на диван и пристально смотрит на мой профиль. Я запихиваю в рот горсть попкорна, чтобы заглушить вздох. Вот оно.

— Сколько у них ванных комнат?

— Я не знаю, Мэтт. Я писала только в одной.

— Да, но если бы ты рискнула предположить?

Мои глаза закатываются на трещины на потолке, когда Мэтт начинает подсчитывать количество возможных туалетных комнат, ванных и душевых, которые были бы в доме с десятью спальнями. Конечно же, он говорит об особняке Анджело и Рори. Он не переставал спрашивать о нем с тех пор, как я рассказала ему, что провела там вечер, играя в Блэкджек, поедая конфеты и смотря Роми и Мишель⁵⁴ с Рори. По крайней мере, ванные комнаты — более безопасная тема для разговора, чем причина, по которой я вообще там оказалась: потому что я только что услышала, как мужчина после выстрела упал на землю, как мешок с картошкой, а я была не в том состоянии, чтобы закончить смену.

Мэтт похож на золотистого ретривера — лохматые светлые волосы и счастливая улыбка. Я не хочу останавливать его виляющий хвост негативными разговорами, такими как убийства и тот факт, что Анна даже не помнит его имени, не говоря уже о желании встречаться с ним.

Ты видела какие-нибудь машины в гараже?

Есть ли у них один из этих модных кранов с горячей водой?

А как насчет тайной комнаты? У них, должно быть, есть какая-то тайная комната.

Вопросов у Мэтта становится все меньше и меньше, пока я украдкой не бросаю на него взгляд и не понимаю, что он крепко спит, а миска с попкорном ненадежно балансирует у него на коленях.

С беспокойным гулом в крови я наблюдаю за ярким светом телевизора, освещающим стены темной комнаты, пока не начинаются титры.

Время близится к часу ночи, когда я выключаю телевизор, и, несмотря на рок-музыку, от которой вибрируют стены позади меня, становится устрашающе тихо. Слишком бесшумно для моего маниакального ума.

Я знал, что это была ты.

Бах.

Я знал, что это была ты.

Бах.

События этого дня повторяются в моей голове, и каждый раз, когда выстрел выводит из себя мои внутренности, я становлюсь все более и более напряженной. Этот человек знал, кто я такая, и хотя он сейчас находится где-то в мешке для трупов, у меня ужасное чувство, что моя тайна не умерла вместе с ним.

Мартин О'Хара, возможно, прямо сейчас находится на пути к Побережью.

Уставившись в стену, я провожу кулоном с четырехлистным клевером вверх-вниз по цепочке, но это мало помогает успокоить нервы. Я не могу понять, стала ли я вдруг самой невезучей девушкой на свете, потому что мое прошлое настигло меня в третьем по спокойствию городке США, или самой удачливой, потому что Рафаэль застрелил брата Мартина по не связанной причине.

Как бы то ни было, я должна бежать. Взять все деньги, лежащие в верхнем ящике комода, и пересечь границу с Канадой. Я вернулась на Побережье, чтобы спастись от своих грехов, но мне начинает казаться, что все, что я сделала — низвергла себя в низший круг ада.

Когда я закрываю глаза, призрак успокаивающих слов Рафаэля у моего уха и его горячей руки на моем животе пробирают меня до мурашек.

Самая худшая часть этого всего? Я думаю, мне здесь нравится.

Оранжевый свет загорается за моими веками, и я в замешательстве распахиваю их. Проходит несколько секунд, прежде чем гостиная снова озаряется двумя быстрыми вспышками подряд.

Что за хрень?

Затаив дыхание, я соскальзываю с дивана и выглядываю в окно. Знакомый Гелендваген небрежно припаркован на другой стороне улицы, его фары направлены на мое окно. В тот момент, когда я отдергиваю штору, они снова вспыхивают.

О, черт возьми, нет. Что Рафаэль здесь делает?

Мое сердце бьется быстрее, когда я отступаю от окна. Я ни за что не сяду в машину этого мужчины, несмотря на глубокое, темное желание снова почувствовать его руки на своем теле. Он только что убил человека из-за проигрыша в Блэкджек. Уехать с ним в ночь было бы одним из трех самых глупых поступков в моей жизни. А я натворила много глупостей.

Мой телефон жужжит на журнальном столике, заставляя меня подпрыгнуть. Это сообщение с неизвестного номера.

Десять.

Я в неверие смотрю на текст, следом приходит еще одно.

Девять.

И еще одно.

Восемь.

Я не из терпеливых, Пенелопа.

Вибрация дребезжит по стеклу, и я беспомощно смотрю, как текстовые сообщения отсчитывают время, словно бомба замедленного действия.

Один.

Я крепко зажмуриваю глаза.

Тишина.

И тут самый громкий гудок, который я когда-либо слышала, слышится сквозь окно и наполняет мою гостиную.

— Блять, — визжу я, зажимая уши руками.

Мэтт резко встает, рассыпая попкорн по полу.

— Что это за хрень?

Мудак с манией величия. Гудок не стихает, и я знаю, что Рафаэль достаточно мелочен, чтобы продолжать сигналить в свой клаксон, пока я не спущусь вниз. Бормоча что-то о том, что я сейчас вернусь, я мчусь через холл, на ходу хватая ключи и засовывая ноги в кроссовки. Спустившись вниз, я выскакиваю на обледенелую улицу, распахиваю дверь со стороны водителя и кричу в темноту внутри машины.

— Прекрати! Господи, остановись!

Рафаэль — это словарное определение невозмутимости. Одной рукой он нажимает на клаксон, закатав рукав до локтя, а другой просматривает электронную почту на своем мобильном. Он отрывает глаза от экрана и окидывает меня безразличным взглядом.

— Скажи пожалуйста.

— Через мой труп…

— Это не похоже на пожалуйста.

Подстегиваемая смесью разочарования и упрямства, я забираюсь в машину и бью в его татуированное предплечье.

— Ради бога, у меня есть соседи…

Моя тирада обрывается на полуслове, когда он бросает телефон на пассажирское сиденье, обхватывает меня сзади за бедра и одним быстрым движением усаживает к себе на колени. На мне только шорты, и моя кожа потрескивает в предвкушении, когда они скользят по мягкой шерстяной ткани его брюк.

Его рука обхватывает мою талию, как ремень безопасности, и гудок клаксона затихает, как будто теперь я слышу его под водой. Я слишком отвлечена твердой, горячей тяжестью его груди, прижимающейся к моей спине, и теплым мужским запахом, окутывающим меня. Это опасное сочетание, из-за которого свет уличных фонарей через лобовое стекло становится туманным.

Его дыхание овевает мой затылок.

— Скажи пожалуйста, Пенелопа.

— Пожалуйста, — шепчу я.

— Я тебя не слышу.

Раздражение возвращает меня к реальности. Я поворачиваюсь и цепляюсь пальцами за цепочку от булавки на его воротнике.

— Пожалуйста, — рычу я.

Наши взгляды встречаются. Когда его рука соскальзывает с руля и касается моего бедра, забава, пляшущая в его глазах, перерастает в нечто более горячее.

Ухмылка исчезает с его лица, и внезапно тишина, о которой я молила, становится слишком громкой.

— Видишь, — мягко говорит он. — Это было не так уж и сложно, не так ли?

Сердце колотится в унисон с вновь пробудившемся пульсом в моем клиторе, и я с трудом слезаю с его коленей на пассажирское сиденье.

— Боже, этот звук был раздражающим, — ворчу я, глядя на соседей, выходящих из своих дверей и вытягивающих шеи в сторону улицы.

— Забавно, что я думаю то же самое каждый раз, когда ты открываешь рот.

— Ты вытащил меня сюда только для того, чтобы позлить?

Включив передачу и повернув руль, мы едем в противоположную сторону от главной улицы.

— Нет, — беззаботно отвечает он. — По словам моих юристов, как твой начальник, я обязан позаботиться о том, чтобы у тебя не проявилось симптомов шока или травмы.

— Чушь собачья.

— Это правда.

— И каковы же эти симптомы?

Уголки его губ приподнимаются.

— Раздражительность. Потеря аппетита.

— Я раздражена, это точно.

Он тянется к заднему сиденью и кладет мне на колени пакет из-под фаст-фуда.

— А что с аппетитом?

Я несколько секунд смотрю на пакет, прижав кулаки к бокам. Когда я, наконец, открываю его и вижу свой обычный заказ из закусочной, что-то теплое и нежеланное скапливается внизу моего живота.

Он вспомнил.

Я прочищаю горло, мне становится жарко.

— Ты действительно проверяешь симптомы или это просто предлог, чтобы потусоваться со мной?

— Это я пытаюсь избежать судебного иска, дорогая.

Мой взгляд находит его. Он рассеянно смотрит прямо перед собой. На мгновение я начинаю сомневаться в том, что он лжет.

— Ну, я была бы готова к внесудебному урегулированию вопроса за денежную компенсацию.

Его смех расцветает в моей груди, и когда он смотрит на часы на моем запястье, что-то мягкое появляется в его чертах.

— Держу пари, ты бы так и сделала.

Мы едем в тревожном молчании, пока не добираемся до вершины утеса. Рафаэль паркуется в тени старой церкви и включает печку. Мои нервы напрягаются, когда две пары фар светят в заднее стекло.

— За нами следят, — я с трудом произношу, поворачиваясь, чтобы посмотреть между подголовниками на машины позади нас.

Горячая рука скользит по моим обнаженным бедрам, и все связные мысли исчезают. Господи, ну почему у меня не хватило ума надеть что-нибудь из одежды, прежде чем я вылетела из квартиры?

— Расслабься, это всего лишь мои люди.

Его хватка непоколебима. Повернувшись назад, я сосредотачиваюсь на том, что происходит по другую сторону лобового стекла. Ветки деревьев колышутся на ветру. Скудные облака, проплывающие перед луной. Все, что угодно, лишь бы отвлечься от мизинца, находящегося слишком близко к внутреннему шву моих шорт.

— Они не следили за тобой в прошлый раз, когда ты затаскивал меня в машину.

Между нами воцаряется тишина, затем пальцы Рафаэля скользят по изгибу моей ноги и останавливаются на центральной консоли. Когда он говорит, его голос невыразительный. Почти грубый.

— Ешь свою еду, Пенелопа.

Моя голова кружится слишком быстро, чтобы делать что-либо, кроме как слушать. Под пристальным взглядом я разворачиваю бургер и откусываю кусочек. Машина наполняется звуком моего жевания и нервной энергией, гудящей в ушах. Когда я собираюсь откусить еще кусочек, большая рука обхватывает мое запястье и останавливает меня.

Я поднимаю глаза на Рафаэля. Не отрывая от меня взгляда, он опускает голову и медленно откусывает большой кусок моего бургера. Боже. Пальцы ног поджимаются в кроссовках, а кровь становится на несколько градусов горячее.

Легкое шипение воздуха срывается с моих губ вместе с вопросом, на который, я не знала, мне нужен ответ.

— На что вы заключили пари?

Он слизывает соль с нижней губы, глаза темнеют от чего-то, что действует мне на нервы.

— На то, от чего я не хотел отказываться.

Мое дыхание замирает, когда он берет мой молочный коктейль из подстаканника на центральной консоли. Он делает глоток, затем его рука касается моей, когда он наклоняет напиток ко мне. С трудом сглотнув, я придвигаюсь ближе, сокращая расстояние между нами, и прижимаюсь губами к тому месту, где только что были его.

Его следующий вздох касается кончика моего носа, и, Господи, шоколадный молочный коктейль еще никогда не был таким сладким на вкус.

— Тогда почему ты поставил на это? — шепчу я. Мой голос такой тихий, такой напряженный, что если бы мой лоб едва не касался его, я сомневаюсь, что он услышал бы это за стуком моего сердца.

По его лицу пробегает горькая усмешка.

— Потому что я надеялся, что не буду так… сентиментален по этому поводу.

У его взгляда есть когти, и они впиваются в мою кожу. Он слишком напряженный, слишком задумчивый, и то, как он заставляет мои легкие сжиматься, противоречит всему, что я думаю о мужчинах.

Когда я откидываюсь, чтобы вдохнуть воздух, не загрязненный им, вспыхивает зеленая вспышка, и сильная рука обхватывает мою шею, удерживая на месте.

— Что…?

— Ты нервничаешь.

Я в шоке вглядываюсь в его стоическое выражение лица.

— Н-нет, это не так.

— Ты плохая лгунья, Пенелопа.

Я выпустила дрожащий вздох, собирая все самообладание, на которое способна. Я пытаюсь сохранить легкость.

— А ты плохой игрок в Блэкджек.

Его взгляд искрится чернотой. Проходят секунды, но они кажутся минутами. В конце концов, его пальцы соскальзывают с моей шеи, и он увеличивает расстояние между нами. Достав из кармана покерную фишку, он крутит ее между большим и указательным пальцами, глядя в лобовое стекло.

— Похоже, в последнее время я во всем плох.

Воздух в четырех стенах этой машины изменился так быстро, что у меня перехватило дыхание. Мы перешли от сексуального напряжения и совместного употребления пищи к чему-то такому, от чего у меня волосы на руках встают дыбом.

Когда мягкий голос Рафаэля прорывается сквозь напряжение, мои плечи сжимаются.

— Келли, казалось, знал, кто ты. Вы раньше встречались?

Меня начало тошнит.

— Нет.

— Странно, ведь его брат Мартин владеет баром-казино Ураган, в котором ты раньше работала.

Черт. Черт, черт, черт.

Слова, я знал, что это была ты, вспыхивают на фоне приборной панели, и такое чувство, будто кто-то затянул ремень вокруг моих легких. Мне требуется вся моя выдержка, чтобы на моем лице не отразилась паника.

— Какое совпадение.

— Хочешь знать, что еще является совпадением?

— Нет, — вздыхаю я.

Но он все равно мне говорит.

— Это казино сгорело дотла в среду, а ты появилась на Побережье с чемоданом в четверг.

Я знала, что это произойдет, но все равно отшатываюсь, словно от удара. Кровь стучит в висках, зрение тускнеет, и становится почти невозможно сохранять бесстрастное выражение лица.

— Посмотри на меня, Пенелопа.

Глупо, но я смотрю. И тут же жалею, что сделала это, потому что в его чертах нет ни грамма джентльменства. И это не отражается в его тоне, когда он обдумывает свой следующий вопрос.

— Что. Ты. Сделала?

Мои глава имеют тенденцию выдавать мой следующий шаг, поэтому на этот раз я не смотрю на ручку двери, прежде чем дернуть ее, выскочить наружу и броситься бежать.

Скользкий тротуар превращается в покрытую инеем листву, ветер ревет в ушах. Я бегу в темноту и не знаю, куда она ведет. Похоже, именно так я и поступаю, когда сталкиваюсь с последствиями своих импульсивных поступков.

Я убегаю без всякого плана.

Луна скрывается за ветвями, и когда тишина между стволами деревьев отзывается эхом громче, чем стук моего сердца, я замедляю шаг и останавливаюсь. Когда я делаю полный круг по узкой поляне, тяжесть еще одного глупого решения давит мне на плечи.

Блять. Зачем я забежала в Заповедник Дьявола?

Здесь холодно. Теперь, когда я перестала бежать, декабрьский холод пробирает дрожью мои ноги и руки до костей. Я делаю шаг в ту сторону, откуда, как мне кажется, я пришла, и моя нога цепляется за корень, подворачивая лодыжку.

— Черт, — шиплю в темноту. Когда я наклоняюсь, чтобы потереть ее, тишину нарушает нечто, от чего волосы у меня на затылке встают дыбом.

Треск веток под ногами.

От присутствия Рафаэля у меня мурашки бегут по спине еще до того, как он произносит хоть слово. Прежде чем он хватает меня за талию и прижимает к дереву.

Он делает шаг вперед, загораживая мне дорогу.

— Это ты сожгла казино Мартина О’Хара, Пенелопа?

Мое сердце бьется, как пламя, часть меня благодарна за его тепло, а другая часть знает, что это будет последний раз, когда я его почувствую.

Я не хочу говорить ему правду, и не только потому, что боюсь выражения его глаз. Он и так знает слишком много, сегодня я раскололась, как чертово яйцо, на плавательной платформе, моя детская травма вытекла из меня, как желток. Такое ощущение, что каждая частичка меня, которую я отдаю ему — это еще одна вещь, которую я не смогу вернуть обратно. Часть, за которой я не смогу спрятаться. Что же мне делать: стоять здесь, голой, уязвимой и чертовски промокшей насквозь, перед ним? Мужчиной, который мне даже не нравится? Которому я не нравлюсь?

Я не успеваю ответить, потому что его рука поднимается и обхватывает мое горло, толкая меня назад, пока мои плечи не задевают грубую кору позади меня. Я сдерживаю шипение и сжимаю замерзшие кулаки по бокам.

— Мне нужен ответ, Пенелопа, — говорит он скучающим тоном.

Широкие очертания его силуэта расплываются в темноте позади него, отчего он кажется больше и страшнее. Я не должна оставаться наедине с таким мужчиной, как он, и черная пустота за его радужками говорит мне о том, что он согласен с этим.

С нетерпеливым вздохом его большой палец сильнее прижимается к моему пульсу.

— Это ты сожгла его казино?

Очень реальная возможность умереть вспыхивает перед глазами и заставляет меня кивнуть.

Его живот прижимается к моему.

— Почему?

Ну вот, я снова раскалываюсь, как то яйцо. Напрягая горло в его крепкой хватке, я отвечаю ему.

— Когда в городе открылось новое казино, я и понятия не имела, что им управляет гребаная ирландская мафия, — хрипло отвечаю я. — Я даже не знала, кто такой Мартин О’Хара, всё, о чем я думала, были новые кошельки. Ну, однажды ночью он поймал меня за…

Мои слова обрываются.

— Жульничеством, — заканчивает за меня Рафаэль, его взгляд вспыхивает черным.

Вообще-то, на подсчете карт. Но у меня такое чувство, что говорить самому преуспевающему владельцу казино Вегаса, что я считаю карты, находясь с ним наедине в лесу, было бы очень глупой идеей. Вместо этого я киваю.

— Он сказал мне уехать из города и никогда не возвращаться.

Его взгляд сужается.

— Но зачем этот пожар? Почему ты просто не уехала?

Мы пристально смотрим друг на друга.

— Потому что, когда Мартин О’Хара загнал меня в угол в переулке возле казино, он сделал то же самое, что сейчас делаешь со мной ты.

Когда О’Хара схватил меня за горло, это напомнило мне, как в десять лет я стояла в переулке другого казино с другим мужчиной с сильной хваткой. Хотя все закончилось не так ужасно, мне было обидно. Настолько обидно, что я приняла импульсивное решение зажечь бутылку водки возле его казино, ожидая автобус из города на другой стороне дороги.

Проходит три прерывистых удара сердца. В это время замешательство тенью проносится по лицу Рафаэля, затем его взгляд опускается на руку, обхватившую мое горло.

Он скользит вниз, к ключицам, и сжимает руку в кулак.

— Ты — ходячая покойница, Пенелопа.

Я выдыхаю дрожащий вздох, шепот неповиновения прокатывается по мне. Не потому, что я считаю себя достаточно удачливой, чтобы избежать смерть дважды за одну жизнь — черт, я уже не уверена, везет ли мне вообще, — а потому, что образ моего отца, свернувшегося в позе эмбриона перед тем, как его убили, был выжжен в моей сетчатке в течение последних семи лет.

Какой же стремный способ уйти с мира сего. С тех пор я поклялась, что, когда смерть найдет меня, я встречу ее с прямой спиной и пристальным взглядом.

Я вздергиваю подбородок.

— Я не хочу сегодня играть ни в какую игру. Если ты собираешься убить меня, просто сделай это.

Мои зубы бы стучат, а ветви хлещут на ветру над нашими головами. В конце концов, Рафаэль проводит большим пальцем по губе и переводит взгляд на почерневшее небо.

— И что же в этом было бы забавного?

Что?

Прежде чем я успеваю ответить, он наклоняется и обхватывает меня за талию. Мои ноги отрываются от земли, когда он перекидывает меня через плечо. Кровь приливает к голове, а бедра покалывают в извращенном предвкушение под теплом его ладони чуть ниже изгиба задницы. Я не могла далеко убежать, потому что проходит меньше минуты, прежде чем лунный свет прорезает грязную землю и в поле зрения появляется машина.

Он ставит меня у пассажирской двери и распахивает ее.

— Садись.

Мой рот открывается и снова закрывается. Я ловлю взгляд одного из его шестерок, который курит, прислонившись к седану через дорогу. Он выпускает дым в черное небо и пожимает плечами.

— Где мы…

— Залезай, пока я не передумал тебя убивать, Пенелопа.

Меня не нужно просить дважды.

Тепло исходит от приборной панели и обжигает мои конечности, когда я опускаюсь на пассажирское сиденье. Дверь Рафаэля захлопывается с большей силой, чем нужно, и мы срываемся с места по покрытому инеем асфальту, прежде чем я успеваю пристегнуться.

Я сбита с толку, испытываю неловкость и ошеломлена до глубины души. Я то и дело продолжаю поглядывать на Рафаэля, но выражение его лица настолько непроницаемо, что я не могу понять, что лучше — извиниться или пошутить.

Я предпочитаю утонуть в тишине, потом я вожусь с радио, после этого начинаю копаться в поисках упавшей картошки фри по краям сиденья.

И в конце концов когда я начинаю рисовать на запотевшем стекле, машина резко останавливается. Сердце рвется вперед вместе с телом, и когда я поворачиваюсь лицом к Рафаэлю, он хватает меня за шиворот и отрывает мою спину от сиденья. Когда он снова опускает меня, под моей головой оказывается что-то мягкое.

Подушка.

Без всякого выражения он снова лезет на заднее сиденье и достает одеяло. Он накидывает его мне на голову, и двигатель снова оживает.

— Спи.

— Но…

— Никаких но, Пенелопа. Забудь о Мартине О’Хара, теперь он — моя проблема.