Осуждённые грешники (ЛП)

Глава шестая

— Мы ведь друзья, верно?

Я отодвигаю шоколадный фондан подальше от себя и обхватываю желудок. Это последнее блюдо ужина из восьми блюд, и если я съем еще хоть кусочек, молния на моем платье перестанет застегиваться.

— Конечно, — Мэтт говорит это скучным тоном, который говорит о том, что он не слышал ни слова из того, что я сказала. Он слишком занят тем, что смотрит на свою подружку, которую, как я теперь знаю, зовут Анна. Она сидит через три стола от меня с группой друзей, и никто из них не притронулся ни к одному блюду. — Ладно, как насчет этого. Когда она пойдет в уборную, ты пойдешь за ней. А потом притворишься, что разговариваешь по телефону и рассказываешь о том, какой у меня большой член или что-то в этом роде.

Я даю ему несколько секунд на то, чтобы улыбнуться или рассмеяться, что угодно, лишь бы показать, что он шутит. Но этого не происходит.

— Думаешь, это поможет тебе заполучить её?

Он смотрит на меня косо.

— Девушкам нравятся большие члены, верно?

— Господи, Мэтт, — я снова придвигаю к себе торт. И съедаю ещё один кусочек. — Почему бы тебе просто не пойти и не поговорить с ней?

— Ты что, головой ударилась? Она подумает, что я чудак.

Я беру еще один кусочек сладкой вкуснятины, а не указываю на очевидное. Шоколад вкуснее, чем правда. Черт, иногда крысиный яд вкуснее правды.

Темнота наступила где-то между гребешками и бараниной: теперь факелы, инфракрасные лампы и тепло любовной истории отбрасывали на поляну туманное сияние. Низкий, легкий ритм мини-оркестра набрал темп, и в игру вступил саксофон. Когда блестящие туфли на шпильках выходят на танцпол, а за ними неохотно следуют кожаные мокасины, ночь наполняется весельем.

Официант доливает мне шампанское. Я поворачиваюсь, чтобы поблагодарить его, но мой взгляд привлекает темная фигура за его плечом. Рафаэль Висконти прислонился к барной стойке, а вокруг него, как надоедливая муха, жужжит очередная женщина. Они приходят и уходят весь вечер — разные платья, разные прически, но одно и то же вызывающее поведение.

Как и все женщины до нее, она делает широкие жесты и громко смеется. Рафаэль, напротив, спокоен и обходителен. Он наклоняет голову, слушая ее монолог, проводит большим пальцем по благовоспитанной улыбке.

Рафаэль Висконти — идеальный джентльмен.

Он также идеальный лжец.

Слово «лжец» вертится на кончике моего языка, как кислая конфета. Пусть это будет инстинкт или здравый смысл, но я нутром чую, что эта джентльменская выходка — не более чем пыль в глаза.

Словно почувствовав, что я думаю о нем плохо, Рафаэль поднимает взгляд и устремляет его на меня. В нем мелькает мрачное веселье, а то, как он произносит «Пенелопа», растягивая все четыре гласные в мягком акценте, проносится шепотом на ветру.

Сердце бешено колотится, я разворачиваюсь на стуле, пытаясь сохранить лицо. Мне действительно нужно перестать смотреть на него, а то он начнет думать, что я ревную или что-то в этом роде. А я точно не ревную.

Я сосредоточиваюсь на паре, исполняющей пьяный вальс на танцполе.

— Эй, — я пинаю Мэтта под столом, чтобы привлечь его внимание, — расскажи мне, что ты знаешь о Рафаэле Висконти. Он мудак, не так ли?

Он хмурится, затем бросает взгляд через мое плечо. Я знаю, что он видит красивого мужчину, разговаривающего с женщиной под романтическим светом, потому что его лицо расплывается в ехидной ухмылке.

— Ты собираешься попытать счастья?

— Нет, — я расстегиваю верхнюю пуговицу шубы, и взгляд Мэтта опускается к проему.

— Думал, тебе холодно?

Я ударяю его сумочкой.

— Отвечай на вопрос. Скажи мне, что ты знаешь о Рафаэле Висконти, иначе я скажу Анне, что у тебя лобковые вши.

Моя угроза не утихомиривает его ликования, потому что он повторяет мой совет писклявым голосом, который, как я полагаю, должен подражать моему.

— Почему бы тебе просто не пойти и не поговорить с ним?

Я не знаю, почему я не сказала Мэтту о грубости Рафа раньше. Наверное, по той же причине, по которой я не сказала Нико о том, что мы уже встречались, тогда мне пришлось бы объяснять всю эту историю с мошенничеством. Мэтт ничего об этом не знает, и, будучи моим единственным другом на Побережье, я собираюсь сохранить это в тайне.

Кроме того, по какой-то странной причине мне нравится быть единственной, кто знает секрет Рафаэля.

Прежде чем я успеваю сказать своему другу, что лучше бы я прыгнула с вершины утеса Дьявольской Ямы во время прилива, скрип стула заставляет его голову повернуться на девяносто градусов. Мы оба провожаем взглядом Анну, когда она поднимается на ноги, разглаживает платье и в сапогах на каблуке пробирается по танцполу к бару.

Я не могу объяснить, почему мое горло сжимается с каждым знойным покачиванием ее бедра.

В тоне Мэтта пропадает юмор и появляется паника.

— Нет, серьезно. Иди поговори с ним.

Как будто с точностью до секунды, Анна проскальзывает рядом с Рафаэлем, через полсекунды после того, как другая девушка освобождает место.

Моя рука сжимается в кулак вокруг испачканной шоколадом салфетки.

— Почему? Волнуешься, что он украдет твою девушку?

— Конечно, я беспокоюсь, посмотри на него, мать твою.

Неохотно, но я смотрю, причем в самый неподходящий момент. Видимо, что-то из сказанного Анной показалось ему смешным, потому что он наклоняет голову к мерцающей веранде и смеется. Это не просто вежливый смех, а глубокий, искренний. Такой, который трудно подделать.

Наверное, он лучший лжец, чем я думала, потому что на какую-то безумную секунду я почти поверила в это.

Господи, я, наверное, пьяная.

— Ты не ответил на мой вопрос. Он ведь мудак, верно?

Мэтт выглядит удивленным.

— Раф? Мудак? Черт возьми, нет. Как бы мне ни хотелось сказать, что он придурок, потому что такому красивому мужчине нужны какие-то недостатки, но это не так. Его стипендиальная программа ежегодно оплачивает сотне детей из неблагополучных семей полный курс обучения в Академии Побережья Дьявола. Он финансирует больничный фонд «Загадай желание», а помнишь, когда четыре года назад в Яме пронеслась та странная снежная буря? — неохотно я киваю. — Он оплатил все ремонтные работы и ущерб из своего кармана. Должно быть, это обошлось ему в миллионы. Он хороший парень, в отличие от некоторых других Висконти…

Я следую за его пристальным взглядом в другой конец бара, где Бенни пытается произвести впечатление на блондинку, наливая бутановую жидкость из своей Зиппо себе на ладонь. Он сжимает кулак, подносит к нему зажигалку, а затем дует.

Мэтт выкрикивает ругательство, когда огненный шар озаряет ночное небо, его злобные языки пламени танцуют слишком близко к бровям девушки.

— А как насчёт этого? Поджоги возбуждают девушек? — бормочет он с сарказмом в голосе.

Резкий порыв ветра вызывает громкий смех, стирающий юмор с моих губ. Мэтт наклоняется ближе, подталкивая меня бедром, и, как две головы одной змеи, мы смотрим друг на друга, пока Анна хихикает и воркует над чем-то, что говорит Рафаэль. Смех сотрясает ее стройную фигуру с такой силой, что она отшатывается назад, а когда рука Рафаэля обвивается вокруг ее талии, чтобы поддержать ее, мы оба шипим, как змеи.

Я набиваю свой рот шоколадным тортом.

— Я умоляю тебя. Пожалуйста, пойди и оторви их друг от друга.

— Ни за что.

— Просто пригласи его на танец…

— Ни за что на свете…

— Я дам тебе сто баксов.

Это предложение заставило меня задуматься. В смысле, я сейчас на мели. Есть рамен, который пролежал у меня в шкафу больше трех лет, как-то не очень хочется.

Вчера вечером, вдыхая терпкий запах кожаного ремешка часов Рафаэля, я кайфовала от осознания выручки денег. Но теперь я вернулась на землю и поняла, что для продажи часов Висконти мне, скорее всего, придется уехать с Побережья, потому что шансы на то, что ломбард, рискуя жизнью, примет их здесь, практически нулевые. И кто знает, когда я найду работу?

— Хочу двести.

— О, да ладно тебе. Я же учитель.

— Ох ох ох, — огрызаюсь я в ответ. — Ты преподаешь в школе с годовым взносом в сорок тысяч. Ты же не собираешь копейки, чтобы позволить себе купить Crayolas¹⁴, верно?

Мэтт делает паузу.

— Хорошо. Сто семьдесят пять.

— Сто семьдесят пять, и ты избавишься от своего коврика.

— Проклятье. Двести и я оставляю его себе.

— Договорились.

Мы скрепляем сделку рукопожатием, но триумф, пробежавший по моему телу, сменяется тяжелым, пугающим страхом. Типично. Я была слишком ослеплена деньгами, чтобы увидеть стоящую передо мной задачу, и теперь мне придется добровольно подойти к Рафаэлю Висконти и завязать с ним разговор. С человеком, который специально сказал мне, что скорее прибьет свой член дверью машины, чем снова заговорит со мной.

Ботинок Мэтта толкает меня в лодыжку.

— Двигайся.

— Отвали, я иду, — шиплю я. Я опустошаю бокал с шампанским в три глотка, отчасти для того, чтобы заглушить бабочек, которым нечего делать в моем желудке, а отчасти для того, чтобы дать мне повод направиться к бару.

Стол колышется, когда я поднимаюсь на ноги. Черт, я выпила слишком много и слишком быстро, и не знаю почему. Не то чтобы мне нужна была жидкая храбрость, потому что со мной удача.

Удача. Точно. Я и забыла о своей удаче.

Расправив плечи, я дотрагиваюсь до четырехлистного клевера у себя на шее и стряхиваю нервную энергию. Ради бога, он всего лишь мужчина. И это всего лишь временная платная работа.

С новой волной уверенности я шагаю к бару, не сводя глаз с цели. Может быть, он слышит решительный топот моих каблуков, направляющихся в его сторону, а может быть, у него за ночь развилось шестое чувство на неприятности, но его глаза поднимаются от бокала, когда я приближаюсь. Даже в свете ярких ламп бара я вижу, как его взгляд скользит по моим черным туфлям на каблуках, поднимается по пройме шубы и устремляется на меня. Что-то в нем оживает, и, как ни странно, я чувствую это в своем собственном пульсе.

Анекдот Анны растворяется при моем появлении, а выражение ее похотливого лица становится таким, что, будь оно осязаемым, ошпарило бы меня. Она пугающе красива. Полуночно-черные волосы, кошачьи черты лица, тело, которое, я уверена, заставит любого, у кого есть глаза, получше присмотреться.

— Прости, детка. Ты не против?

Она пристально смотрит на меня.

— Против чего?

— Если я украду Рафаэля на несколько минут.

Она не подает признаков того, что собирается отойти, пока мягкий тон Рафаэля не рассекает напряжение.

— Было приятно встретиться, Анна.

Пьянящее возбуждение проносится по моему телу, как электрический ток. Даже идиот может понять намек, и Анна уходит. У меня определенно появился новый враг на Побережье, что очень жаль, потому что я хотела бы сначала завести друзей, но об этом я буду беспокоиться позже. Сейчас я слишком сосредоточена на том, чтобы притвориться, что не чувствую присутствия Рафа, когда заказываю напиток.

— Знаешь, я начинаю думать, что ты в меня влюбилась.

Моя челюсть сжимается, и я не свожу глаз с развевающегося хвостика барменши, пока она наливает мне водку и лимонад.

— С чего ты взял?

— Потому что ты никак не можешь оставить меня в покое.

Раздражение, смущение и что-то более яркое покалывает меня, как иголками. Это смешно, я знаю, но от осознания того, что он ни за что не станет разговаривать с другими женщинами подобным образом, у меня по коже пробегает дрожь.

Какая же я жалкая. Потому что, конечно же, он так разговаривает со мной — я украла его чертовы часы.

— А может, я просто хочу увидеть, как ты прибиваешь свой член дверью машины.

— А может, ты просто хочешь увидеть мой член.

Я замираю, затем поворачиваю голову и смотрю на него. Когда я позволяю ошеломленному молчанию пройти, губы Рафаэля подрагивают, а затем исчезают за ленивым глотком виски. Он думает, что выиграл. Мои щеки становятся краснее, чем тепловые лампы над моей головой, и я издаю язвительный смешок.

— Странно. Все считают тебя джентльменом, но так много говорить о своем члене — не совсем джентльменская привычка.

Единственное, что шевелится, это мускулы на его челюсти. А затем с той же неохотой, с какой человек встает с постели утром, он переводит взгляд на меня.

— А что на счёт тебя? Что ты думаешь?

— Я думаю, что меня не так легко обмануть.

Его глаза опускаются к моим губам, и на них появляется медленная, дьявольская ухмылка. Хотя его улыбка холодна, она вызывает тепло в моей душе, которое, как летний ветерок, проникает между ног.

— Как считаешь, Пенелопа? Ты леди?

Мне не нравится его насмешливый тон. Приятный как шелк голос, омраченный сарказмом, заставляет меня попятиться. Я вздергиваю подбородок и пристально смотрю на него.

— Да.

Он проводит рукой по лицу, стирая намек на веселье.

— Ну.

— Что ну?

— Меня тоже не так легко обмануть.

Его тон низкий и мягкий, как будто предназначенный только для моих ушей. Нервная энергия прокатывается по моим плечам, и я прижимаю ладони к барной стойке, чтобы выдержать ее удар. Конечно, он не считает меня леди. Ведь это не так. Ни одна леди не носит платья с сохранившимися бирками и не зарабатывает на жизнь тем, что выманивает у мужчин часы в четверг вечером.

Я прерывисто выдыхаю, и взгляд Рафаэля сужается на облачке конденсата, находящегося между нами.

— Чего ты опять хочешь? Сыграть еще в одну из твоих дурацких игр?

— Если ты достаточно храбр.

Я не знаю, почему я это говорю — я стала на путь истинный, — но это вылетает из моего рта прежде, чем я успеваю остановить его. Полагаю, что это рефлекторная реакция на издёвки, заложенная глубоко внутри меня, как и все остальные мои недостатки.

— Нет.

Тон Рафаэля отрывист и сдобрен глотком виски. Он переводит взгляд за мою голову, как будто ищет кого-то еще с кем можно поговорить.

Он предлагает мне легкий выход, но я слишком гордая, чтобы принять его.

— Боишься, что снова проиграешь?

— Почему ты так уверена в своей победе? — растягивает он слова, веселье снова смягчает его резкость.

— Потому что мне везёт.

Его улыбка остаётся на месте, но я не замечаю вспышку недовольства, которая проходит через его взгляд, как подводное течение. Проходит три тяжёлые секунды молчания. Он почесывает горло и смотрит на беззвездное небо, прихлебывая виски. Резким движением руки он отодвигает пустой стакан по барной стойке и окатывает меня теплом своего внимания.

— У тебя есть на примете какая-нибудь игра?

— Да.

Нет. Но если три года танцев меня чему-то и научили, так это тому, что ты должен быть хозяином положения. Если я позволю ему выбрать игру, мои шансы проиграть возрастут в сто раз.

Я делаю медленный глоток своего напитка, выигрывая время, чтобы перебрать в уме список игр в баре. Это занимает больше времени, чем обычно, потому что трудно сосредоточиться, когда голос кричит, чтобы я уходила. Как и в случае с викториной, это должно быть что-то безопасное, а не откровенное жульничество. Я выбираю одну из своего списка и с удовлетворенным стуком ставлю стакан на стойку.

— Готов?

Рафаэль поднял ладонь.

— Мы еще не договорились о ставке.

— Если я выиграю, то получу и эти часы тоже, — я киваю на Seamaster на его запястье. При мысли о том, что я снова разведу Рафаэля Висконти на его часы, у меня перехватывает дыхание.

— А если я выиграю?

От неожиданной резкости его тона у меня на затылке волосы стали дыбом. Я перевожу взгляд с его запястья на лицо и тут же жалею, что сделала это. Я не была готова к опасности, которая пляшет в его глазах.

Я сглатываю комок в горле, внезапно осознавая, что мои соски напряглись под тонкой тканью бюстгальтера. Он всего лишь мужчина. Он всего лишь мужчина. Он всего лишь мужчина.

— Ну, и чего же ты хочешь? — спрашиваю я.

Он задерживает взгляд на мне на мгновение. Он облизывает губы, и в его зеленом взгляде мелькает что-то очень неджентльменское. В тот момент, когда мне кажется, что напряжение может задушить меня, он слегка качает головой.

— Чтобы ты ушла.

Я моргаю.

— Что?

Он ухмыляется моему удивлению.

— Я бы хотел спокойно насладиться свадьбой брата, чтобы ты не ходила за мной по пятам, — его взгляд остановился на чем-то позади меня, и он издал язвительный вздох. — Почему-то мне кажется, что твой спутник не будет против.

Я прослеживаю за его взглядом до Мэтта. За последние пять минут ему каким-то образом удалось отрастить пару яиц и пересесть за столик Анны. Он сидит напротив нее, зажатый между двумя её подругами, и смотрит на нее с интенсивностью серийного убийцы. Я оглядываюсь на наш столик и вижу четыре пустые рюмки, аккуратно выстроившиеся на его стороне.

Кто бы сомневался.

— Договорились, — говорю я беззаботно. К черту, я не собираюсь встречаться с ним после сегодняшнего вечера. Он сядет на свой частный самолет и вернется в Вегас, а потом, может быть, появится на Пасху или еще когда там ещё. Надеюсь, к тому времени я уже буду далеко.

Еще одна афера. Всего одна… а потом я завяжу с этим, как и обещала.

Я заказываю два больших стакана воды, затем смотрю на Рафаэля из-под накладных ресниц.

— Какой твой любимый напиток?

— Виски, конечно, — весело отвечает он.

Я киваю барменше.

— Три рюмки самбуки, пожалуйста.

Моя щека покрывается румянцем от его мягкой усмешки. Это непринужденно и приятно слышать, и я вдруг понимаю, почему женщины так громко смеются рядом с ним.

— Итак, — я ставлю перед собой два стакана воды, а перед ним три порции Самбуки. — Спорим, я выпью эти два огромных стакана воды раньше, чем ты успеешь выпить эти три рюмки?

Рафаэль подносит ладонь к челюсти, его сузившийся взгляд оценивает мою воду и его рюмки.

— Ты никак не можешь этого сделать. В чем подвох?

— Все, что я прошу — это дать мне фору. Видишь сколько здесь воды?

В его глазах вспыхивает подозрение.

— Фора насколько?

— Ну, скажем, на один стакан?

Он обдумывает это несколько секунд, затем пожимает плечами.

— Кажется, справедливо. Правила?

— Только одно: не трогать стаканы друг друга — ну, знаешь, не опрокидывать их и не передвигать. Готов?

Внимательно наблюдая за мной, он кивает.

Я выпиваю свой первый стакан воды быстрыми, легкими глотками. Мне очень нравится эта игра по двум причинам. Первая, выпить столько воды — отличный способ избавиться от похмелья. Вторая — это такой простой трюк, и всё равно никто до сих пор не догадался, в чём подвох.

Данное мне преимущество избавляет меня от одного стакана воды, и как только Рафаэль начнет пить, я поставлю стакан вверх дном на одну из его рюмок. Он не сможет сдвинуть мой стакан, как того требует правило «не трогать», и я с удовольствием выпью второй стакан воды с самодовольной ухмылкой на губах и новыми шестизначными часами на запястье.

Вытерев рот ладонью, я отставляю пустой стакан и поворачиваюсь к Рафаэлю.

— Спасибо, что дал фору, — мило говорю я.

— В любое время.

— Готов?

Его глаза начинают сверкать. Уставившись на мою влажную нижнюю губу, он медленно кивает.

Но то, что он делает дальше, происходит гораздо быстрее. Это настолько быстро и умело, что моему мозгу, подпитываемому алкоголем, требуется некоторое время, чтобы уловить происходящее. Он сдвигает все три рюмки вместе, так что их общая окружность оказывается больше, чем окружность моего пустого стакана. Прежде чем я успеваю дотянуться до воды в последней попытке выиграть эту игру — что, конечно же, невозможно — сияет металл, раздается лязг и всплеск, а затем я смотрю на пистолет, погруженный в воду.

Его пистолет в моем стакане.

Мой пульс подскакивает к горлу, и я отшатываюсь назад. Пока я смотрю на оружие, ствол которого покачивается среди кубиков льда, а рукоятка покоится на ободке, к которому я собиралась прикоснуться губами, все вокруг меня меркнет.

Я дважды в своей жизни была так близка к оружию. Первый раз — когда им задирали подол моего платья в темном переулке, а второй — когда его прижимали к моему виску.

Шипение. З вук затвора.

Ты хоть представляешь, насколько тебе повезло, малышка? Быть такой везучей — это один шанс на миллион.

Веселые звуки оркестра стихают, а мое сердце стучит все громче. Его стук отдается во впадине моей груди под покровом оцепенения.

Я не могу пошевелиться, даже если бы попыталась.

Пистолет движется во сиянии стекла и искусственного цвета бара. Я восстанавливаю самообладание, чтобы проследить за тем, как Рафаэль вынимает оружие из стакана и вытирает его карманным платком. Его пиджак распахивается, и вот уже угроза исчезла, скрывшись за бархатной отделкой.

Он опирается предплечьем о барную стойку и переключает внимание на что-то на горизонте.

Когда он говорит, в его голосе звучит спокойствие, которое не очень то помогает утихомирить мой пульс.

— Видишь ли, Пенелопа, проблема удачи в том, что она имеет ужасную привычку исчезать, когда на нее полагаешься, — его запонка с игральными костями сверкает мне, когда он подносит первую рюмку ко рту. — Тебе стоит подумать о том, чтобы положиться на что-то более прочное, — он берет еще одну рюмку, и ставит ее с тяжёлым ударом. — Например, на интеллект или знания, — его взгляд опускается к моим губам. — Или, если у тебя нет ни того, ни другого, возможно, на твое красивое лицо, — он ставит последнюю рюмку на барную стойку и вытирает ухмылку тыльной стороной ладони, после чего пробирается вперед, пока не оказывается плечом к плечу со мной.

Я стараюсь не обращать внимания на то, что жар его руки обжигает меня сквозь шубу, и на то, что жгучий аромат лакрицы, исходящий от его дыхания, насмехается над моим проигрышем. Вместо этого я сосредоточился на стене за барной стойкой, стараясь контролировать свое дыхание.

Он низко наклоняется, его холодная щека ласкает мою.

— Выход справа от тебя, — затем он скользит большой рукой по моему запястью. Она горячая и доминирующая, и, клянусь, я практически чувствую, как обжигается моя кожа, когда он меня обхватывает.

Я прекращаю попытки контролировать свое дыхание, предпочитая не дышать вообще.

— Будь осторожна в лесу, Пенелопа, — он сжимает мое запястье, и кончики его пальцев медленно проводят по моей ладони, прежде чем отпустить ее. — Плохие вещи прячутся там, где их не видно.

А потом он уходит, маскируясь среди моря костюмов.

Я не стала задерживаться. Хотя я стараюсь сохранять спокойствие, автопилот берет контроль над моим телом, и я разворачиваюсь и хватаю со стола свою сумочку. Я не могу заставить себя посмотреть на Мэтта и надеюсь, что он тоже не заметит моего ухода.

Перейдя на полубег, я исчезаю между деревьями в тени. Охрана редеет, заросли становятся гуще, пока темнота не становится всепоглощающей. Оживленный тембр оркестра окончательно стихает, и тишина становится жутким напоминанием о том, что я совсем одна.

Мой стон прорывается сквозь нее, окрашивая ночь в серый цвет.

Мне везло с той ночи, когда та женщина вышла в переулок и отдала мне свой кулон. Я была везучей до такой степени, что это практически единственная моя черта характера. Я беспокоилась, что везение покинуло меня, когда меня поймали в Атлантик-Сити, но списала это на момент неудачи. В конце концов, мне же посчастливилось вернуться на Побережье со всеми оставшимися у меня деньгами, а затем в ту же ночь заполучить часы, на шестизначную сумму.

Но, возможно, за этим меня постиг ещё один момент неудачи, потому что он привело меня к Рафаэлю Висконти.

Я набирала темп, даже не осознавая этого. Мои легкие горят, а глаза щиплет от слез, которые я слишком упряма, чтобы пролить. Когда я провожу пальцами по шершавой коре одного дерева и тянусь к другому, моя нога зацепляется за корень и подворачивается.

— Черт, — шиплю я в темноту.

Мне жутко не везёт.

Крича от боли в лодыжке, я ковыляю дальше. Я не останавливаюсь, пока деревья не редеют и поляну не озаряет туманное оранжевое сияние. Через несколько секунд в поле зрения появляется одинокий уличный фонарь, и земля твердеет под моими грязными туфлями на шпильках. Теперь, когда я вижу, по чему иду, я сбрасываю каблуки и начинаю шаткий спуск по крутому склону, держась ближе к краю извилистой дороги, ведущей обратно в город. Когда ноги начинают болеть, я снова надеваю каблуки, что является сомнительным улучшением.

Когда адреналин, бурлящий в моих венах, снижается, освобождается место для другого чувства — тревоги.

Твои грехи рано или поздно настигнут тебя, Малышка Пенн. Они всегда настигают грешников.

Слова Нико проносятся в глубине моего сознания, как воспоминание, которое я пытаюсь подавить. Может быть, они имели более глубокий смысл, о котором даже он не подозревал. Может быть, грешникам не везет. Может быть, удача выпадает на долю хороших людей, а неудача — на долю плохих.

Я не была хорошей с десяти лет. Почему мне должно везти? Что я сделала для того, чтобы мне везло в этой жизни, кроме того, что обманывала людей и выманивала у них деньги?

Я так запутался в потоке своих мыслей, что не заметила, как свернула на главную улицу, пока порыв соленого воздуха не ударил меня по лицу.

Я в порту. Зубы стучат, когда я окидываю взглядом внезапно появившуюся поляну. Несмотря на время, здесь царит бурная деятельность. На переднем плане сигналят грузовики, работники бегают в светоотражающих жилетах освещенных светом фар, за ними — грузовые суда, покачивающиеся на бурных волнах Тихого океана.

Мой взгляд опускается на туфли. Они заляпаны мокрой грязью, и я не чувствую пальцев ног. Мысль о том, чтобы карабкаться обратно по скале к своей квартире, заставляет меня громко застонать, поэтому я решаю на несколько минут прислониться к приземистому административному зданию.

Я прислоняюсь головой к кирпичной кладке, эмоции душат меня, когда я наблюдаю за работой мужчин. Обычно я не очень эмоциональный человек, но от усталости у меня наворачиваются слезы.

Мне нужно с кем-то поговорить.

Мне нужен друг.

Я достаю из сумочки телефон и замерзшими кончиками пальцев набираю единственный номер, который я знаю наизусть.

Линия звонит три раза, затем включается голосовая почта.

— Вы позвонили Анонимным Грешникам, пожалуйста, оставьте свой грех после сигнала.

Я вдыхаю воздух и выдыхаю его на фоне беззвездного неба.

— Привет, опять я. Знаю, знаю. Два звонка менее чем за двадцать четыре часа. Безумие, если учесть, что ты ничего не слышал обо мне три года, верно?

Я шмыгаю носом, не обращая внимания на помехи, и смаргиваю слезы. Я открываю рот, но снова закрываю его, понимая, что не хочу, чтобы мой самый старый и единственный друг считал меня идиоткой. Да, даже если это всего лишь автоматическая горячая линия. Вздохнув, я нажимаю на отбой и кладу мобильник обратно в сумочку.

— Если это карма за то, что я сделала с казино «Ураган», тогда просто подай мне знак, — бормочу я, обращаясь к Вселенной.

Внезапный яркий свет озаряет мое лицо. Я щурюсь и прикрываю глаза рукой, изучая большой грузовик, подъезжающий к транзитному ангару с включенными фарами.

Из кабины выпрыгивает дальнобойщик с пивным животом, а из транзитного ангара выходит портовый рабочий с рацией в одной руке и папкой-планшетом в другой. Их разговор сопровождается растерянными взглядами на бумаги и ленивыми глотками из термокружек.

В конце концов, рабочий хлопает дальнобойщика по плечу и поворачивается в мою сторону. Фары грузовика светятся за ним, как аура.

Это последнее, что я помню перед обжигающим жаром и оглушительным грохотом. Последнее, что я вижу перед тем, как ночное небо окрашивается в оранжевый цвет, а затем мой мир погружается в черноту.

Полагаю, вот и мой знак.