Папа для озорных апельсинок

Глава 17. Аня

Дорога до дома проходит в полной тишине. Мы с Вовой больше не разговариваем, и девочки тоже не спешат прерывать молчание, они словно чувствуют мое состояние.

Не знаю, рада или нет этому, но сейчас совершенно не верю своим рассуждениям и желаниям. Как и своим эмоциям, мыслям. Ничему!

Все они ведут меня не туда.

Куравлев причинил мне слишком много горя. Он предал меня, предал наших детей. Отправил их на верную смерть!

Но мое сердце четко вознамерилось дать ему шанс объясниться. Просто поговорить. Бешусь от этого и одновременно жажду. Эмоциональные качели стали главным спутником моего дня.

Конечно, можно послать Куравлева, но я уверена, это не поможет. Вова все понял про дочерей и теперь, после общения с ними, не согласится оставить нас в покое.

Но я не согласна на подобный вариант!

Мне нужно избавиться от его присутствия в своей жизни.

– Девочки, приехали, – объявляю, как только машина останавливается напротив подъезда.

Я специально попросила Вову привезти нас сюда, а не к садику, чтобы он не понял, какое из дошкольных учреждений посещают наши дочери. Рядом с моим домом четыре муниципальных дошкольных учреждений и еще несколько частных, пусть попробует угадать, куда я девчонок вожу.

– Выходим, – говорю, открывая дверь.

– Ань, умерь свой пыл, – остужает меня Вова.

Бросаю на него красноречивый взгляд, где четко показано все, что я о нем думаю.

Куравлев помогает дочерям выбраться из авто, бережно опускает на сухой асфальт, малышки сразу же льнут ко мне. Они словно чувствуют неладное.

– Спасибо, что подвез, – произношу, беря за руки своих девчонок. – Нам пора, – киваю на подъездную дверь.

Вова хмурится, но никак не комментирует мое желание как можно скорее сбежать от него. Думаю, у нас это взаимно.

– Девочки, скажите дяде Вове пока, – прошу своих апельсинок.

Я постараюсь, чтобы они встречались со своим отцом в первый и в последний раз. Он отказался от нас, а значит, больше нам не нужен.

– Пока! – девчушки машут руками. Вова хмурится.

– Прощай, Куравлев, – произношу с легкой ноткой горечи.

На самом деле на душе у меня полный раздрай. Обида, эмоции, воспоминания – все слилось воедино, перемешалось, и уже одно от другого стало не отделить.

Разворачиваюсь, чуть крепче, чем нужно, сжимаю детские ладошки и… ухожу.

Сердце разбивается в дребезги.

– Аня, постой! – летит в спину.

Но я не останавливаюсь, а только ускоряю свой шаг.

Захожу в подъезд, поднимаюсь в квартиру. Даю девочкам чистые вещи и, пока они переодеваются, кое-как привожу себя в порядок.

Из головы ни на мгновение не выходит Вова и его странное поведение. Я никогда прежде и подумать не могла, что Куравлев на самом деле такой.

В моем восприятии он – неисправимый бабник, безудержный шутник и крайне ненадежный товарищ. Он тот, кто вместо спокойного вечера дома вдвоем предпочтет веселые посиделки с друзьями.

Но ведь Вова не всегда был таким.

Когда мы стали ближе, когда начали чаще проводить время вместе, я заметила в Куравлеве те черты, которые никто другой не замечал. Я доверилась ему, открыла свое сердце.

И горько поплатилась за это.

– Апельсинки мои, вы готовы? – натянув на лицо счастливую улыбку, заглядываю к дочкам. Они стоят посреди комнаты и с остервенением перетягивают колготки, словно канат.

– Отдай! Это мои! – пищит Соня.

– Нет! Мои! – тянет на себя ткань Маня.

Застываю в дверях. Тяжко вздыхаю.

Опять они за старое…

– Девочки, а вот это чьи? – показываю на точно такие же колготки, что лежат на кровати. – М?

Злясь, выдергиваю из рук дочерей колготы, кидаю их рядом с теми, что лежат.

– Сколько раз я вам говорила не драться? – сверкая глазами от гнева, напираю на них. – Это не хорошо! Вы можете сделать друг другу больно. Покалечить можете! Неужели так сложно понять? – спускаю на детей свою злость.

На глаза наворачиваются слезы, обида. Вновь корю себя. Я никудышная мать.

Наклоняюсь, беру с кровати злосчастные колготки и всовываю по паре в руки каждой дочери.

– Одеваемся, – требовательно произношу. – Живо! – повышаю голос. – И только попробуйте снова начать драться! – грожу им пальцем. – Получите обе. По полной!

Выхожу из комнаты и наспех собираюсь на работу. Привести себя в порядок по-человечески времени уже нет.

Подхожу к зеркалу, скептически смотрю на свое отражение и понимаю, что выгляжу не так фигово, как думала. Только щеки чуть более румянее, чем всегда.

И голова раскалывается.

– Вы готовы? – заглядываю в комнату. Вижу девчонок и не могу сдержать смешок.

Соня надела кофточку задом наперед, Маня колготки перекрутила на ногах, кое-как нацепила, но не может сделать ни шага.

– Ох, – вздыхаю. – Горе вы мое луковое, – сдаю свои позиции и иду к детям.

Кое-как собираемся и, наконец, выходим из квартиры. Время движется неумолимо, пора торопиться в детский сад.

– Давайте шустрее, – прошу Маню и Соню, когда они в очередной раз начинают спорить, кто вызовет лифт.

В итоге вызываю сама, грозно смотрю на девчонок и шикаю, чтоб перестали кричать. Помимо нас на этаже есть другие квартиры и нечего соседям мешать.

Они тут же опускают глазки вниз и строят из себя ангельских созданий. Все в отца, блин! Тот тоже вечно делает вид, будто ничего удачного не случилось.

Лифт приезжает, и тут же начинается спор, кто нажмет на кнопку первого этажа.

Вдыхаю поглубже, делаю все сама и, крепко держа дочерей за руки, выхожу из лифта, а затем на улицу.

– Идем, – говорю им, ведя за собой. Девочки то и дело норовят друг другу сказать какую-то колкость.

Понимаю, что у них сейчас период такой и одной воспитывать детей всегда не легко. А если учесть, какие они у меня характерные, то сделать из них послушных и ответственных будет очень сложно.

Но я не отчаиваюсь. Справлюсь!

В конце концов, это ведь мои дети.

Вдруг краем глаза замечаю Куравлева. Он разговаривает с кем-то по телефону и переводит на меня ошалелый взгляд.

Мне достаточно одного этого взгляда, чтобы понять. Все плохо.

– Мам, там дядя Вова, – Маня тянет меня в сторону, где стоит Куравлев.

– Мы опаздываем, – произношу с нажимом. Крепко держу за руку дочку и не позволяю ей оттащить меня к нему.

– Мама, – упирается Соня.

– Идем, – заставляю и ее идти следом за собой.

– Ласточкина! Стой! – летит в спину гневный голос. Ноги моментально врастают в асфальт.

– Куравлев, – выдыхаю обреченно. Изо всех сил пытаюсь справиться с растущим в груди раздражением, но из этой затеи ничего не выходит.

Я дико зла.

Вова обгоняет меня, останавливается и не дает пройти.

– Почему не сказала, что родила от меня? – взгляд бывшего горит. Он вне себя от гнева. Таким разъяренным я его еще не видела никогда.

– Ты отправил меня на аборт, – шиплю зло. – Не припоминаешь? – щурюсь. Стараюсь выглядеть бесстрашной и непобедимой, хоть внутри у самой все дрожит.

– Но не избавилась! – продолжает закипать Вова. – У меня есть дочки! Я их отец, – отрезает сурово. Бросает беглый взгляд на Маню и Соню, он полон нежности и… вины.

Промелькнувшие эмоции сбивают с толку, но я стараюсь держаться. Изо всех сил.

– И что? – с вызовом смотрю на него.

Куравлев нависает надо мной грозным исполином, я стою на месте, не отступаю, хоть трясусь вся, как осиновый лист.

– Это мои дочери! – заявляю, чуть ли не топнув ногой. – Не твои! – задеваю его за больное. – Ты потерял право называться отцом, когда отказался от них.

И от меня…

– Мамочка, – Соня дергает меня за рукав. – Это кто?

– Мам, – вторит ей Маня. – Этот дядя наш папа?

На меня выжидающе смотрят три пары одинаковых глаз.