Похитители грёз

Глава 20

Внутри фермерского дома все было черно-белым. Воздух был традиционно окрашен приятным ароматом детства Ронана: дыма гикори и самшита, семян травы и лимонного чистящего средства.

— Я помню, — глубокомысленно сказал Гэнси Ронану, — раньше ты обычно пах именно так.

Гэнси фыркнул на свое потрепанное отражение в зеркале в темной оправе, висящем в прихожей. Чейнсо кратко осмотрела себя, прежде чем спрятаться на другой стороне шеи Ронана. Адам сделал то же самое, но без части спрятаться в шее Ронана.

Даже Блу выглядела менее причудливо, чем обычно, освещение превращало ее абажуроподобное платье и колючие волосы в меланхоличного Пьеро.

— Такое ощущение, что тут все так же, как и когда вы здесь жили, — наконец, выдал Гэнси. — А, казалось бы, должно было измениться.

— Ты сюда часто приходил? — поинтересовалась Блу.

Он обменялся взглядами с Ронаном.

— Достаточно часто.

Он не сказал того, что думал Ронан: Гэнси был намного больше, чем брат для Ронана, больше, чем когда-либо им был Деклан.

Затихшим голосом Адам попросил:

— Можно нам немного воды?

Ронан повел их на кухню. Это была кухня деревенского дома, без излишеств, сильно потрепанная от использования. Ничего никогда не ремонтировалось и не обновлялось до тех пор, пока не прекращало работать, так что комната была смешением десятилетий и стилей: простые белые шкафы украшены сочетанием старых стеклянных затворов и медных ручек, столешня, на половину новая разделочная доска, на половину потертый ламинат, бытовые приборы — смесь снежно-белого и отполированного стального.

С Блу и Адамом, присутствующими там, Ронан смотрел на Барнс свежими глазами. Это были не пафосные, красивые, старые деньги семьи Гэнси. Этот дом был убого богат, предав его богатство не культурой или гонором, а тем, что никакого комфорта не хотелось: несогласованный антиквариат и медные кастрюли, настоящая ручная роспись на стенах и настоящие вручную связанные ковры на полу. Где родовое имение Гэнси было неприкасаемым музеем элегантных и непохожих вещей, Барнс был заповедником бильярдных столов и лоскутных одеял, шнуров для видеоигр и некачественно дорогих кожаных диванов. Ронан так это все любил. Почти невыносимо. Ему хотелось что-нибудь разрушить.

Вместо этого он сказал:

— Помните, я рассказывал, что папа… что мой отец был как я?

Он указал на тостер. Это был обычный тостер из нержавеющей стали для изготовления двух тостов сразу. Гэнси поднял бровь.

— Это? Это же тостер.

— Приснившийся тостер.

Адам беззвучно засмеялся.

— Как ты можешь так утверждать? — не унимался Гэнси.

Ронан отодвинул тостер от стены. В стене никакой розетки, в приборе никакого аккумулятора. Все же, когда он нажал на рычаг, нити накаливания внутри начали светиться. Как много лет он использовал этот тостер до того, как понял, что такое невозможно?

— На чем он тогда работает? — спросил Адам.

— Энергия грез, — сказал Ронан. Чейнсо неаккуратно спрыгнула с плеча Ронана на столешницу, и ей пришлось отпрянуть от прибора. — Там слишком чисто.

Пыльные брови Адама поднялись к линии его волос. Он произнес:

— Политики будут не рады. Не в обиду твоей маме, Гэнси.

— Все в порядке, — радушно ответил Гэнси.

— О, и это, — Ронан указал на календарь на дверце холодильника.

Блу его пролистала. Никого тут не было, чтобы сменить месяц, но это не важно. Каждая страница была одинаковой — двенадцать страниц апреля, на каждом фото изображены три черные птицы, сидящие на заборе. Было время, когда Ронан думал, что это просто подарок-розыгрыш. Теперь он мог с легкостью признать, что это артефакт разочарованного сна. Блу смотрела на птиц, носом почти касаясь изображения.

— Это стервятники или вороны?

А ту же самую секунду, как Ронан сказал:

— Вороны.

Адам ответил:

— Стервятники.

— Что здесь еще? — спросил Гэнси. Он использовал свой очень любопытный голос и очень любопытное лицо, те самые, которые обычно оставлял для всего, связанного с Глендовером. — Я имею в виду вещи из снов?

— Черт его знает, — ответил Ронан. — Никогда не изучал.

Генси предложил:

— Так давай изучим.

Все четверо кинулись от холодильника открывать шкафы и передвигать предметы на столешне.

— Телефон не подсоединен к стене, — заметил Адам, переворачивая старинный дисковый аппарат. — Но у него все еще есть длинный гудок.

В век сотовых телефонов Ронан нашел это открытие вообще не интересным. Сам он обнаружил карандаш, который на самом деле был ручкой. Даже царапанье ногтем грифеля в исследовательских целях показало, что это грифель карандаша, но кончик чертил идеальную линию синими чернилами, когда его вели по блокноту рядом с банкой карандашей.

— Микроволновка тоже не подключена, — сообщил Адам.

— Здесь ложка с двумя концами, — добавил Гэнси.

Пронзительный визг наполнил кухню. Блу обнаружила, что, когда сидение одного из высоких стульев вращалось, оно издавало звук, немного похожий на «Ветер, который колышет ячмень», играющую в несколько раз быстрее, чем она должна была бы играть. Она несколько раз провернула стул, чтобы увидеть, проиграет ли мелодия целиком. Не проиграла. Продукт еще одного разочарованного сна.

— Черт побери, — воскликнул Гэнси, роняя нож на столешницу. Он потряс рукой. — Он раскаленный докрасна.

Только это было не так. Лезвие из обычной нержавеющей стали, а его высокая температура стала очевидна только из-за слабого запаха расплавленной столешницы под ним. Гэнси дотронулся до ручки несколько раз, чтобы убедиться, что нож горячий целиком, а не только лезвие, и затем использовал кухонное полотенце, чтобы переложить его в подставку для ножей.

Ронан прекратил всерьез искать, а просто открывал и захлопывал ящики ради удовольствия слышать этот грохот. Он не был уверен, что хуже: отъезд или ожидание отъезда.

— Ну, это совсем не разочарование, — заметил Адам, демонстрируя рулетку, которую он нашел. Лента в ней растягивалась до двух футов шести дюймов и не больше. — Я бы выбросил ее на следующее утро.

— Идеально для измерения ящиков с хлебом, — сделал наблюдение Гэнси.

— Может, у нее ностальгическая ценность.

— Что насчет этого? — Блу в холле коснулась лепестка идеально синей лилии. Одной из дюжины, собранной в букет на столе. Ронан никогда особо не думал об этих цветах, а когда думал, то всегда полагал, что они искусственные, так как в вазе с ними никогда не было воды. Белые и синие лилии были увеличенного размера, похожие на паука с пористыми тычинками, таких бутонов он нигде больше не видел. Оглядываясь назад, он понимал, что должен был знать лучше. Адам отщипнул почку и повернул сырой стебель к другим парням.

— Они живые.

Таким вещам Гэнси не мог сопротивляться, так что Адам и Ронан направились дальше по холлу в столовую, пока Гэнси задержался у цветов. Когда Ронан обернулся через плечо, Гэнси стоял, держа в ладони один из бутонов. Было что-то смиренное и внушающее благоговение в том, как он стоял, что-то признательное и тоскливое в его чертах, когда он смотрел на цветок. Это было странное почтительное выражение лица.

Каким-то образом это заставило Ронана злиться сильнее. Он быстро отвернулся, пока Гэнси не поймал его за тем, что он наблюдает. В бледно-серой столовой Адам снимал деревянную маску с крюка на стене. Она была вырезана из мягкого темного дерева и выглядела как дешевый туристический сувенир. Дырки для глаз круглые и удивленные, губы сложены в легкую улыбку, достаточно большую для большого количества зубов. Ронан бросился через комнату.

— Нет.

Маска с грохотом упала на пол. Адам пораженно уставился туда, где Ронан схватил его за запястье. Ронан чувствовал свое собственное сердцебиение и стук сердца Адама через его запястье.

Тут же он освободил его и отпустил. Он поднял маску. И вернул ее на стену. Но пульс при этом не успокоился. Он не взглянул на Адама.

— Не надо, — сказал он. Но он не знал, что просил Адама не делать. Возможно, версия маски у его отца была полностью безопасна. Вполне вероятно, что она становилась смертельной только на голове Ронана.

Внезапно он не мог выдержать ничего этого: ни грез своего отца, ни дома своего детства, ни собственной кожи.

Он ударил кулаком по стене. Суставы вонзились в штукатурку, и штукатурка впилась в кожу. В момент он ощутил, как разорвалась кожа. Он оставил слабый оттиск своего гнева на стене, но она не треснула.

— Ох, да ладно, Линч, — сказал Адам. — Ты пытаешься сломать руку?

— Что это было? — позвал Гэнси из другой комнаты. Ронан понятия не имел, что это было, но он сделал это снова. А затем он пнул один из обеденных стульев. Швырнул высокую корзину с магнитофонами и свистульками напротив стены.

Сорвал несколько маленьких рамок с креплений. Раньше он бывал зол, но теперь он был ничем. Просто суставами и искрами боли.

Его рука резко остановилась на замахе.

Захват Гэнси был крепким, а его лицо в двух дюймах от лица Ронана не выражало веселья. Его взгляд одновременно светился молодостью и опытом. Больше опытом, чем молодостью.

— Ронан Линч, — сказал он. Это был голос, который Ронан не мог не слушать. В нем была вся та уверенность, которой у Ронана не было. — Прекрати это сейчас же. Иди, взгляни на мать. И затем мы уезжаем.

Гэнси держал руку Ронана на секунду дольше, чтобы удостовериться, что тот понял смысл верно, а затем бросил его руку и повернулся к Адаму.

— Ты просто собирался там стоять?

— Ага, — ответил Адам.

— Скромно для тебя, — заметил Гэнси.

В ответе Адама не было горячности.

— Я не могу справиться с его демонами.

Блу вообще ничего не сказала, но она ждала в дверях, пока Ронан к ней не присоединился. А потом, пока остальные двое начали приводить в порядок столовую, она сопроводила Ронана в гостиную. Это была не настоящая гостиная, никому больше не нужны были гостиные. Вместо этого, комната стала хранилищем для всего, что, казалось, не попадало куда-либо еще. Три несочетающихся кожаных стула стояли, обращенные друг к другу, на неровном деревянном полу — это была часть для заседаний. Высокая, тонкая глиняная вешалка держала зонты и затупленные мечи. Резиновые сапоги и детские ходули выстроились в ряд у стены. Коврики, сделанные из тугих обивочных завитков, в углу. Один из них был помечен заковыристой надписью, гласящей «не этот», сделанной почерком Найла. Странная железная люстра, напоминающая орбиты планет, висела в центре комнаты. Вероятно, Найлу она приснилась. Естественно, две другие люстры, висящие в углах, наполовину светильники, наполовину горшечные растения, были вещами из грез. Наверное, все здесь было оттуда. Только теперь, когда Ронан побывал вдали от дома, он мог увидеть, насколько дом был наполнен снами.

И там, в центре, находилась его красивая мать. У нее была аудитория из катетеров, капельниц, зондов для кормления — всего, в чем, как считала служба ухода на дому, она бы нуждалась. Но ей ничего не требовалось. Она была сидячей королевой старой легенды: золотые волосы отброшены с ее бледного лица, щеки пылали, губы красные, как дьявол, глаза спокойно прикрыты. Она выглядела совсем не так, как ее харизматичный муж и ее беспокойные сыновья.

Ронан подошел прямо к ней достаточно близко, чтобы заметить, что она совсем не изменилась с того момента, когда он ее в последний раз видел месяцы, месяцы назад. Хотя его дыхание колыхало волосы на ее висках, она не реагировала на присутствие сына.

Ее грудь поднималась и опускалась. Ее глаза оставались закрытыми.

Non mortem, somni fratrem. Не смерть, а брат ее, сон. Блу прошептала:

— Прямо как другие животные.

Правда — а он знал ее с самого начала, если бы он только подумал об этом — зарылась глубоко в нем. Блу была права.

Его дом был населен вещами и существами из грез Найла Линча, и его мать была просто одним из них.