Похитители грёз

Глава 51

Блу действительно порезалась. После того, как Адам ушел в гадальную, она в качестве эксперимента открыла складной нож, и тот любезно ее атаковал. На самом деле, это была всего лишь царапина. Которая едва ли оправдывала наклеенный лейкопластырь.

Она не чувствовала себя как Блу Сарджент-супергерой или Блу Сарджент-сорвиголова, или крутая Блу Сарджент.

Может, ей не стоило говорить правду.

Даже, несмотря на то, что прошли часы с их ссоры, ее сердце все еще было не на месте. Будто оно не прикреплялось ни к чему, и каждый раз, когда оно билось, оно ходило ходуном по грудной клетке. Она все время проигрывала в памяти их слова. Ей не стоило выходить из себя, ей следовало все сказать ему в самом начале, ей надо было…

Что угодно, только теперь уже все произошло.

«Почему я не могу влюбиться в него?»

Сейчас он спал, раскинувшись поперек дивана, губы естественным образом приоткрылись. Персефона проинформировала Блу, что ожидала от него шестнадцати или семнадцати часового сна после ритуала, и что он может испытывать легкую тошноту или рвоту после пробуждения. Мора, Персефона и Кайла сидели за кухонным столом, склонив головы друг к другу и споря. Время от времени до Блу долетали обрывки разговора: «Нужно сделать это скорее» и «Но ему нужно принять это!»

Она снова посмотрела на него. Он был симпатичным, она ему нравилась, и, если бы она не рассказала ему правду, она могла бы с ним встречаться, как нормальная девчонка, и даже целовать его, не заботясь, что убьет.

Блу стояла у парадной двери, прислонив голову к стене.

Но она так не хотела. Она хотела большего.

Может, и нет ничего иного!

Возможно, она вышла бы на прогулку, только она и розовый складной нож. Они были хорошей парой. Оба неспособны быть открытыми, не ранив при этом кого-нибудь. Она не знала, куда ей пойти.

Она прокралась в гадальную так тихо, чтобы не разбудить Адама или не оповестить Орлу. Подняв трубку, она прислушалась, чтобы убедиться, что никто не делится экстрасенсорным опытом на другом конце. Длинный гудок.

Она позвонила Гэнси.

— Блу? — спросил он.

Просто его голос. Ее сердце само себя сковало. Не полностью, но достаточно, чтобы перестать так сильно дрожать. Она закрыла глаза.

— Забери меня где-нибудь?

Они взяли новоиспеченную Свинью, которая действительно казалась идентичной предыдущей, вплоть до запаха бензина и кашля двигателя при старте. Пассажирское сидение было тем же сломанным виниловым ковшом, как и раньше. А фары на дороге были такими же параллельными лучами слабого золотистого света.

Но Гэнси был другим. Он был одет в обычные широкие штаны, глупые ботинки, белую футболку без воротника и в свои очки на проволочной оправе. Это был ее любимый Гэнси, Гэнси-ученый, без намека Аглионбая в нем. Было что-то ужасное в том, как такой Гэнси заставлял её себя чувствовать.

Когда она залезла внутрь, он спросил:

— Что случилось, Джейн?

— Мы с Адамом поругались, — сказала она. — Я рассказала ему. Не хочу говорить об этом.

Он включил передачу.

— Ты вообще хочешь разговаривать?

— Только если не про него.

— Знаешь, куда хочешь поехать?

— Куда угодно, лишь бы подальше отсюда.

Так что он вывез их из города и рассказал ей про Ронана и Кавински. Когда он закончил, он продолжал ехать в горы по все более узким дорогам и поведал ей о вечеринке, книжном клубе и сэндвичах с натуральными огурцами.

Двигатель Камаро рычал, отдаваясь эхом от крутого обрыва около дороги. Фары освещали дорогу только до следующего поворота. Блу подтянула к себе ноги и обняла их. Положив щеку на колени, она наблюдала за Гэнси, переключающим передачи и смотрящим то в зеркало заднего вида, то на нее.

Он рассказал ей о голубях, и он рассказал ей о Хелен. Он рассказывал ей обо всем, за исключением Адама. Это было похоже на описание окружности без произнесения самого слова.

— Ладно, — наконец, объявила она. — Теперь ты можешь говорить про него.

В машине возникла тишина… ну, стало меньше звуков. Двигатель ревел, и вялый кондиционер прерывисто дышал на них обоих.

— Ох, Джейн, — внезапно сказал он. — Если бы ты была там, когда мы получили звонок с сообщением, что он идет по магистрали, ты бы… — Он замолчал прежде, чем она узнала, что же она бы сделала. А затем так же внезапно он взял себя в руки. — Ха! Адам разговаривает с деревьями, Ноа проявляется, несмотря на то, что убит, а Ронан разбивает, а затем снова делает мне автомобиль. Что нового у тебя? Верю, что нечто ужасное.

— Ты меня знаешь, — сказала Блу. — Всегда благоразумная.

— Как и я, — торжественно согласился Гэнси, и она радостно засмеялась. — Создание из простых радостей.

Блу коснулась кнопки радио, но не нажала ее. Она уронила пальцы.

— Я ужасно себя чувствую из-за того, что ему сказала.

Гэнси вел Свинью по еще более узкой дороге. Возможно, это была чья-то дорога. В этих горах трудно было такое сказать, особенно после наступления темноты. Насекомые в близко прижатых деревьях выводили трели даже громче, чем двигатель.

— Адам убил себя для Аглионбая, — вдруг сказал он. — И ради чего? Ради образования?

Никто не шел в Аглионбай за образованием.

— Не только, — произнесла Блу. — Престиж? Возможности?

— Но, может, у него никогда не было ни шанса. Может, секрет успеха в генах.

В чем-то большем.

— Это действительно не тот разговор, который я бы хотела вести прямо сейчас.

— Что? О… я не это имел в виду. Я о том, что я богат…

— Не помогает…

— Я богат поддержкой. Как и ты. Ты выросла в любви, не так ли?

Ей даже не пришлось думать, прежде чем кивнуть.

— Я тоже, — продолжил Гэнси. — Я никогда в этом не сомневался. Я даже никогда не думал сомневаться. И даже Ронан вырос с этим, ну, тогда, когда это имело значение, когда он становился той личностью, которой был. Сознательный возраст или как его там. Я бы хотел, чтобы ты встретила его раньше. А воспитание говорит тебе, что ты можешь делать что угодно… До встречи с тобой я привык думать, что все дело в деньгах. Типа, я считал, что семья Адама слишком бедна для любви.

— Ох, но так как мы бедные, но счастливые… — горячо начала Блу. — Такие веселые крестьяне…

— Не надо, Джейн, пожалуйста, — перебил он. — Ты знаешь, о чем я. Я говорю, что с моей стороны это было глупо. Я думал, дело в тяжелых попытках выжить, которые мешают находить время, чтобы быть хорошими родителями. Очевидно, все не так. Потому что ты и я, мы оба… богаты любовью.

— Предполагаю, что так, — согласилась Блу. — Но это не позволит мне пойти в муниципальный колледж.

— Муниципальный колледж! — эхом повторил Гэнси. Его шокированное ударение на «муниципальный» ранило Блу больше, чем она могла признать вслух. Она тихо и печально сидела на пассажирском сидении, пока он не поднял взгляд. — Конечно, ты можешь получить стипендию.

— Она не покроет даже затрат на книги.

— Это же всего несколько сотен долларов за семестр. Правильно?

— А сколько, по твоему мнению, я получаю за смену в «Нино», Гэнси?

— А у них нет каких-нибудь дотаций, которые бы все покрыли?

На нее нахлынуло разочарование. Все, что случилось за день, готово было вырваться из нее.

— Либо я идиотка, либо нет, Гэнси… решай! Либо я достаточно умна, чтобы все разузнать самостоятельно и быть подходящей для стипендии, либо я слишком глупа, чтобы рассмотреть возможности и в любом случае не получать стипендию!

— Пожалуйста, не злись.

Она облокотила голову на дверь.

— Извини.

— Боже, — сказал Гэнси. — Как я хочу, чтобы эта неделя закончилась.

Несколько минут они ехали в тишине: выше, выше, выше.

Блу поинтересовалась:

— Ты когда-нибудь встречал его родителей?

Низким, незнакомым голосом он ответил:

— Я ненавижу их. — И чуть позже: — Те синяки, с которыми он приходил в школу. Был ли когда-нибудь кто-то, кто любил его? Когда-нибудь?

В ее голове Адам ударил кулаком стену ее спальни. Так мягко. Хотя каждый мускул его тела был связан в узел, желая уничтожить препятствие.

Она сказала:

— Посмотри туда.

Гэнси проследил за ее взглядом. Деревья на одной стороне дороги расступались, и внезапно они увидели небольшой гравийный путь, прилипший одной стороной к горе, завивающийся, словно мишура. Вся долина неожиданно оказалась внизу. Хотя сотни звезд были уже видны, небо все еще было раскрашено в глубокий синий, будто причудливым касанием идеалистического художника. Горы с другой стороны долины, однако, были черными, как ночь, а все в небе — нет. Темными, холодными и тихими. А между ними у подножия гор раскинулась вся Генриетта, усыпанная желтыми и белыми огнями.

Гэнси позволил Свинье гладко остановиться. И поставил машину на ручной тормоз. Они оба смотрели в боковое водительское окно.

Это была своего рода дикая, тихая красота, типа той, что не позволяет собой восхищаться. Такая красота, которая всегда причиняет боль.

Гэнси вздохнул слабо, тихо и резко, будто он не хотел позволить красоте уйти. Она переместила взгляд с окна на его голову, наблюдая за ним. Он коснулся большим пальцем своей нижней губы — это был Гэнси, его жест — и сглотнул. Она решила, что так чувствовала себя, когда смотрела на звезды, когда гуляла по Энергетическому пузырю.

— О чем ты думаешь? — поинтересовалась Блу.

Он не ответил сразу. А потом, когда ответил, удерживал глаза на виде за окном.

— Я был по всему миру. Жил больше чем в одной стране каждый год. Европа, Южная Америка и… Самые высокие горы, самые дикие реки и самые красивые деревни. Я не говорю это для показухи. Я просто говорю, потому что пытаюсь понять, как я мог посетить так много мест и все же только здесь чувствовать себя как дома. Это единственное место, которому я принадлежу. А потому что я пытаюсь понять как, создан ли я для этого места, это…

— …настолько больно, — закончила Блу.

Гэнси повернулся к ней, его глаза были такими яркими. Он просто кивнул.

«Почему, — мучительно подумала она, — это не мог быть Адам?»

Она произнесла:

— Если ты разберешься, скажешь мне?

Он же умрет, Блу, не надо…

— Я не знаю, призваны ли мы разобраться, — ответил он.

— О, мы разберемся, — очень неистово сказала Блу, стараясь загнать поглубже то чувство, что в ней поднималось. — Если ты не собираешься, я сделаю это сама.

Он парировал:

— Если ты разберешься первой, расскажешь мне?

— Естественно.

— Джейн, в этом свете… — начал он, — …ты… Боже. Боже. Мне нужно прояснить голову.

Он внезапно распахнул дверь и вышел, ухватившись за крышу, чтобы сделать это быстрее. Он хлопнул дверью и обошел машину сзади, пройдясь рукой по волосам.

Машина стала абсолютно тихой. Она слышала стрекотание насекомых, пение лягушек и медленное щебетание птиц, которым все должно быть известно лучше. Время от времени остывающий двигатель испускал небольшой вздох, словно дыхание. Гэнси не возвращался.

В темноте на ощупь она открыла дверь. Она нашла его облокотившимся на багажник машины, скрестившим руки на груди.

— Прости, — сказал Гэнси, не глядя на нее, когда она облокотилась на машину рядом с ним. — Это было очень грубо.

Блу думала о нескольких вариантах ответа, но не смогла ни одного сказать вслух. Она чувствовала себя одной из ночных птичек, поселившихся внутри нее. Та упала и неловко возилась при каждом ее дыхании.

Он умрет, и это будет больно…

Но она коснулась его шеи, прямо на линии волос над воротником рубашки. Он все еще был совсем неподвижен. Его кожа оказалась горячей, и она очень-очень слабо почувствовала его пульс под своим большим пальцем. Все было не так, как с Адамом. Ей не нужно было догадываться, что делать с руками. Они сами знали. Вот так все должно было ощущаться с Адамом. Меньше как притворство, а больше как нечто предрешенное.

Он закрыл глаза и наклонился, всего чуть-чуть, так, что ее ладонь легла на его шею, пальцы раскинулись от уха до плеча.

Все внутри Блу настаивало: «Скажи что-нибудь. Скажи что-нибудь».

Гэнси нежно поднял ее руку со своей кожи, держа ее так официально, словно в танце. Он поднес ее к своим губам.

Блу замерла. Абсолютно. Ее сердце не билось. Она не моргала. Она не могла сказать: «Не целуй меня». Она даже не могла сформулировать: «Не надо».

Он просто склонил щеку и край губ к ее костяшкам пальцев, а потом положил ее руку обратно ей на колени.

— Я знаю, — сказал он. — Я не буду.

Ее кожа пылала при воспоминании о его губах. Побитая птичка ее сердца вздрогнула и снова вздрогнула.

— Спасибо, что помнишь.

Он вернул взгляд на долину.

— Ох, Джейн.

— Что «ох, Джейн»?

— Он не хотел, чтобы я это делал, знаешь? Он говорил мне не пытаться затащить тебя за наш столик тем вечером в Нино. Мне пришлось его уговаривать. А потом я выставил себя таким идиотом… — Он повернулся к ней. — Что ты думаешь?

Она просто смотрела на него. «Что я гуляла не с тем парнем. Что я сломала Адама сегодня вечером вообще без причины. Что я вообще не благоразумная…»

— Я думала, ты был придурком.

Он благородно добавил:

— Спасибо, Господи, за прошедшее время. — А потом: — Я не могу… мы не можем так с ним поступить.

Внутри нее что-то кольнуло.

— Я не вещь. Которую можно иметь.

— Нет, Боже, конечно, ты не вещь. Но ты знаешь, что я имею в виду.

Она знала. И он был прав. Они не могли так с ним поступить. В любом случае, она не могла так поступить с собой. Но как быть с катастрофой в ее груди, на ее губах, в ее голове.

— Я бы хотел, чтобы тебя можно было поцеловать, Джейн, — сказал он. — Потому что я вымаливал бы у тебя всего один поцелуй. Подо всем этим. — Он взмахнул рукой на звезды. — А потом мы бы никогда не заговорили об этом снова.

Это может быть концом.

«Я хочу чего-то большего».

Она произнесла:

— Мы можем притвориться. Всего разок. А потом мы никогда не заговорим об этом снова.

Каким странным, меняющимся человеком он был. Гэнси, который повернулся к ней сейчас, был на мир далек от высокомерного парня, которого она впервые встретила. Без каких-либо колебаний она протянула руки вокруг его шеи. Кем была эта Блу? Она ощущала себя чем-то большим, чем ее тело. Высокой, словно звезды. Он склонился к ней — ее сердце снова скрутилось — и прижал свою щеку к ее. Его губы не касались ее кожи, но она чувствовала его дыхание, горячее и неровное, на своем лице. Его пальцы широко расположились по обе стороны ее спины. Ее губы были так близки к его подбородку, что она ощутила намек на щетину их кончиками. Это были мята и воспоминания, прошлое и будущее, и ей казалось, она делала так прежде и стремилась повторять снова.

«Ох, на помощь, — думала она. — Помогите, помогите, помогите».

Он отстранился. И сказал:

— А теперь мы никогда не заговорим об этом снова.