Похитители грёз

Глава 5

Позже той ночью на Фабрике Монмаут Ронан проснулся. Проснулся, как матрос, ведущий судно на скалы, рисковый, невнимательный, летящий с той скоростью, на которую только способен, приготовившийся к удару. Ронану снилось, что он едет домой. Дорога в Барнс была извилистой, как спираль лампочки, резкие повороты и подъем по пересеченной местности. Это не прирученные горы Гэнси и предгорья. Эти восточные холмы Сингер Фолз были резкими зелеными впадинами, внезапными возвышенностями и крутыми, усыпанными камнями, словно метками топоров, лесами.

Ронан грезил об этом пути снова и снова, чаще, чем он проезжал его в реальной жизни. Дороги в кромешной тьме, внезапно вырисовывающийся старый сельский дом и одинокий вечный свет в комнате с его тихой матерью. Но в его снах он никогда не возвращался домой.

Он не вернулся и в этот раз. Но он грезил о чем-то, что хотел забрать.

В своей кровати он изо всех сил старался двигаться. Сразу после пробуждения, после сна, его тело никому не принадлежало. Он глядел на него сверху, как скорбящий на похоронах. Внешность этого раннеутреннего Ронана совсем не отображала то, как он себя чувствовал внутри. Все, что не пронзило себя на жесткой линии губ спящего парня, запуталось бы в безжалостных крюках его тату, протянутой под его кожей.

Иногда Ронан думал, что попадет в ловушку, вот так плавая вне своего тела.

Когда Ронан не спал, ему не разрешалось направляться в Барнс. Когда Найл Линч умер — был убит, не умер, забит до смерти монтировкой, все еще лежащей рядом с ним, когда Ронан его нашел; оружие было все еще покрыто его кровью, мозгом и лучшей частью его лица, лица, которое было живо всего час назад, два часа назад, пока Ронан спал в ярдах отсюда полноценным ночным сном, трюк, который он больше никогда не исполнял — адвокат объяснил детали последней воли их отца. Братья Линч были богаты, принцы Вирджинии, но они были в изгнании. Все деньги принадлежали им, но при одном условии: парни никогда не ступят на свою собственность снова. Они не потревожат ни дом, ни его содержимое.

Включая их мать.

— Это никогда не пройдет в суде, — говорил Ронан. — Нам надо бороться.

— Это не имеет значения, — твердил Деклан. — Мама — ничто без него. Почему бы нам не уйти.

— Мы должны бороться, — настаивал Ронан.

Деклан уже отвернулся.

— Она не борется.

Ронан мог пошевелить пальцами. Его тело снова было его. Он чувствовал холодную деревянную поверхность коробки в своих руках, его вездесущие кожаные браслеты сползли на пальцы. Он ощущал рубцы и углубления букв, вырезанных на коробке. Трещины ящичков и подвижных частей. Его пульс подскочил от трепета созидания. Неровный страх сотворения чего-то из ничего. Вытащить что-то из сна — не самое простое.

Не самое простое — вытащить только одну вещь из сна.

Забрать даже карандаш — это маленькое чудо. Забрать любой предмет из своих кошмаров… Никто, кроме Ронана, не знал ужаса, который жил в его голове. Бедствия и черти, завоеватели и чудовища.

У Ронана не было секрета опаснее этого.

Ночь кипела в нем. Он опутал себя вокруг коробки, снова удерживая мысли. Теперь он начал немного дрожать. Он вспомнил, что сказал Гэнси:

— Ты удивительное создание!

Ронан думал, что «создание» — хорошее слово для него. «Что я за чертовщина?»

Может, Гэнси не спал.

Ронан и Гэнси оба страдали от бессонницы, хотя у них были очень разные решения этого вопроса. Когда Ронан не мог — или не хотел — спать, он слушал музыку, пил или шел на улицу в поисках автомобильных проблем. Или все вместе. Когда Гэнси не мог заснуть, он изучал толстый журнал, в который собирал все про Глендовера, или, когда он был слишком уставшим, чтобы читать, то использовал коробку от хлопьев и ведерко краски, чтобы добавить еще одно здание к модели Генриетты, высотой по пояс, которую он конструировал. Один не мог помочь другому заснуть. Но иногда было лучше просто знать, что ты бодрствовал не один.

Ронан вышел из своей комнаты с Чейнсо на руке. Как и ожидалось, Гэнси сидел, скрестив ноги, на главной улице, медленно махая недавно окрашенным куском картона в направлении единственного оконного кондиционера. Ночью он выглядел особенно маленьким, а склад — особенно большим. Освещенный только маленькой лампой, он сидел на полу рядом со своим журналом, комната зияла сверху, пещера гения, полная книг, карт и треногих геодезических приборов. Ночь за сотней окон была черной плоскостью, делая их просто очередной стеной.

Ронан положил деревянную коробку, которую он только что нагрезил, рядом с Гэнси, а затем отошел в другой конец крохотной улицы.

Гэнси был забавным и старательным со своими ночными очками, сползшими к носу. Он перевел взгляд с Ронана на коробку и обратно, не сказав ни слова. Но вынул один из наушников, продолжив протирать линию клея вдоль миниатюрного шва.

Потерев шею сзади, Ронан опустил Чейнсо на пол, чтобы она развлекалась сама. Она отправилась перевернуть корзину и пройтись по ее содержимому. Это был довольно шумный процесс, с шелестом, как у секретаря на работе.

Сценарий казался старым и знакомым. Они вдвоем жили вместе на Монмауте практически столько же, сколько Гэнси был в Генриетте — почти два года. Конечно, здание не выглядело как сейчас в начале. Это была лишь одна из множества заброшенных фабрик и складов в Долине. Их никогда не сносили. Про них просто забывали. Фабрика Монмаут ничем от них не отличалась.

А потом в город пришел Гэнси со своей сумасшедшей мечтой и смешным Камаро и купил здание за наличку. Никто другой его не замечал, хотя каждый день ездили мимо. Оно стояло на коленях в траве и лианах, а он спас его.

Осенью, после того, как Ронан и Гэнси стали друзьями, и летом до Адама они тратили половину свободного времени на охоту за Глендовером, а вторую половину — на вытаскивание барахла со второго этажа. Пол был покрыт хлопьями краски. Провода свисали с потолка, как лианы в джунглях. Сколотая фанера создавала навес напротив отвратительных столов из ядерной эры. Парни сжигали хлам на заросшей парковке, пока копы не попросили их прекратить, и тогда Гэнси объяснил ситуацию, и копы вышли из автомобилей, чтобы помочь закончить работу. Это удивило Ронана, он еще не понимал, что Гэнси мог убедить даже солнце остановиться и дать ему время.

Они работали над Глендовером и Фабрикой Монмаут месяцами. В первую неделю июня Гэнси обнаружил обезглавленную статую птицы с королем, вырезанным на брюхе в Уэльсе. Во вторую неделю они подключили холодильник к ванной наверху, прямо рядом с туалетом. На третью неделю кто-то убил Найла Линча. На четвертой неделе Ронан переехал.

Прикрепив коробку от хлопьев на место, Гэнси поинтересовался:

— Что первое ты вытащил? Ты всегда знал?

Ронан обнаружил, что рад расспросам.

— Нет. Это был букет цветов. В первый раз.

Он помнил тот сон — обитаемый старый лес, пышные, пестрящие цветы. Он шел сквозь шепот деревьев с часто имеющимся во сне компаньоном, и затем огромное присутствие подуло сквозь купол крон, внезапно, словно грозовое облако. Ронан, опустошенный ужасом и уверенный, что это потусторонняя сила хотела его, только его, ухватился за что-то, за что смог, перед тем, как оторваться в воздух.

Когда он проснулся, то сжимал горсть мягких, голубых цветов, каких он не видел раньше. Ронан пытался теперь описать их Гэнси, неправильность тычинок, пушистость лепестков. Их невероятность.

Даже перед Гэнси он не мог признать радость и ужас того момента. И заставляющую сердце колотиться мысль: я такой же, как отец.

Пока Ронан говорил, глаза Гэнси были наполовину закрыты, повернуты к ночи. Его бездумное выражение лица свидетельствовало об удивлении или о боли; с Гэнси часто это было одно и то же.

— Тогда была случайность, — заключил Гэнси. Он капнул клея. — Сейчас ты можешь делать это специально.

Ронан не мог решить, стоит ли преувеличить свои силы или подчеркнуть сложность задачи.

— Иногда я могу контролировать то, что приношу, но я не могу выбирать, о чем видеть сон.

— Расскажи, на что это похоже. — Гэнси потянулся за мытным листом в карман. Он положил его на язык и продолжил: — Проведи меня через это. Что происходит?

Из мусорной корзины поблизости раздался удовлетворенный звук, так как маленький ворон разорвал вдоль огромный конверт.

— Сначала, — ответил Ронан, — я получу пиво.

Гэнси испепелял его взглядом.

Правда была в том, что Ронан сам не очень хорошо понимал процесс. Он знал, что это как-то связано с тем, как он засыпал. Сны были более податливыми, когда он был пьян. Меньше как напряженная тревога, больше как ириска, восприимчивые к манипуляциям до тех пор, пока не разрушатся.

Он почти так и сказал, но вместо этого с губ сорвалось:

— Они в основном на латыни.

— Извини?

— Они всегда такими были. Я просто не знал, что это была латынь, пока не стал старше.

— Ронан, для этого нет причины, — строго сказал Гэнси, как будто Ронан бросил игрушку на пол.

— Ясен хрен, Шерлок. Но все так.

— Твои… Твои мысли на латыни? Или диалог? Другие люди говорят в них на латыни? Например, я есть в твоих снах?

— О, да, детка. — Ронана развлекало так говорить, очень развлекало. Он засмеялся достаточно, чтобы Чейнсо забросила бумагу, которую кромсала, и проверила, не умер ли он. Ронану иногда снился и Адам, последний угрюмо, изящно и плавно пренебрегал неуклюжими попытками Ронана-во-сне к общению.

Гэнси нажимал:

— И я говорю на латыни?

— Чувак, ты говоришь на латыни в реальной жизни. Это нехорошее сравнение. Хорошо, да, если ты там. Но обычно это незнакомцы. Или знаки… знаки на латыни. И деревья говорят на ней.

— Как в Энергетическом пузыре.

Да, как в Энергетическом пузыре. В знакомом-знакомом Энергетическом пузыре, хотя Ронан, конечно, не был там до этой весны. Все же, нахождение в нем в первый раз было подобно сну, который он забыл.

— Совпадение, — сказал Гэнси, потому что это не было совпадением, и потому что так нужно было сказать. — А когда ты хочешь что-то?

— Если я что-то хочу, я должен как бы достаточно осознанно знать, что я хочу. Почти будто не сплю. И мне нужно действительно хотеть это. А потом надо его взять. — Ронан почти использовал пример ключей от Камаро, но передумал. — Надо держать предмет не как будто это сон, а как будто это реальность.

— Я не понимаю.

— Я не могу притвориться, что держу предмет. Я должен действительно его держать.

— Все еще не понимаю.

Как и Ронан, но он не знал, как сказать лучше. На какой-то момент он затих, размышляя, никаких звуков вокруг, кроме Чейнсо, вернувшейся на пол, чтобы подобрать остатки конверта.

— Смотри, это как рукопожатие, — наконец, сказал он. — Знаешь, когда какой-нибудь парень направляется к тебе, чтобы пожать руку, а ты никогда не встречал его до этого, и он вытягивает руку, и ты просто знаешь, в момент прямо перед рукопожатием, потная у него ладонь или нет? Вот как-то так.

— То есть, ты говоришь, что не можешь объяснить.

— Я объяснил.

— Нет, ты использовал существительные и глаголы вместе в приятном, но нелогичном порядке.

— Я объяснил, — настаивал Ронан, так яростно, что Чейнсо взмахнула крыльями, уверенная в том, что у неё неприятности. — Это ночной кошмар, чувак… Когда ты грезишь получить немножко, а когда просыпаешься, твои руки болят. Вот так.

— О, — сказал Гэнси. — Это больно?

Иногда, когда он забирал что-нибудь из сна, это был такой бесчувственный удар, что оставлял мир бледным и ненасыщенным на часы. Иногда он не мог пошевелить руками. Иногда Гэнси находил его и думал, что он был пьян. Иногда он действительно был пьян.

— Это означает «да»? В любом случае, что это за штука? — Гэнси поднял деревянную коробку. Когда он повернул одно колесико, одна из кнопок на другой стороне отжалась.

— Коробка паззл.

— Что это значит?

— Да если б я знал. Так это называлось во сне.

Гэнси смотрел на Ронана поверх своих очков.

— Не используй этот голос со мной. У тебя вообще нет идей?

— Думаю, предполагается, что эта штука переводит. Это то, что она делала во сне.

Вблизи вырезанные фигурки оказались буквами и словами. Кнопки были такими маленькими, и буквы — такими аккуратными, что было невозможно рассмотреть, как все было сделано. Также невозможным было и то, как колесики с символами могли зафиксироваться на коробке без каких-либо рубцов в радужно-полосатой структуре дерева.

— Латынь на этой стороне, — заметил Гэнси. И перевернул предмет. — Греческий здесь. А это что… думаю, санскрит. А тут коптский?

Ронан произнес:

— Кто, на хрен, знает, как выглядит коптский язык?

— Очевидно, ты. Я вполне уверен, что это так. А эта сторона с колесиками — мы. Ну, в любом случае, наш алфавит, и она установлена на английские слова. Но что на этой стороне? Остальные — мертвые языки, но я не распознаю вот этот.

— Смотри, — сказал Ронан, поднимаясь на ноги. — Ты слишком все усложняешь.

Подойдя к Гэнси, он взял коробку. Повернул несколько колесиков на английской стороне, и в тот же момент кнопки на других сторонах начали двигаться и перемещаться. Что-то в этом движении было нелогично.

— Это взрывает голову, — вздохнул Гэнси.

Ронан показал ему английскую сторону. Буквы складывали «дерево». На латинской стороне буквы переместились в «bratus». Затем он перевернул на греческую сторону: «дЭндспн».

— Итак, эта штука переводит английский на эти другие языки. Вот «дерево» на них на всех. Я все еще не знаю, что это за язык. T’ire? Не звучит как… — Гэнси прервался, его знания мертвых лингвистических странностей исчерпались. — Боже, я устал.

— Так спи.

Гэнси посмотрел на него. Это был взгляд, спрашивающий, как Ронан, как никто другой, мог быть так глуп, чтобы думать, будто бы сон — такая простая штука, которую так легко получить.

Ронан предложил:

— Так поехали в Барнс.

Гэнси посмотрел на него еще раз. Это был взгляд, спрашивающий, как Ронан, как никто другой, мог быть так глуп, чтобы думать, будто бы Гэнси легко бы согласился на что-нибудь такое нелегальное, поспав так недолго.

Ронан продолжил:

— Так пошли выпьем по стакану апельсинового сока.

Гэнси рассуждал. Он глянул туда, где лежали его ключи около мятных листов. Часы рядом, отталкивающий, ужасный экземпляр, который Гэнси нашел лежащим в коробке на свалке, показывали 3:32.

Гэнси ответил:

— Ладно.

И они пошли и выпили по стакану апельсинового сока.