Похитители грёз

Глава 43

— Ладно, принцесса, — сказал Кавински, демонстрируя упаковку банок пива Ронану. — Покажи мне, что ты можешь.

Они вернулись на поляну рядом с ярмаркой. Здесь было все подернуто дымкой, мерцающе и заторможенно от жары. Место для усиленной математики грез. Одна сотня белых Митсубиши. Два десятка фальшивых водительских прав. Их двое.

Один день.

Два? Три?

Время не имело значения. Дни были не важны. Они отмечали сны. Первый был просто ручкой. Ронан проснулся в морозном кондиционированном воздухе пассажирского сидения, его пальцы неподвижно накрывали тонкую пластиковую ручку, балансирующую на его грудной клетке. Как и всегда, он парил над собой, парализованный, не участвуя в собственной жизни. Динамик выстукивал что-то, звучавшее добродушно, энергично и по-болгарски. Кусающиеся мухи с надеждой цеплялись снаружи за лобовое стекло. На Кавински были его белые солнцезащитные очки, потому что он бодрствовал.

— Ух ты, чувак, это… ручка. — Забрав ручку из-под невозражающих пальцев Ронана, Кавински испытал ее на приборной панели. Было что-то ошеломляющее в его полном пренебрежении своей собственностью. — Что за дерьмо, чувак? Выглядит как Декларация Независимости.

Как и во сне, ручка писала все изящным курсивом, не зависимо от того, как ее держать. Кавински быстро заскучал такой однозначной магией. Он постучал ручкой по зубам Ронана в такт болгарской песне, пока чувства не возвратились рукам Ронана, и он не стал способен выбить ее подальше.

Ронан думал, что для объекта из сна, созданного по команде, это было неплохо. Но Кавински отнесся к ней насмешливо.

— Смотри сюда. — Достав зеленую таблетку, он закинул ее в рот и запил небольшим глотком пива. Сняв очки, он надавил суставами пальцев на глаза, кривляясь. А потом он уже спал.

Ронан наблюдал, как он спал, откинув голов в сторону и открывая пульс, видимый сквозь кожу шеи.

Пульс Кавински остановился.

И затем ожесточенно возник, Кавински дернулся и проснулся, сжимая в кулак одну руку. Его губы расплылись в улыбке из-за удивления Ронана. Театральным жестом своей руки он продемонстрировал свой нагреженный объект. Колпачок от ручки. Он теребил его пальцами, пока Ронан не вручил ему нагреженную ручку.

Колпачок, естественно, подошел идеально. Правильный размер, правильный цвет, правильный блеск пластика. И почему он не должен был быть идеальным? Кавински был известен своими подделками.

— Любитель, — сказал Кавински. — Вот это путь нагрезить яйца Гэнси ему назад.

— Вот так? — потребовал Ронан. Он был зол, но не настолько зол, чем был до того момента, как начал пить. Он положил пальцы на ручку двери, готовый выйти. — Типа, это будет для тебя весельем? Потому что я не хочу ничего плохого. Я могу разобраться с этим сам.

— Конечно, можешь, — ответил Кавински. Он поднял палец к нему. — Дай ему эту ручку. И напиши маленькую записку. На гребанной долларовой банкноте: «Дорогой Дик, езди теперь на этой бывше… ох, бывшей… ох. Ронан Линч».

Ронан не был уверен, то ли из-за использования Кавински его настоящего имени, то ли из-за свежих воспоминаний о разбитой Свинье, но он убрал руку от двери.

— Не вмешивай сюда Гэнси.

Кавински сложил губы, будто произнес «Ууу».

— С радостью, Линч. Договорились. Ты достаешь всю фигню каждый раз из одного и того же места, да?

Из леса.

— В основном.

— Вернись туда. Не ходи куда-нибудь еще. Хотя почему бы тебе захотелось пойти куда-нибудь еще? Ты хочешь туда, где твое дерьмо. Туда ты и идешь. Ты думаешь о том, что хочешь перед тем, как заснуть, так? Ты знаешь, что оно будет там, в этом месте. Не позволяй ему узнать, что ты там. Оно изменится, если ты позволишь. Тебе надо зайти и выйти, Линч.

— Зайти и выйти, — повторил Ронан. Звучало не так, как сны, которые он когда-либо видел.

— Как гребанный вор.

Кавински показал еще две зеленые таблетки в своей руке. Одну он взял для себя. Другую предложил Ронану.

— Увидимся на той стороне?

Заснуть. Да, ты засыпаешь. Ты бодрствуешь, а потом закрываешь глаза, выталкиваешь мысли, и вторгается ясность, но затем, в итоге, ты балансируешь на краю дремоты и засыпаешь.

Ронан не засыпал. Он проглотил зеленую таблетку, и его закинуло в сон. Зашвырнуло. Забросило, утопило, занесло в сон. Он скатился на тот берег разбитой версией самого себя, его ноги под ним пропали. Деревья склонились сверху. Воздух усмехался. Вор? Его ограбили.

Зайти.

Выйти.

Он планировал забрать объект. Не так ли? Он не мог сказать, что это было. Деревья обернули ветви вокруг этого. Девочка-Сиротка что-то тянула и тянула.

Зайти.

Выйти.

Раздался очень ясный голос Кавински:

— Смерть — скучный побочный эффект.

Ронан вцепился в металлическую штуку. Внутри него беспокойно дернулся желудочек сердца. Кровь хлынула в пустую полость его сердца.

— УБИРАЙСЯ! — закричала Девочка-Сиротка.

Его веки распахнулись.

— Добро пожаловать назад на землю живых, матрос. — Над ним склонился Кавински. — Помни: ты берешь таблетку, или она берет тебя.

Ронан не мог двигаться. Кавински одарил его поддерживающим хлопком кулака по груди.

— Ты в порядке, — дружелюбно сказал он. Он налил немного пива в несопротивляющиеся губы Ронана и допил остальное сам. Солнце было странным за лобовым стеклом, как будто время прошло, или машина подвинулась. — Что, черт возьми, у тебя там?

К рукам Ронана возвратилась чувствительность. Он держал металлическую клетку с маленькой стеклянной Камаро внутри. Это не имело никакого сходства с бум-боксом, который он планировал достать. Это было чуть больше похоже на настоящую Камаро. Внутри стеклянной машины сидел безымянный водитель, выражение его лица было неопределенно потрясенное.

— Дорогой Дик, — выдал Кавински. — Езди теперь на этом!

На этот раз Ронан рассмеялся. Кавински показал ему собственный приз: серебряный пистолет с гравировкой «УБИЙЦА СНОВ» на дуле.

— Ты не прокрался, не так ли? — сказал он осуждающе. — Украдкой войти, украдкой выйти. Взять твою фигню и убраться. До того, как место заметит.

— Гребанная таблетка, — проворчал Ронан.

— Это чудесное лекарство. Черт, моя мама его любит, чувак. Когда она начинает крушить все в доме, я крошу одну для нее. И подсыпаю в коктейль. Тут ты можешь шутить, чувак. Это легко. Давай. Я широко открылся для тебя.

— Какое у тебя место?

Кавински положил еще две таблетки на приборную панель; они танцевали и дрожали под ударами динамиков. Песня лукаво твердила Ронану: «Аре махай се, аре махай се, аре махай се[53]». Кавински вручил ему пиво.

— Мое секретное место? Ты хочешь в мое секретное место? — Кавински завыл от смеха. — Я знал.

— Отлично. Не говори. Ты подсыпаешь таблетки в напиток матери?

— Только когда она ворует мои вещи. Раньше в Джерси она не была такой сукой.

Ронан не много знал о домашней жизни Кавински, ничего другого, кроме легенды, которую знали все: его отец, богатый, властный болгарин, жил в Джерси, где он, возможно, был ганстером. Его мать, загорелая и привлекательная, сложенная из нестандартных по заводским меркам частей, жила в пригородном особняке с Кавински. Это была история, рассказанная Кавински. Это была легенда. Ходили слухи, что носовая перегородка его матери была съедена кокаином, а патриархальный инстинкт его отца умер, когда Кавински попытался его убить.

С Кавински всегда было сложно сказать, что реально. Сейчас, глядя на него, держащего идеальное хромированное огнестрельное оружие, полученное обманным путем, стало даже сложнее.

— Правда, что ты пытался убить своего отца? — спросил Ронан. Он, задавая вопрос, смотрел прямо на Кавински. Его непоколебимый взгляд был его вторым лучшим оружием после его молчания.

Кавински глаз не отвел.

— Я никогда не пытаюсь что-либо сделать, чувак. Я делаю то, что собираюсь.

— Слухи утверждали, что ты именно поэтому здесь, а не в Джерси.

— Он пытался меня убить, — ответил Кавински. Его глаза блеснули. У него не было радужной оболочки. Просто черное и белое. Линия его улыбки была уродливой и распутной. — А он не всегда делает то, что собирается. В любом случае, меня сложнее убить. Ты убил своего старика?

— Нет, — сказал Ронан. — Вот это убило его.

— Яблоко от яблони недалеко падает, — заметил Кавински. — Ты готов отправиться снова?

Ронан был готов.

Таблетки на языке. Пиво их догоняет.

На этот раз он увидел приближение земли. Как будто его выплюнуло и воздуха. У него было время, чтобы сдержать мысль, задержать дыхание, сгруппироваться. Он вкатился в сон. Быстро. Выбросился из движущейся машины.

Беззвучно он вкатился в деревья.

Они смотрели друг на друга. Закричала странная птица. Девочки-Сиротки нигде не было видно.

Ронан низко пригнулся. Он был так тих, как дождь у корня. Он подумал:

«Бомба».

И она была там, коктейль Молотова, не сильно отличающийся от того, который он швырнул в Митсубиши. Три скалы выступали из влажного травяного покрова, видны только кончики, подверженные эрозией зубы, поросшие мхом десны. Бутылка была засунута между ними.

Ронан пополз вперед. Приближая пальцы к покрытому росой горлышку бутылки.

«Te vidimus, Greywaren», — прошептало одно из деревьев.

Мы видим тебя, Грейворен.

Он сжал руку вокруг бомбы. И почувствовал, как сон меняется, меняется…

Он подорвался и проснулся.

Кавински уже вернулся, делая дорожку кокса на приборной панели. Свет снаружи был унылым и мертвым, после сумерек. Его шею и подбородок освещали огни приборной панели снизу, словно особенности сада. Он вытер нос. Его и без того напряженные черты лица заострились, когда он увидел нагреженный Ронаном объект.

Ронан был парализован, как обычно, но мог отлично видеть, что он произвел: коктейль Молотова, идентичный тем, с кайфовой вечеринки… Этикетка смялась и была заснута в горлышко пивной бутылки, заполненной бензином. Она выглядела так же, как и во сне.

Только теперь она горела.

Пламя, красивое и прожорливое, которое съедало все вниз по стеклу. Бензин плескался на противоположной стороне, приближаясь к взрыву.

С диким смехом Кавински локтем нажал на кнопку открывания окна и выхватил бутылку. Он зашвырнул ее в сумрак. Бутылка пролетела всего пару ярдов и взорвалась, заставив задрожать стекла противоположной стороны Митсубиши через открытое окно. Запах был ужасным, воздушное сражение, и звук высосал весь слух из ушей Ронана.

Свесив руку из окна и глядя на нее глубоко равнодушно, Кавниски стряхнул осколки стекла со своей кожи на траву. На две секунды позже у него бы не осталось рук, о которых можно было бы беспокоиться. У Ронана не было бы лица.

— Эй, — произнес Ронан. — Не трогай мои вещи.

Кавински повернул глаза с тяжелыми веками к Ронану, подняв брови.

— Проверь это.

Он поднял свой нагреженный предмет: диплом в рамке. Джозеф Кавински, закончивший Академию Аглионбай с отличием. Ронан не видел ни одного, чтобы определить, была ли эта кремовая бумага настоящей, а формулировка точной. Но он опознал забрызганную подпись с писем из Аглионбая. Художественные каракули ректора Белла были легко узнаваемы.

Быть впечатленным противоречило принципам Ронана, еще больше — показать это, но точность и детализация были поразительны.

— Ты слишком эмоционален, Линч, — сказал Кавински. — Это нормально. Я понимаю. Если бы у тебя были яйца, было бы по-другому. — Он постучал себе по затылку. — Это Волмарт[54]. Просто приди за электроникой, стащи какой-нибудь телевизор и свали оттуда. Не погрязни там. Это бы помогло.

Он сделал жест в сторону порошка, все еще рассыпанного по приборной панели. Едва заметного. Милое воспоминание о порошке. Ронан покачал головой. Он мог чувствовать взгляд Гэнси на себе.

— Как хочешь. — Кавински достал еще упаковку пива с заднего сидения. — Готов?

И они уснули. Они грезили и грезили, и звезды сделали круг над головой и пропали, а луна спряталась в деревьях, и солнце двигалось вокруг автомобиля. Машина заполнилась невозможными предметами и жалящими растениями, поющими камнями и кружевными бюстгальтерами. Когда сгустился полдень, они выбрались из машины, сняли потные рубашки и грезили на жаре. Предметы, слишком большие, чтобы поместиться в машине. Снова и снова Ронан проваливался в лес в своих потрепанных снах, пробирался между деревьями и что-нибудь крал. Он начал понимать, что имел в виду Кавински. Грезы были побочным продуктом всего, а сон был неважен. Деревья — лишь препятствие, своего рода сломанная охранная система. Как только это замкнулось в его мозгу, он смог забирать предметы из головы, не беспокоясь о том, что сам сон их повредит.

Свет растягивался длиньше и тоньше, почти исчезая, а потом была ночь с ее дразнящим отражением сотни автомобилей. Ронан не знал, прошли ли уже дни, или это была такая же ночь, как и раньше. Сколько времени назад он разбил Свинью? Когда был его последний ночной кошмар?

А затем настало утро. Он не понимал, это уже прошедшее утро или совершенно новое. Трава оказалась мокрой, капот Митсубиши покрыт бисеринками пота, но сложно сказать, прошел ли дождь, или это всего лишь роса.

Ронан сидел у заднего крыла Митсубиши, гладкая поверхность охлаждала голую кожу спины, и с жадностью поедал Twizzlers[55]. Такое чувство, будто бы они плавали в алкоголе внутри него. Кавински проверял последнюю работу Ронана — цепную пилу[56]. После того, как он убедился, что она работает, он искалечил несколько шин у других Митсубиши, а потом присоединился к Ронану и взял одну Twizzler. Он был слишком под кайфом, чтобы есть, чтобы его заинтересовали другие предметы, кроме основного.

— Ну? — спросил Ронан.

Кавински разорвал пилой маленькие кусочки резины напротив своего лица и голой груди. Он ответил:

— Теперь ты грезишь Камаро.