Глава 8

У Адама Перриша были проблемы похлеще, чем сны Ронана. Для начала, его новый дом. Эти дни он жил в крошечной комнатке над приходом Святой Агнесс. Здание было построено где-то в конце семнадцатого века и выглядело так же. Адам постоянно героически ударялся головой о наклонные потолки и беспощадно вкалывал занозы в ноги. Вся комната пахла очень старым домом: гипсовой плесенью, древесной пылью и забытыми цветами. Он оснастил место мебелью: плоские матрацы из ИКЕИ на голом полу, пластиковые стеллажи и картонные коробки в качестве тумбочек и стола, коврик, найденный на распродаже за три доллара.

Это было ничто, но это было ничто Адама Пэрриша. Как же он ненавидел и любил это. Настолько же он был горд, насколько и несчастен.

Ничто Адама Перриша нуждалось в кондиционере. Не было никакого выхода теплу лета Вирджинии. Ему было слишком знакомо чувство пота, стекающего вниз по внутренней стороне штанов.

А еще было три работы с частичной занятостью, чтобы оплачивать обучение в Аглионбае. Он втискивал рабочие часы, чтобы позволить себе более ленивую осень, когда начнется учеба. Он проводил только два часа на самой легкой из работ, в Boyd’s Body & Paint, LLC, заменяя тормозные колодки и масло, находя то, что создавало посторонний звук то там, то здесь. А теперь, даже при том, что не работал, он был испорчен для чего-либо другого. Липкий, болезненный и, прежде всего, усталый, постоянно усталый.

Огоньки танцевали по краям его поля зрения, когда он привязывал велосипед к лестнице снаружи. Ударив тыльной стороной потной руки по потному лбу, он поднялся по лестнице и понял, что наверху его ждет Блу.

Блу Сарджент была симпатичной в том смысле, который причинял ему физическую боль. Она пленила его, как сердечный приступ. В настоящий момент она сидела напротив его двери в обтягивающих леггинсах и тунике, сделанной из распоротой футболки Битлз большего размера. Она от нечего делать листала еженедельный каталог из супермаркета, но отложила его, когда увидела парня.

Только неприятность была в том, что Блу являлась еще одной проблемой. Она, как Гэнси, хотела, чтобы он объяснил ей себя. «Что ты хочешь, Адам? Что тебе нужно, Адам?»

«Хотеть» и «нуждаться» были теми словами, которые беспокоили его все меньше и меньше. Было и другое: свобода, независимость, постоянный остаток средств в банке, дом из нержавеющей стали в городе без пыли, блестящий черный автомобиль, пойти на свидание с Блу, восемь часов сна, мобильный телефон, кровать, поцеловать Блу хоть раз, пятки без пластыря, бекон на завтрак, подержать Блу за руку, один час сна, туалетная бумага, дезодорант, газировка, на минуту закрыть глаза.

«Что ты хочешь, Адам?»

«Бодрствовать, когда мои глаза открыты».

— Привет, — сказала она. — Ты получил письмо.

Он знал. Он уже видел проигнорированный, невскрытый конверт, украшенный гребнем ворона Академии Аглионбай. Два дня он переступал через него, будто бы тот мог исчезнуть, если он его не признает. Он уже получил свои оценки, и конверт был недостаточно толстым для ежеквартальной информации по сбору средств. Должно быть, это просто банкет выпускников или рекламная книжная рассылка. Школа всегда рассылала заметки о возможностях расширения Аглионбайского опыта. Летние лагеря и лётные уроки, ежегодный альманах класса люкс и закупка одежды, украшенной пятидесятью девятью воронами. Эти Адам выбрасывал. Они предназначались для глаз богатеньких родителей в дома, задекорированные рамками с фотографиями их детей.

Но на этот раз он не думал, что это была информация по сбору средств.

Он наклонился поднять письмо, а затем колебался, положив пальцы на дверную ручку.

— Ты идешь? Мне нужно в душ.

Возникла пауза. «Было легче, — внезапно подумал Адам, — когда мы не знали друг друга».

Блу ответила:

— Можешь идти в душ. Я не возражаю. Просто представь себе, что я зашла сказать привет перед сменой.

Он поиграл ключом в замке и впустил их внутрь. Они остановились в центре комнаты, единственном месте, в котором они могли стоять, не наклоняясь.

— Итак, — сказала она.

— Итак, — повторил он.

— Что за новая работа?

Адам изо всех сил старался думать об этой истории. Его разум был коробкой, которую он вытряхивал в конце смены.

— Вчера Бойд спросил меня, хотел бы я быть его техником на следующий сезон. Гоночный сезон.

— Что это значит?

— Что у меня была бы работа после выпуска. Я бы уезжал на шесть или семь недель в году.

Фактически, это было лестное предложение. Большинство механиков, которые путешествовали с Бойдом, были с ним гораздо дольше, чем Адам.

Блу предположила:

— Ты сказал «нет».

Он смотрел на нее. Он не мог ее прочесть так же легко, как мог читать Гэнси. Он не мог сказать, рада она или разочарована.

— Я собираюсь в колледж. — Он не добавил, что он убивал себя в Аглионбае не для того, чтобы закончить искусным механиком. Может, это бы и было достаточно хорошо, если бы он не знал, что есть еще. Если бы он не вырос по соседству с Аглионбаем. Если вы никогда не видели звезд, свечи вам будет достаточно.

Она ткнула пальцем в наполовину восстановленный топливный насос, стоящий на газетах.

— Ага.

Было что-то скрытое за ее ответом, что-то личное, тревожное. Он коснулся ее лица.

— Что-то не так?

Это было не совсем справедливо. Он знал, что его прикосновение отвлечет их обоих от вопроса. И действительно, Блу закрыла глаза. Он провел ладонью по ее холодной щеке, а затем, после паузы, вниз к шее. Его рука была сверхъосведомленной об этих ощущениях: выбившиеся волоски у основания ее шеи, слабая тягучесть ее кожи, которая появлялась от воспоминаний о солнце, выступы ее горла, двигающиеся, когда она глотала.

Он другой рукой притянул ее ближе. Осторожно. Теперь она была прижата к нему, достаточно близко, чтобы он застыдился своей потной футболки. Его подбородок уткнулся в макушку ее головы. Ее руки свободно обвились вокруг него; он ощущал, как ее дыхание нагревало ткань его футболки. Он не мог забыть, что его тазовая кость прижата к ее.

Этого было недостаточно. У него все ныло внутри. Но была черта, которую ему не дозволялось пересечь, и он никогда точно не знал, где она начиналась. Конечно, сейчас было близко. Он чувствовал опасность и динамику.

Тогда ее пальцы осторожно надавили на него сзади, пройдясь по спине. Значит, он не зашел слишком далеко.

Он потянулся, чтобы ее поцеловать.

Блу вырвалась из его объятий. Она фактически споткнулась в спешке. И ударилась головой о наклонный потолок.

— Я сказала «нет», — выдохнула она, потерев рукой затылок.

Что-то уязвило его.

— Как и шесть недель назад.

— И это все еще «нет»!

Они оба с болью уставились друг на друга.

— Просто, — начала она, — …просто без поцелуев.

В нем все еще все ныло. Его кожа казалась созвездием нервных окончаний.

— Я не понимаю.

Блу дотронулась до губ, будто они были поцелованные.

— Я говорила тебе.

Он просто хотел ответа. Хотел знать, в нем было дело или в ней. Он не знал, как это спросить, но в любом случае спросил.

— Что-то… произошло с тобой?

На секунду ее лицо отразило озадаченность.

— Что? О. Нет. Разве должна быть причина? Ответ просто «нет»! Этого не достаточно?

Правильный ответ был «да». Он знал это. Но реальным ответом было его желание узнать, было ли у него плохое дыхание, или она так поступала, потому что он первый, кто спросил, или было еще какое-то другое препятствие, которое он не учитывал.

— Я собираюсь принять душ, — сказал он. Он пытался не допустить, чтобы это звучало с болью, у него не получилось, и все еще было больно. — Ты будешь здесь, когда я выйду? Когда начинается твоя смена?

— Я подожду. — Она пыталась не допустить, чтобы это звучало с болью, у нее не получилось, и все еще было больно.

В то время, как Блу листала несколько карт на пластиковой тумбочке у кровати, Адам стоял под холодным душем, пока его сердце не выпустило весь пар. «Что ты хочешь, Адам?» Он даже не знал. Из наклоненного старого душа он уловил половину своего изображения в зеркале и испугался. На мгновение что-то в его собственном отражении показалось неправильным. Дикие глаза и худое лицо глядели на него, обеспокоенно, но весьма обычно.

И просто так он подумал об Энергетическом пузыре снова. В некоторые дни он ловил себя на том, что не мог думать ни о чем другом. Он не владел многими вещами в жизни, не имел их должным образом, чтобы он и никто другой, но теперь была эта сделка. Прошло чуть более месяца с тех пор, как он предложил свою жертву Энергетическому пузырю, чтобы пробудить Энергетическую линию Гэнси. Весь ритуал казался неясным и невероятным в его мозгу, будто бы он наблюдал себя, делающего это, на экране телевизора. Адам был полностью готов принести жертву. Но он не был точно уверен, как одно конкретное предложение, что он фактически сделал, к нему придет. «Я буду твоими руками». «Я буду твоими глазами».

До сих пор ничего не произошло, ну, не на самом деле. Что было почти хуже. Он был пациентом с диагнозом, которого не мог понять.

В душе Адам царапал свою по-летнему смуглую кожу ногтем большого пальца. След становился от белого яростно-красным в момент, и пока он изучал это, его ударило, что что-то странное было в потоке воды на его коже. Как будто в замедленной съемке. Он проследил за потоком воды вверх к лейке душа и целую минуту наблюдал, как металл разбрызгивает воду. Его мысли были путаницей полупрозрачных капель, цепляющихся за металл, и дождя, дрожащего на зеленых листьях.

Он моргнул.

Не было ничего странного в воде. И не было листьев. Ему надо немного поспать перед тем, как он сотворит что-нибудь глупое на работе.

Вылезая из душа с ноющей спиной, ноющими плечами, ноющей душой, Адам вытерся и медленно оделся. Он боялся — надеялся? — что Блу, в конце концов, могла уйти, но когда он открыл дверь ванной, теребя свои сухие волосы, он обнаружил ее, стоящую у двери и оживленно с кем-то беседующую.

Посетителем оказалась офисная леди Святой Агнесс, ее черные волосы закручивались от влажности. Вероятно, у нее был какой-нибудь официальный титул, который знал Ронан, типа подмонахиня или что-то такое, но Ронан знал ее только как миссис Рамирез. Казалось, она делала в церкви все необходимое, чтобы та работала, за исключением проведения служб.

Включая сбор ежемесячных чеков от Адама с оплатой.

Когда он ее увидел, его живот резко скрутило. Он был наполнен уверенностью, что его последний чек вернули из-за недостаточного количества средств на счету. Она скажет ему, что на счету денег мало, и Адам будет карабкаться, чтобы кинуть деньги в зияющую дыру банковского счета, а потом нужно будет оплатить возвращенный счет банку и еще один миссис Рамирез, а дальше арендная плата за следующий месяц — бесконечная жалкая петля недостатка.

Тонким голосом он поинтересовался:

— Чем я могу быть Вам полезен, мадам?

Выражение ее лица изменилось. Она не была уверена, как сказать то, что требовалось.

Пальцы Адама напряглись на дверной раме.

— Ох, сладкий, — сказала она, — я только хочу, чтоб ты знал об арендной плате за твою маленькую комнатку здесь.

«С меня хватит, — думал он. — Не надо больше. Пожалуйста, я не выдержу больше».

— Ну, мы получили новую… налоговую ставку, — начала она. — На это здание. И ты знаешь, что мы взимаем плату с тебя, не приносящую прибыль. Так что мы… твоя арендная плата изменится. Надо оставить такой же процент от, хмм, затрат на строительство. Это на двести долларов меньше.

Адам услышал «двести долларов» и сник, а потом услышал остальное и подумал, что, должно быть, что-то не понял.

— Меньше? Каждый год?

— Каждый месяц.

Блу выглядела восхищенной, но Адам не мог признать, что его арендная плата просто упала на две трети. Две тысячи четыреста долларов в год вдруг освободились. Его сомнительный генриеттовский акцент выскользнул раньше, он смог его остановить.

— Почему, вы сказали, она изменилась?

— Налоговая ставка. — Она засмеялась над его подозрениями. — Налоги обычно не срабатывают в счастливую сторону, не так ли?

Она ждала ответа Адама, но он не знал, что сказать. Наконец, он выдал:

— Спасибо, мадам.

Когда Блу закрыла дверь, он отошел в центр комнаты. Он все еще не мог поверить. Нет, он не верил. Просто не сходилось. Он достал письмо из Аглионбая. Опустившись на матрац, он, наконец, его открыл.

Содержимое действительно было очень тонким, просто напечатанное с одинарным интервалом письмо на фирменном бланке Аглионбая. Сообщение не заняло много времени. Плата за обучение на следующий год была увеличена, чтобы покрыть дополнительные расходы, а его стипендия — нет. Они понимали, что повышение платы представляло для него трудность, и он был исключительным студентом, но им нужно было ему напомнить с такой добротой, с какой только возможно, что лист ожидания Аглионбая был довольно длинным и состоял из исключительных мальчиков, способных платить в полной мере. В заключении они напомнили мистеру Перришу, что пятьдесят процентов от платы за следующий год нужно вносить в конце месяца, чтобы удержать его место за ним.

Разница в оплате между этим годом и следующим была две тысячи четыреста долларов.

Опять эта цифра. Это не могло быть совпадением.

— Хочешь поговорить об этом? — спросила Блу, усаживаясь рядом с ним.

Он не хотел говорить об этом.

За этим должен стоять Гэнси. Он знал, что Адам никогда не примет от него денег, поэтому спроектировал все это. Убедил миссис Рамирез принять чек и произвести налоговую переоценку, чтобы замести следы. Должно быть, Гэнси получил два дня назад уведомление об оплате за обучение. Рост цены для него ничего не значил.

На краткий миг он представил жизнь, которой, должно быть, живет Гэнси. Ключи от машины в его кармане. Новые брендовые туфли на его ногах. Беспечный взгляд на ежемесячные счета. Они не могут ранить Гэнси. Ничего не может его ранить; люди, которые говорят, что не все можно купить за деньги, должно быть, никогда не видели таких богачей, как Аглионбайские мальчишки. Они были неуязвимы, с иммунитетом к жизненным неурядицам. Только смерть могла бы разлучить их с кредитными картами.

«Когда-нибудь, — несчастно подумал он, — в один прекрасный день таким стану и я».

Но эта уловка была неправильной. Он бы никогда не попросил помощи Гэнси. Адам не был уверен, как бы он покрыл повышение платы за обучение, но не так, не деньгами Гэнси. Он нарисовал эту картину: свернутый чек, наспех убранный в карман, взгляды не встречаются. Гэнси успокоился, что Адам, наконец, пришел в себя. Адам не в состоянии поблагодарить.

Он осознал, что Блу наблюдала за ним, поджав губы и сведя брови.

— Не смотри на меня так, — сказал он.

— Как так? Мне не позволено беспокоиться о тебе?

Жар шипел в его голосе.

— Я не хочу твоей жалости.

Если Гэнси не разрешено жалеть его, то Блу адски точно это не разрешается. В конце концов, она и Адам были в одной лодке. Разве она не шла на работу, точно также, как и он вернулся со своей?

Блу ответила:

— Тогда не будь жалок!

Гнев внутри огрызнулся и мгновенно им завладел. Это была двойственная эмоция Перришей. Нет такого понимания, как легкая сердитость. Только ничего, а потом это — всеобъемлющая ярость.

— Что во мне жалкого, Блу? Скажи мне, что жалкого? — Он вскочил. — Это потому что я зарабатываю на все, что получаю? Это делает меня жалким, а Гэнси — нет? — Он тряхнул письмо. — Это потому что я не получаю все просто так?

Она не дрогнула, но что-то закипало в ее глазах.

— Нет.

Его голос был страшен, он слышал.

— Я не хочу твоей чертовой жалости. — Ее лицо отразило шок. — Что ты сказала?

Она смотрела на коробку, служившую ему тумбочкой. Каким-то образом она отъехала на несколько метров от кровати. Ее стороны были сильно помяты, а содержимое жестоко разбросано по комнате. Только теперь он вспомнил, как пнул коробку, но не помнил решения ее пнуть.

Это не отключило гнев.

Долгое время Блу вглядывалась в него, а затем встала.

— Будь осторожен, Адам Перриш. Потому что в один прекрасный день ты можешь получить то, что просишь. Должно быть, в Генриетте есть девушки, которые позволят тебе так разговаривать с ними, но я не одна из них. А теперь я собираюсь сесть на ту лестницу снаружи и сидеть там, пока не наступит моя смена. Если ты сможешь стать… стать человеком до этого, приходи ко мне. Если нет, увидимся позже.

Она чуть пригнулась, чтобы не удариться головой, а затем закрыла за собой дверь. Было бы проще, если бы она кричала или плакала. Вместо этого, ее слова продолжали стучать кремнем по мыслям, снова и снова, еще искра и еще. Она была такая же испорченная, как и Гэнси. Куда она лезет? Когда он получит образование и сорвется отсюда, а она все еще будет заперта здесь, она же будет чувствовать себя из-за этого глупо.

Он хотел открыть дверь и прокричать этот факт ей.

Он заставил себя остаться там, где стоял.

Спустя мгновение он достаточно успокоился, чтобы взглянуть на гнев как на отдельную вещь в себе, темный, неожиданный дар, доставшийся от отца. Он достаточно успокоился, чтобы вспомнить, если он достаточно долго подождет, чтобы тщательно проанализировать, каковым гнев ощущается, то эмоция потеряет свою инерцию. В то же время, это было сродни физической боли. Чем больше он пытался мысленно решить, что заставляло боль вредить, тем меньше, казалось, его мозг способен помнить вообще о боли.

Поэтому он детально проанализировал гнев в себе.

«Вот как он чувствовал себя, — задался вопросом он, — когда хватал меня, выходящего из комнаты, за рукав? Вот что заставляло его пихать меня лицом в холодильник? Он чувствовал именно это, когда проходил мимо двери в мою спальню? Именно с этим он боролся каждый раз, когда вспоминал о моем существовании?»

Он успокоился достаточно, чтобы понять, что гнев был направлен даже не на Блу. Она просто неудачно попала в зону поражения, когда он взорвался.

Он бы никогда действительно не убежал. Слишком много в нем крови монстра. Он покинул логово, но то, как его вывели, предавало его. И он знал, почему жалок. Не потому что ему приходилось платить за школу или надо было зарабатывать на жизнь. А потому что он пытался быть чем-то, чем быть никогда не мог. Притворство было жалким. Ему не нужно образование. Ему нужен Глендовер.

В некоторые ночи он искушал себя, засыпая и представляя, как бы он изложил благосклонность Глендоверу. Ему нужно подобрать слова очень точно. Сейчас он вращал фразы во рту, отчаянно дотягиваясь до той, которая бы его успокоила. Обычно этими словами были «переворот» и «спокойствие», но на этот раз все, о чем он мог думать, было «исцели меня».

Внезапно он уловил другое изображение.

Сразу после этого он подумал: «Что это значит?» Нельзя один раз уловить картинку. И у него точно не получилось это больше, чем раз. Ощущение превратилось в идею, что он мельком взглянул или почувствовал, или вспомнил какое-то движение боковым зрением. Кадр, полученный просто под веками.

У него возникло странное, дезориентирующее чувство, что он не мог доверять собственным ощущениям. Будто бы он пробовал на вкус картинку или на запах чувство, или на ощупь звук. Это было так же, как и несколько минут назад, мысль, что он заметил слегка неправильное отражение себя.

Все предыдущие заботы Адама исчезли, заменившись более срочным беспокойством о его потрепанном теле, которое он носил. Оно было избито так много раз. Он уже потерял слух в левом ухе. Может, еще что-то испортилось в одну из тех напряженных, несчастных ночей.

Затем он уловил еще одно изображение.

И повернулся.

Загрузка...