Порочный треуогльник

19. Последние грёзы

В монастыре уставших, обессиливших путников встретила встревоженная настоятельница. Она сбивчиво рассказала, что никто из участников дневного обманного манёвра так и не вернулся. Не сложно было предположить, что все они, скорее всего, мертвы, так же, как и Катрин.

— Так вот чем занят наш автор, — вздохнул печально и гневно Тимор, под руку заводя в комнату Еву, которая всю дорогу уверенно утверждала, что может идти сама, отчаянно сопротивлялась, не давая взять себя на руки, а сама поминутно спотыкалась и висла на его локте. Было понятно, что она жалела спутника, волновалась о его ранах, но почему-то совсем не хотела признавать это первопричиной своего упрямства.

Девушке хотелось скорее рухнуть на кровать и насладиться долгожданным минутным покоем, но отдых был сейчас непозволительной роскошью. Попросив монахинь о помощи, она взялась ухаживать за израненным возлюбленным. Кровь давно перестала сочиться из его ран и только влажные от дождя повязки не давали ей запечься. Мелкие царапины и порезы уже затянулись. Ева вспомнила, что на её волке всё всегда заживало быстро, от этого на сердце стало спокойнее. Сейчас его жизни ничто не угрожало. Пройдёт немного времени, и лишь несколько рубцов будут напоминать о недавнем сражении. А шрамы, как известно — украшение мужчины.

— Думаешь, автор занят описанием убийств? — поёжившись от страха и отвращения, спросила Ева, когда с обработкой ран было покончено, и сёстры оставили их с Тимором наедине.

— Думаю, да, — вздохнул мужчина задумчиво и даже как-то обреченно. — Это объясняет, почему мы так спокойно добрались до убежища. Там время идёт куда медленнее. Обычно.

— Обычно? — не поняла девушка.

— Сложно разобрать, как разнятся потоки времени наших миров… Ведь ты могла управлять всем этим миром, как тебе вздумается одним только взмахом пера. А сейчас ты здесь и время может странно искажаться. Наверное, где-то оно идёт быстрее, где-то — медленнее. Могут пролететь годы, а герои не состарятся и не повзрослеют ни на день. А в твоём мире, возможно, пройдёт лишь несколько недель, — Тимор снова вздохнул. — Пока автор описывает свои зверские мысли, мы можем менять ход событий вокруг, но как новый писатель видит это и видит ли вообще, я не знаю. В любом случае, как бы ни шло время, не думаю, что у нас его много.

— Значит, — Ева крепилась, но голос предательски дрожал, — мне уже нужно уходить?

— Тебе просто опасно задерживаться, милая, — мужчина сел рядом с ней, нежно обнял за плечи. Она тихо вздохнула, собираясь с силами, чтобы не заплакать, прижавшись к плечу возлюбленного.

— Ты прав, — наконец смогла произнести девушка, когда колючий давящий ком немного отступил от горла, — я должна, — она печально взглянула в тёмные глаза собеседника. — Скажи, как это сделать?

Услышав такой вопрос, оборотень сразу заметно занервничал, взгляд заметался. Он быстро встал, отошёл к окну, уставился на серую стену дождя за стеклом, затем глубоко вздохнул, обдумывая свои следующие действия. Больше всего он сейчас боялся, что Ева, без труда читая его мысли, узнает горькую правду сама. Но как сказать ей? А ещё хуже, как сделать?

Девушка удивлённо смотрела на спутника, редко дававшего выход эмоциям, а сейчас так легко поддавшимся им, да ещё таким неожиданным и даже странным.

— Что с тобой? — как повод, чтобы подойти, только и нашла, что спросить она, поднимаясь с кровати, но Тимор жестом остановил её.

— Присядь, — загадочно и как-то сурово произнёс он, — я хочу с тобой кое-что обсудить.

Сердце в груди замерло, стало совсем не по себе от такого начала разговора. Ева села обратно на самый край кровати и, стараясь сохранить хоть немного внешнего спокойствия, с ожиданием воззрилась на собеседника.

— Я прошу тебя, — чуть помедлив, начал тот, — пообещай не пытаться прочесть мои мысли.

На лице девушки появилось непонимание и удивление, но, помедлив немного, она, всё же, согласно кивнула.

— Я объясню тебе всё сам, — мужчина на секунду опустил глаза, снова выдавая своё волнение. — Чуть позже.

— Когда? — голос Евы звучал тихо, неуверенно. — Ты ведь сказал, что времени очень мало.

— Да, — Тимор снова вздохнул, на секунду замолчал, потом вдруг натянул на лицо притворно бодрую улыбку, — просто доверься мне. Пожалуйста.

Девушка едва заметно улыбнулась в ответ.

— Я тебе верю.

На лице спутника мелькнул оттенок печали, который он тут же постарался скрыть всё за тем же притворством. А затем, не говоря больше ни слова, он вышел из комнаты, оставляя Еву наедине с тяжёлыми мечущимися мыслями.

За окном всё так же лил серый дождь, от этого в комнате царил шуршащий полумрак. Зажигать светильники девушке не хотелось, в темноте, как ни странно, мысли плыли размереннее и грусть от близящегося расставания немного отступала. Ей на смену приходила какая-то удивительная детская мечтательность. «Ведь я и раньше жила так» — думала Ева, переодевшись в свою старую одежду и снова устроившись на краю кровати, глядя куда-то в пустоту у себя под ногами, теребя в руках крохотный помятый бутон розы: «Когда память окончательно вернётся, я вновь смогу писать. Тимор… Ведь ему так же тяжело. Мы оба живём в чужих мирах. Я — в его, он — в моём. Как бы хотелось остаться. Здесь все мои мечты смогли бы ожить» — она романтично завела глаза, вдыхая сладковатый аромат цветка, но тут же вновь погрустнела — «Но к кому же в руки попала моя тетрадь? У кого душа такая чёрная, что он смог выплеснуть на страницы только жестокость, но всё равно дал им жизнь? Я должна вернуться домой и найти свои записи» — не смотря на умиротворяющую темноту и тишину, мысли неуёмно стремились обратно к беспорядку, сердце всё сильнее сжималось. «Быть может найти его — этого автора, забрать и дописать книгу, а потом вернуться сюда?» — мысль на секунду придала сил, обрадовала — «Но как? Как Тимор смог провести меня в этот мир? Нужно спросить его. Спросить и уговорить забрать меня снова, когда всё закончится. А как же моя жизнь там? Ведь тело умрёт, так сказала Тэнебрэ. Что если приходить сюда каждую ночь? А днём жить там? Ведь это гораздо больше, чем сон, здесь всё настоящее. Боже, как это тяжело!» — Ева поджала ноги, обхватив руками колени, уткнулась в них лбом: «Нужно поговорить с Тимором. Он обязательно поможет, придумает что-нибудь, ведь он тоже любит меня и не хочет отпускать. Теперь я знаю это наверняка. Я помню».

Тихий скрип двери прервал сбивчивый поток мыслей. В тёмную комнату вошёл Тимор, он уже переоделся в свои серые брюки и свежую рубашку. Именно таким Ева видела его раньше много раз, только угольно-чёрные волосы пока не вписывались в привычный образ. Лицо мужчины было удивительно спокойным, снова походило на маску, но глаза, всё же, оставались живыми, они излучали тепло, едва заметную печаль и не очень хорошо замаскированное волнение. Девушка приветливо улыбнулась, подняв лицо с собственных колен.

— Я как раз хотела поговорить с тобой, — пролепетала она, стараясь отодвинуть в сторону все дурные мысли, заменив их непрошибаемым оптимизмом.

— Поговорить? — немного растерялся Тимор, так и застыв у двери. Он явно планировал что-то другое.

— Да, — Ева утвердительно кивнула и продолжила, не дожидаясь никакой реакции и действий от собеседника, — я подумала, что могу вернуться домой, постараться как можно скорее дописать книгу, а потом… Потом ты снова заберёшь меня сюда, — она говорила всё быстрее, побаиваясь, что спутник прервёт её речь и ответит что-нибудь такое, что заставит умереть её, едва зародившееся, жизнелюбие. — Я буду здесь с тобой каждую ночь, ведь одна наша ночь, это как минимум два дня здесь. Днём буду жить обычной жизнью дома и мечтать о том, чтобы скорее встретиться. Как ты думаешь? — девушка вдруг замолчала и с радостным ожиданием уставилась на друга. Тот чуть помедлил, осмысливая услышанное, затем снисходительно усмехнулся, слегка качая головой, будто говоря: «Какой же ты ещё ребёнок», подошёл к кровати, опустился рядом с возлюбленной. Улыбка его стала теплее и мягче, взгляд увереннее. Мужчина сел вплотную, в непривычной, но невероятно приятной и манящей близости.

— Давай, поговорим об этом чуть позже, — произнёс он тихо, медленно положив одну руку на талию Евы.

Она нахмурилась, непонимающе взглянула в загадочные тёмные глаза. Всё было слишком хорошо и спокойно. Наверное, поэтому её оптимизм и надежда вдруг рухнули, уступая место подозрительной тревоге.

— Я прошу тебя, — голос девушки едва заметно дрогнул, — ответь мне сейчас. Возможно ли это?

— Ева, — мужчина вздохнул. Спутница предупредительно подняла указательный палец, прикрыв глаза.

— Я ведь могу прочесть твои мысли, — сказала она с чуть шутливой интонацией, стараясь скрыть печаль, которая вдруг возникла из ниоткуда и начала безжалостно щипать глаза и давить на горло противным медленно подступающим комом неудержимых слёз.

— Ты обещала не делать этого, — невозмутимо ответил он с лёгкой улыбкой.

— Я знаю, — коротко выдохнула она, безуспешно пытаясь взять себя в руки. — Я не буду, только хочу знать.

— Тебе грустно? — вдруг тихо и ласково спросил Тимор, в полумраке глядя прямо в зелёные глаза девушки.

Она несколько секунд помедлила с ответом.

— Немного, — Ева постаралась сделать голос как можно более спокойным и возможно даже слегка весёлым, но он всё равно дрожал. Печаль и тревога давили всё больше, безжалостно распихивали все остальные чувства, заполняли мысли, заставляя отвести предательски говорящий взгляд.

«Да! Да! Мне ужасно грустно! Мне больно и страшно! Я не хочу прощаться с тобой!» — так хотелось ответить, но она не решилась бы высказать это, не зная наверняка ответа на вопрос, сможет ли вернуться сюда. Ведь, если не сможет, им обоим будет ещё тяжелее расстаться после таких слов.

— Не нужно лукавить, — хрипловатый голос оборотня прозвучал около самого уха, так вкрадчиво, что по телу девушки побежали мурашки. Она взглянула на Тимора, его глаза были прямо напротив, притягательно и пугающе близко.

— Ведь мне так же больно, — прошептал он, уже слегка касаясь её губ своими.

Эти слова и были ответом. Их было достаточно, чтобы всё понять, но зарождавшееся было отчаяние, накрыла неудержимая волна всепоглощающего возбуждения, разбегающегося по телу лавиной мурашек.

Еву тянуло к мужчине, как магнитом. Она хотела ещё что-то сказать, но слова потерялись, исчезли, забылись, когда она, поддавшись этому притяжению, чуть подалась вперёд, позволяя целовать себя. Целовать бесконечно нежно и долго. Измятая алая роза скатилась по цветочному покрывалу, теряя лепестки, и застыла на полу тёмным бесформенным комочком. Время потеряло значение и вовсе перестало ощущаться, казалось, что поцелуй длится вечно, что он никогда не закончится, так этого хотелось. Их было много — похожих поцелуев, когда влюблённые оставались наедине в туманных снах, но этот был в сотни раз теплее и важнее. Порыв страсти ещё не окончательно вскружил голову девушки, когда она почувствовала, что мужчина стягивает с неё майку.

— Что ты делаешь? — прошептала она, находя на это последние крупицы рассудка в замутнённом сознании.

— Я делаю то, чего хочется нам обоим, — горячее дыхание обжигало немеющие от возбуждения губы. В памяти одна за другой быстро всплывали ночи, проведённые в объятьях любимого, но никогда ещё он не прикасался к ней так смело, так чувственно. Сил держаться больше не осталось, сознание окончательно заволокло пламенной пеленой желания — желания быть ближе, так близко, как это только возможно. Тяжёлое жаркое дыхание мужчины спустилось на её шею, защекотало, заставило всё тело запылать с новой силой. Ева уже не заметила, как оказалась без белья, она чувствовала лишь горячие губы, блуждающие по её обнаженной коже, возбуждающие, сводящие с ума всё больше с каждым прикосновением. Нежность переросла в безумную страсть, а страсть постепенно обретала оттенок лихорадочной дикости. Девушка едва ощутила на грани сознания, как что-то кольнуло запястье, но ей было всё равно. Всё, что сейчас хотелось чувствовать — это его поцелуи. Непривычно решительные, дерзкие и жадные.

Что-то снова кольнуло, теперь другую руку, но в тот же миг мужчина вдруг прижался всем телом, к уже обнаженной возлюбленной, впился в чуть припухшие губы с новым невероятным вожделением, удерживая её распростёртой на пёстром покрывале. Ева тихо застонала, голова её кружилась, сердце бешено стучало.

— Я хочу большего, — задыхаясь прошептала она, на миг прерывая поцелуй. — Прошу тебя…

Девушка попыталась освободить свои руки, чтобы обнять любимого, стянуть с него распахнутую рубашку, прильнуть к широкой груди, но он не отпустил, а сил сопротивляться совсем не было, и головокружение становилось всё сильнее.

— Как я хочу тебя, — раздался хрипловатый нетерпеливый шёпот Тимора в шуме неровного дыхания. Горячие руки скользнули под спину Евы, обвили, прижали так крепко, что стало больно. Она снова попыталась ответить на жадные объятья, но собственное тело отказалось повиноваться. По спине пробежала дрожь, умопомрачительный жар желания вдруг превратился в леденящий холод, расползающийся от кончиков пальцев по всему телу неприятным ознобом. Руки почему-то стали влажными, скользкими, противно липкими.

— Я так люблю тебя, — тихий голос мужчины потерял оттенок страстного вожделения, задрожал.

Девушке хотелось испугаться, хотелось опомниться, ответить, но всё вокруг быстро тонуло в темноте, а тело совсем перестало слушаться и ощущаться, даже онемевшие губы не в силах были прошептать ответное признание.

Тимор сидел на постели, с ужасом глядя в потухающие глаза любимой, прижимая к себе её холодеющее тело. Всё, чего ему хотелось — вернуться на несколько минут назад, в тот миг, когда он решился незаметно достать нож, рискнул воспользоваться безумной страстью, ослепившей девушку, зная что она почти не почувствует острия тонкого лезвия, разрезающего её пульсирующие вены, оставляя на бледной коже запястий кровоточащие изогнутые линии. Вернуться и не позволить себе этого. Отдаться безумной, пылающей жажде и ни о чём потом не жалеть. Но теперь… Теперь Ева умирала у него на руках, и пути назад не было.

— Я так люблю тебя… так люблю, — продолжал исступлённо шептать мужчина, прижимаясь щекой к ещё чуть тёплой груди, когда её затуманенные глаза бессильно закрылись, а сердце еле слышно сжалось ещё несколько раз и беспомощно застыло, отпуская трепещущую птицу души из клетки бездыханного тела.

Волку безумно хотелось взвыть от яростной, лютой тоски, убивающей всё живое в скованном болью сердце, от чёрной пустоты, выжигающей мечущиеся мысли, от чудовищного, безжалостного отчаяния, поглощающего душу. Но всё, что он мог — прижимать к себе безжизненное тело возлюбленной, ощущая последнее уходящее тепло её крови, пропитавшей, не остывшую ещё от жестокой страсти, постель.