Порочный треуогльник

28. Судьба

Утром Ева снова проснулась одна. О вчерашнем ничто не напоминало, кроме резкой головной боли и заложенного носа — видимо, копание голыми ногами в снегу не пошло на пользу. Приподнявшись на кровати, она прищурилась от яркого солнечного света, бьющего в окно, попыталась вспомнить, что было с ней накануне на самом деле, а что только приснилось. Когда в памяти всплывали моменты их с Троем разговора, становилось смешно и противно от собственного поведения и непривычно тепло от его слов. Хотелось верить, что это было реальностью, а не странным наваждением, навеянным невысказанным желанием всё наконец изменить.

Медленно поднявшись с кровати и осмотревшись, сопротивляясь невыносимой головной боли, девушка заметила на тумбочке небольшой листок желто-оранжевой бумаги. По всей видимости, это была записка от вчерашнего гостя. В груди что-то тревожно сжалось, мужчина никогда не оставлял ей посланий, всё говорилось исключительно на словах — лично, всего что могло считаться «следами», будь то записки, совместные фотографии или даже синяки, он всегда тщательно избегал. В душе зашевелилось недоброе предчувствие. Она медленно взяла листок в руки, под ним блеснул тонкий мобильный телефон. Ева подозрительно посмотрела на аппарат, протянула, было, руку, но решила, что сначала стоит прочесть письмо:

«Мы должны уехать на несколько дней» — говорили небольшие, ровные, чуть растянутые буквы: «Ключи от квартиры в коридоре. Позвони при первой возможности».

Она повертела листок в руках — это было всё. Блондинка потёрла пальцами ноющие глаза, приложила руку ко лбу, ощущения во всём теле были крайне неприятными, но температуры не чувствовалось. Она взяла телефон, пытаясь вспомнить, как им пользоваться. Всё время, проведённое здесь, она обходилась без связи. Кто-нибудь из братьев почти всегда был неподалёку, её не оставляли одну дома больше чем на час. А кому ещё, кроме них она могла позвонить?

В записной книжке мобильного был сохранён один номер. Девушка усмехнулась иронично, значит, послание точно от Троя и значит, он всё-таки ревнует, если оставил только свой телефон. Она нажала на зеленую кнопку и через несколько секунд в трубке послышались длинные гудки.

— Проснулась? — спросил строгий голос после недолгого шуршания.

— Трой? — Ева поморщилась от резкого звука, отдающегося в гудящей голове неприятным эхом. — Вы где?

— У нас семейные проблемы, расскажу, как приедем. Ты как? По голосу не очень.

— Я в порядке, только насморк небольшой появился.

— Хорошо. Смотри, не сиди больше на сквозняке, — по тону невозможно было понять, шутит собеседник или нет.

— Постараюсь, — скривила губы девушка. — А когда ты вернёшься? — она тут же поняла, что сказала что-то не так — зря подчеркнула, кого именно ждёт, но не успела исправиться.

— Мы с Кираном вернёмся через два-три дня. В гостиной на столе оставил тебе деньги. На это время точно хватит.

— Значит, мне можно выходить из дома? — скорее в шутку спросила невольница.

— Значит можно, — холодный голос отбивал всё желание шутить. — Я позвоню вечером.

— Хорошо.

Ева помедлила немного, надеясь услышать ещё что-нибудь, но, дождавшись лишь коротких гудков, нажала на кнопку отбоя и положила мобильный на прежнее место.

— По телефону с ним говорить ещё сложнее, — вслух вздохнула она и попыталась встать с кровати.

Ломота в теле всё усиливалась, аспирин лишь слегка облегчил боль. В аптечке, как назло, не было больше ничего жаропонижающего, а к обеду температура поднялась уже почти до сорока. Ева пила горячий чай с лимоном и мёдом кружку за кружкой, пыталась вспомнить, чем ещё можно помочь себе при простуде, но в гудящую голову решительно ничего не лезло. Часа в четыре, устав от собственной болезненной капризности и перейдя из стадии озноба в фазу жары, она решила, что нужно идти в аптеку. Звонить Трою не было желания, он наверняка начнёт ругать за безответственность и что не сказала о температуре сразу, вдобавок, он и без того явно пребывал не в духе сутра, а ей сейчас было настолько жалко себя, что выслушивать упрёки не хватило бы моральных сил. Одевшись потеплее и укутавшись в шапку и шарф так, что остались видны одни глаза, девушка положила в карман мобильный, деньги и ключи, захлопнула дверь и отправилась на улицу. От плавной остановки лифта начало подташнивать и к мучительной боли добавилось ещё и головокружение. Она шла к стеклянным дверям, проклиная простуду, зиму, снег, Троя и своё безрассудство.

— Если бы я знала, как плохо будет сегодня, то вчера точно бы прыгнула, — сердито бурчала страдалица себе под нос.

Наверное, такое бывает только в кино, подумала бы Ева, если бы поверила сейчас своим глазам. Судьба — странная особа и иногда она разворачивает карты так неожиданно, что хоть стой, хоть падай. Девушка предпочла устоять, но ноги грозились подкоситься в любой момент — за дверью, чуть левее лестницы, ведущей к проезжей части, опершись на фонарный столб и зябко кутаясь в тёплую парку цвета хаки, стоял Саша. Он как раз поднял глаза, отрываясь от своего мобильного, чтобы посмотреть, кто вышел из здания. И если бы Ева не остановилась в тупом изумлении, то он бы и не признал подругу под всеми слоями серого шарфа. Но она встала, как вкопанная и уставилась на знакомое, но уже почти забытое лицо так, будто узрела посреди улицы старуху-смерть верхом на белом единороге.

Молодой человек тоже постоял немного, пытаясь удостовериться, что видит именно ту, кого ждал, затем, не отрывая взора от оторопевшей прохожей, убрал телефон в карман куртки и медленно подошёл ближе.

Девушка хотела бы сейчас прокрутить возможные варианты ответов на вероятные вопросы старого знакомого, но в голове стоял такой треск, что мысли умирали, не успев родиться. Она стояла молча, глядя на губы парня, ожидая его слов, как приговора. Взглянуть в глаза она боялась — просто не знала, какими они будут, что в них удастся прочесть, а может они сразу поразят её гневными молниями и испепелят душу? Воспаленная фантазия тут же нарисовала эту бредовую картину, и в животе противно заворочалось нервное предчувствие.

— Ева? — нерешительно спросил юноша, вглядываясь в чуть затуманенные зелёные глаза.

Она узнала своё имя, но из уст бывшего друга оно звучало, как чужое. Появились даже сомнения, её ли он имел в виду? Её ли ждал здесь?

— Да, — тихо ответила девушка, не зная, что ещё можно сказать. Она всё также не решалась поднять взгляд, но почти побелевшие от зимнего холода губы, на которые она смотрела, были неподвижны уже слишком долго. Девушка болезненно сглотнула, переведя взор чуть выше, и тут же устремив его за прозрачной капелькой, скатившейся по обветренной коже раскрасневшейся щеки.

— Я приехал, чтобы увезти тебя домой, — едва заметно, несмело улыбнувшись, наконец произнёс Саша.

И снова повисла тишина. Ева, сопротивляясь нервной дрожи, бьющей всё тело, пыталась связать в голове хоть какой-нибудь ответ. Если бы даже она не была больна сейчас, как бы отреагировала? Скучает ли она по дому? Или хочет остаться с Троем? Вчерашняя ночь, много ли она изменила в их отношениях? И что будет, когда братья вернуться? Ревность старшего даст ему забыть о любви к Кирану? Или он будет, как и прежде, срываться на своей безвольной пленнице, страдая в этом пропитанном порочностью любовном треугольнике? В любом случае, что бы ни произошло, когда они вернутся, как бы всё не изменилось — прошлое умерло, когда беглянка согласилась уехать из дома, не попрощавшись даже с родителями. Хотя, наверное, ещё раньше — когда она надела короткое чёрное платье и, приняв отвратительно-развратный облик, вышла ночью к дежурной аптеке на углу улицы, где уже ждал автомобиль маньяка-сценариста.

— Я не поеду, — произнесла девушка отрешенно, глядя в то место, где одинокая слезинка впиталась в плотную тёмно-зелёную ткань мужской куртки.

— Я никогда не поверю ни одному слову из тех, которыми ты описала свою невероятную любовь к Кирану, — голос Саши звучал непривычно глухо. — Ты не умеешь врать, даже на бумаге.

— Я не могу вернуться, не хочу, — проронила Ева едва слышно, будто не замечая уверенности собеседника.

— Почему? — он опустил голову, стараясь не показывать терзающих чувств. — Скажи, почему и если это будет правдой, то я оставлю тебя, — как он не пытался держать себя в руках, последние слова дались особенно трудно.

— Потому что люблю, — начала она, всё также, глядя в одну точку.

— Ложь! — перебил чуть надорванный голос, друг едва держал себя в руках.

Девушка опомнилась, опустила глаза.

— Потому что…

— Тоже ложь!

Слова мучительным эхом терзали мысли, страдалица набралась сил, вдохнула глубоко сквозь давящую боль в груди и выпалила на выдохе:

— Потому что у меня больше нет дома! Меня там ненавидят!..

Она не смогла продолжить — дрожащие руки крепко сжали тело и у самого уха затрепетал тихий шепот:

— И это всё тоже… Тоже ложь!

Слёзы текли сами собой, теряясь в серой пряже шарфа, Ева не в силах была их держать, но мысли… Мысли твердили одно — уйти, избавиться от этого наваждения, не слышать больше ни слова. Иначе сердце разорвётся от безжалостной тоски и муки.

Наверное, сам Господь, веру в которого затворница, увы, давно утратила, услышал эти мольбы и подарил несчастной шанс спастись ненадолго от неизбежного разговора с бывшим другом. Она пошатнулась в крепких объятьях, успела взглянуть сквозь наползающий туман в глаза мужчины, не того мальчишки, каким он был в прошлой её жизни два года назад, каким почему-то остался в памяти — в тревожном взоре металась невыносимая печаль и тёплое нежное добро, которое он неизменно дарил девушке даже сейчас. Этот последний взгляд близких, когда-то почти родных глаз, продержался ещё немного в угасающем сознании, но постепенно и он погрузился во мрак холодного забытья, оставляя её одну в пугающей непроницаемой тишине.

Чёрно-серая дымка заволокла весь мир, все мысли, все чувства, оставив лишь ничтожную каплю сознания, беззащитного и воспалённого, пульсирующего в болезненном припадке, причины которому не вспомнить. Такой вот одинокой оголённой нервной клеткой казалась Ева самой себе сейчас. Она отчаянно пыталась ухватиться хоть за какую-нибудь мысль, за любое воспоминание, но всё было впустую. Наверное, так же она ощущала себя и в больнице полтора года назад, прежде чем очнуться с младенчески чистым умом, после долгого забвения. Только туманная пустота и немыслимая, убивающая тишина.

Но вот неуловимое движение в сером мареве. Ещё одно. Оно неторопливо плывёт, сворачивается, собирается во что-то осязаемое, но ещё едва различимое в размытых линиях. Всё происходит так медленно, так неумолимо долго.

— Наконец ты вернулась, — звучит из дымки хрипловатый голос, такой знакомый где-то на самой кромке исчезающего сознания, но совсем забытый.

— Кто ты? — услышала свои вялые мысли девушка.

— Ты снова забыла меня, Ева?

Собственное имя, поднятое из чернеющей бездны памяти яркой вспышкой, заставило чувства проснуться и в тот же миг они безжалостно толкнули в эту обволакивающую непроницаемой темнотой пропасть. Как страшно было прожить все три свои жизни за одно лишь мгновение. Увидеть всё мимолётно, чередой потускневших бессвязных картинок и в то же время слишком чётко, каждый миг, каждую мелочь, которые память когда-либо откладывала даже в самый дальний ящик. Встретить лицом к лицу, броситься в этот бушующий хоровод воспоминаний и выбрать, какая же жизнь была настоящей, а какие лишь странным видением. Но если ошибиться с выбором, то всё остальное исчезнет? Сотрётся из подсознания, будто этого там никогда и не бывало? Как можно стереть жизнь, не задумываясь?

— Ты наконец вернулась, — повторил чей-то голос из серого туманного водоворота.

— Тимор? — девушка мечтала, чтобы это был кто угодно, только не он. Разговор с Сашей казался не таким страшным для очнувшейся после долгой комы совести, по сравнению с этой перспективой.

— Да, — в тёмной дымке обрисовались нечёткие линии волка. Он помедлил немного, затем продолжил говорить тихо и спокойно, не давая окружающей тишине свести создательницу с ума мучительным ожиданием приговора. — Ты наконец перестала сопротивляться и я могу вновь явиться перед тобой. Прошу, не лишай меня такой возможности из-за мимолётных чувств. Не нужно стыдиться своего прошлого.

— Прошлого? — перебила она собеседника. В душе пульсировало какое-то огромное и страшное чувство, имени которому девушка не знала, но с каждым звуком знакомого голоса, это чувство всё росло и, казалось, вот-вот должно разорвать её изнутри на мелкие кусочки. — Какое оно, моё прошлое? Я не знаю, какая из трёх жизней моя настоящая. Я так запуталась.

— Ева, — мягко отвечал зверь из тумана, — у тебя есть выбор сейчас, есть возможность всё исправить. Нужно лишь сделать шаг вперёд, подняться на ступень выше, оставить ад прошлого за спиной.

— Я сама — порождение этого ада, — шептала она с тихой злобой и обреченностью. Безумно хотелось плакать, чтобы искренние, чистые слёзы омыли сердце, унесли из него весь позор, пылающий чёрным рабским клеймом на обожженной душе, но здесь — в мире тревожных сновидений, это, наверное, было просто невозможно.

— Ты оступилась. И в этом нет твоей вины. Никто из тех, кто любит тебя, не вспомнит об этой ошибке, если ты вернёшься.

— Я уверена, что нет больше тех, кто любит. Я оборвала все ниточки тёплых чувств, в надежде, что они меня возненавидят.

— Никто не сможешь оборвать их. Никогда. Ты лишь закрыла глаза и пыталась представить, что их больше нет. Но они остались. Они тянут тебя домой, и заставляют любящих людей страдать в неведении о твоей судьбе.

— Кто может любить такую, как я?

— Я могу, — он говорил так нежно и уверенно, что измученной девушке становилось только хуже. Тёплые нотки ласковой заботы затекали в кровоточащие раны её сердца и рождали всё новые и новые вспышки невыносимой боли.

— Нет, — собственный голос показался слишком тихим и незначительным.

— Родители любят тебя не меньше, чем раньше. А Саша, думаешь, он приехал бы, если бы не любил? И я… Я люблю тебя, как прежде.

— Ты? Но я ведь переписала все твои чувства. Ты должен жить долго и счастливо, забыв о моём существовании.

— Ева, я не могу забыть, я же твой страх — часть тебя. То, что ты написала — лишь набор красивых слов. Ты не вложила в них ни капли души, и всё в том мире осталось по-прежнему… По-прежнему мертво. И я рад этому. Потому что иначе, я не знаю, смогли бы мы поговорить сейчас.

— Но это значит… Значит, что всё было напрасным? — от неожиданной острой мысли становилось мучительно холодно. Неужели писательница не смогла спасти никого своей бессмысленной жертвой? Мир всё равно погиб, а её падшая душа теперь обречена на вечные мучения в преисподней. Осознание собственной беспомощности и ничтожности неумолимо давило гнетущим отчаяньем.

— Нет, — а зверь оставался всё таким же нежным, — ничто не бывает напрасным. Тебе нужно постараться и изъять из случившегося лишь сухой опыт, а затем перевернуть страницу, оставляя страдания позади.

— Я бы хотела вырвать эту страницу. Уничтожить её.

— Но ты знаешь, это невозможно.

— Тогда лучше сжечь всю книгу, только бы не прочесть её снова.

— Для меня твоя жизнь дороже всего, не смотря ни на какие испорченные страницы, — прошелестел голос и стих, уносимый едва уловимым порывом свежего ветра, рассеивающего туман. Серое марево поплыло невесомо, уходя в пустоту и открывая слабый тёплый лучик света впереди. Крошечный огонёк манил и тянул к себе и, чем ближе он становился, тем было теплее. Когда всё вокруг наполнил нестерпимый жар, свет наконец развернулся узкой длинной полосой, ожил, засиял и вдруг взорвался резкой болью возвращающегося сознания.

Ева приоткрыла глаза и снова зажмурилась, ощутив своё тело. Оно горело и ныло, ломило в каждом своём составе, стонало в каждой живой клеточке. В памяти остался лишь туманный разговор с волком, всё остальное опустилось куда-то глубоко и накрылось бесцветной дымкой, не мешая мыслям течь спокойно сквозь удивительно ясное сознание в гудящей и пылающей голове. Девушка вновь попыталась открыть горячие, воспаленные глаза — в тусклом бело-жёлтом свете взору предстало усталое лицо Саши. Он смотрел куда-то вниз, не замечая несмелого взгляда подруги. Как он изменился с момента последней их встречи: будто повзрослел лет на десять, из юноши превратился в настоящего мужчину. Лицо, хоть и казалось измождённым, выражало незыблемую внутреннюю силу — силу духа, было пропитано уверенностью и тревогой, которая делала его выражение лишь более заботливым и тёплым. На слегка впалых щеках, виднелась короткая колючая щетина. «А глаза всё такие же нежные» — подумала Ева и тут же поняла, что эти тёмные глаза уже смотрят на неё и в немом ожидании наполняются радостью и выражением скрытой душевной муки. Она не выдержала, отвернулась, отводя взгляд от невыносимо любящих глаз.

— Где я? — хотелось подумать, но губы сами собой тихо произнесли вопрос.

— Мы в больнице, — послышался добрый, мягкий голос.

— Почему? — на самом деле ничего узнавать не хотелось, было страшно, что ответ сорвёт серую пелену в сознании и из-под неё поднимутся ненавистные воспоминания.

— Я не очень хорошо понял, что говорил врач, — отозвался Саша, — но в общих чертах — твой организм был истощен недоеданием и бессонницей, а к этому добавилась простуда и неправильный приём гормональных препаратов, скорее всего, — он секунду помедлил, затем с трудом продолжил, — противозачаточных.

Девушка повернулась к другу. Она вдруг ощутила в себе силы взглянуть ему в глаза: понять, что он чувствует сейчас, о чём думает — столько боли было в нежном голосе. А он смотрел с неизменной добротой во взгляде, без единого оттенка ненависти или злости.

— Прошу тебя, давай вернёмся домой, — произнёс мужчина уверено и спокойно, так, будто предлагал… выпить кофе.

Простая мысль о кофе чуть всколыхнула спасительную серую дымку и выпустила на свет воспоминания о собственном несмываемом позоре.

— Как я могу вернуться? — прошептала Ева сквозь подступающие слёзы. — Той меня уже нет.

Друг нежно взял её горячую руку.

— Для меня ты такая же, как и два года назад. Такая же дорогая и любимая.

Это простое признание заставило девушку содрогнуться. Оно было таким искренним и чистым, незамутнённым никакими мимолётными эмоциями. В памяти всплыли слова, услышанные прошлой ночью. Кто признался тогда и в чём? Неужели демон похоти и насилия с пылающими глазами и грубыми руками произнёс заветную фразу? Или это она поддалась изменчивому порыву страдающей души и прошептала неосмысленное «люблю»? Разве такой может быть любовь? Так что же за связь открылась тогда между пленницей и её мучителем, что за чувство осмелился кто-то из них назвать любовью? Это была страсть. Страсть, как наркотик тянущая их за новой дозой плотского наслаждения, заменившего своим неверным светом все краски чистой некогда души.

— Ты просто хочешь закрыть глаза, — ответила Ева после долгого молчания. — Я не такая. Ты ведь не знаешь…

— Так расскажи мне, — уверено перебил Саша. Она обреченно глянула на друга сквозь слёзы. — Я обещаю, что после этого, моё отношение к тебе не изменится.

Как можно утверждать такое? Как можно так слепо верить в силы собственной души? И где взять хоть какую-то гарантию, что всё не изменится потом, когда первые вспышки радости улягутся, давая время обдумать всё услышанное?

— Нет, — сухо ответила девушка, вытирая горячие слёзы, — ты не знаешь, о чём просишь.

— Я не боюсь, что будет больно.

— Но я боюсь.

— Тогда я пообещаю никогда не спрашивать ни о чём, пока ты сама не решишься рассказать, — тихо произнёс мужчина, крепче сжимая пылающую ладонь. — Только давай вернёмся домой.

Ева прикрыла глаза, ощущая, как поднимается новый неумолимый вал тяжелых воспоминаний. И не было уже так противно от самой себя — тепло пальцев, сжимающих сейчас её руку, как всегда покрывало все тревоги и печали, в один миг стирало стыд и боль. Но новая волна — волна ужаса была ещё сильнее, и тепло не устояло, растворилось в ледяном потоке уничтожающей надежду памяти, безжалостно бросающей в глаза один за другим осколки льда, отражающего бешенство во взгляде демона, довлеющего над беззащитным телом своей жертвы и её безмолвной, поблекшей душой. Надменном взгляде, который своим гневным огнём и блеском похоти заставлял её желать смерти, делал готовой провалиться в пламя преисподней, только бы спастись от ненавистной и желанной его близости.

— Он найдёт меня, — еле слышно прошептала девушка, опуская голову и вновь заливаясь безудержными слезами. — Найдёт и убьёт.

Она ещё не знала, но эти слова стали последним кирпичиком в стене несокрушимой уверенности Саши. Что бы ни сказала Ева после этого, что бы ни сделала, его убеждённость уже не пошатнётся — он увезёт подругу. Увезёт силой, если это будет нужно. Пойдёт на всё, чтобы защитить её, чтобы бедная пленница больше никогда не увидела человека настолько запугавшего, настолько извратившего некогда чистые мысли, швырнувшего её в темницу боли и страданий и оставившего там умирать в мучениях на потеху своей высокомерной жестокости.

В палату вошёл невысокий пожилой мужчина с блестящей лысиной в белом халате и небольших прямоугольных очках. Он жестом подозвал к себе Сашу, тот глянул взволнованно на их с Евой руки, как будто это невесомое прикосновение было последним, что держало её на этом свете, но всё же, медленно разжал пальцы и с тёплой, но очень тревожной улыбкой кивнул девушке в немой просьбе подержаться ещё немного, дождаться его, во что бы то не стало.

После недолгого разговора молодой человек вернулся хмурый и задумчивый.

— Доктор говорит, что с тобой всё будет хорошо, — неуверенно начал он, — но отпустить пока не может. Перелёт для тебя сейчас просто опасен. Нужно несколько дней полежать в больнице.

— Значит, такова судьба, — отрешенно проронила пациентка. Она снова вернулась к своей обреченности, потеряв неуловимую ниточку нежной поддержки его прикосновения, — мне не уйти…

— Прекрати! — повысил голос Саша. Злость, которую он уже очень долго сдерживал, постепенно брала верх. Страшная, жгучая ненависть к двум странным братьям, укравшим у его робкой и весёлой возлюбленной невинную душу, превратившим её в свою игрушку, в немую безликую куклу для мерзких утех чуждой состраданию плоти, закипала в крови. — Я увезу тебя любой ценой! — выпалил он.

И без того напуганная девушка вжалась в жесткую больничную подушку, в голове эхом разносились слова рассерженного друга, от которых должно было становиться тепло, но делалось только страшнее.

Увидев отражение невольного ужаса во влажных зелёных глазах, мужчина тут же пожалел, что дал волю чувствам, поджал губы, стараясь утихомирить собственные эмоции, подошёл к замершей на узкой койке страдалице, дотронулся осторожно до её руки.

— Прости, я больше не буду кричать, — произнёс он мягко. Хотя кричать хотелось. Кричать обо всём, что накопилось на измученном неведением и ожиданием сердце. Кричать о своей любви, о воскресшей надежде, о ненависти к её мучителям. Но ей не станет от этого легче. Только нежное тепло способно растопить чувства, застывшие в ледяной паутине обмана, которым Ева жила последние полгода. А пламя страсти — страсти, которая бушевала во всём теле, когда Саша смотрел в её глаза — оно лишь испепелит и без того обожженную душу.

— Врач разрешил мне дождаться, пока ты придёшь в себя, — печально продолжил он, — но скоро ночь, часы посещения давно закончились и мне не позволят остаться здесь с тобой. Я приду утром, — мужчина собрал все силы и, подавляя грусть, добродушно улыбнулся. — Обещай, что ты не будешь думать ни о чём, кроме своего выздоровления.

Девушка опустила заплаканные глаза, нерешительно кивнула.

— Я постараюсь.

Конечно, давать такие обещания просто смешно. Тем более, когда неуправляемые мысли вздымаются в больном сознании сами собой и воспоминания то разрастаются пестрыми облаками, то наваливаются неподъёмными серыми глыбами. Но она действительно хотела верить, что удастся отложить все мысли и тяжёлые решения на то время, когда в голове прояснится и спадёт болезненный, ломящий тело жар.

Если бы не торопливые замечания медсестры о том, что пациентке нужен отдых, друзья бы смотрели друг на друга в молчании с какой-то новой, едва зародившейся надеждой, всю ночь. Но нужно было прощаться и Саша, чуть колеблясь, попытался приблизиться, чтобы поцеловать возлюбленную в пылающую лихорадочным румянцем щёку, но она отстранилась и, отведя глаза, сказала тихо:

— Прошу, не нужно.

— Хорошо, — он выпрямился, понимая, что сейчас, наверное, не лучшее время, чтобы пытаться всё сразу вернуть на свои места.

Они тепло попрощались, и Ева осталась в палате одна. Рядом было ещё одно место, но койка пустовала и это, несомненно, радовало уставшую затворницу. Ей хотелось побыть в привычном одиночестве, без страха и ожидания, просто предаться долгожданному отдыху.

Тревожный неглубокий сон прервал противный звук телефонного звонка. Девушка нехотя открыла глаза, ощутила неприятный холод от влажного постельного белья. Тело уже не пылало, жар спал, прошла ломота, но голова невыносимо болела при каждом движении. Она осмотрелась, чтобы понять, откуда идёт звук: на стуле рядом с кроватью лежали её вещи, сложенные аккуратной стопочкой, откуда-то из середины кипы исходило негромкое монотонное гудение и звон. Ужас холодными пальцами сдавил сердце, сонные мысли заметались в больной голове — звонить мог только один человек.

— Слушаю, — протянула Ева наигранно сонно, на самом же деле страх разогнал дрёму окончательно, когда она, взглянув на определившийся номер, получила подтверждение своим и без того уверенным опасениям.

— Ты спишь? — спросил спокойный голос из трубки. У девушки немного отлегло на сердце. Да, она спит, можно быстро закончить диалог и до завтрашнего утра не думать, как выкрутиться в разговоре с Троем. А пока он считает, что всё хорошо, у неё действительно есть шанс сбежать.

— Да, — так же сонно ответила она.

— А где ты спишь? — простой вопрос, заданный безо всяких эмоций, ледяными иглами пронзил сердце, уничтожая едва затеплившийся свет надежды на благополучие завтрашнего дня. Ева молчала, боясь, что если она произнесёт хоть слово, издаст малейший звук, холодные руки снова найдут её, найдут и достанут прямо через телефонную трубку. Раздавят, растерзают, уничтожат трепещущую душу и ввергнут обратно в ад просторной комнаты проклятой квартиры, служившей её скорбной темницей последние пять месяцев.

— Так где ты спишь? — в голосе Троя послышалось гневное напряжение. — Не говори, что решила сбежать, Ева, — прорычал он глухо, не получив ответа. — Ты же знаешь, что от меня не уйти. Да и куда бежать? У тебя нет ни денег, ни документов, — внезапно тон его стал более вкрадчивым, злость ушла на второй план. — Детка, где ты сейчас? Скажи, я приеду, заберу тебя, и мы забудем о том, что произошло.

В душе беглянки метался страх, паника накрывала с головой и что-то привычно трусливое внутри твердило: «Скажи, скажи, скажи». Но она понимала, что потом шансов спастись, скорее всего, уже не будет, что мучитель не простит её своеволия. И хотя ещё сутра пленница и не думала бежать, не хотела встретить Сашу, не собиралась попасть в больницу — всё это казалось ничтожным оправданием перед гневом разъяренного демона, в котором только вчера, как ей казалось, возникли тёплые чувства, погибшие под волной всепоглощающей ярости во время этого телефонного разговора.

— Милая, не молчи, — произнёс собеседник ещё мягче. — Я не буду сердиться. Я думал, что вчерашняя ночь изменила наши отношения, — он нашёл, чем сломить её. Невольница поверила ласковому голосу, поддалась своему страху и предательским мыслям. Ей не хотелось возвращаться, не хотелось снова видеть Троя, но эти слова дали надежду, что его удастся обхитрить, не дать узнать о Саше, усыпить бдительность и, извернувшись, снова ускользнуть из ненавистных, но даже сейчас странно желанных объятий грубых рук.

— Я в больнице, — призналась Ева с наигранным вздохом облегчения, но напряжение всё росло в трепещущем сердце. — Боялась, что ты будешь злиться, надеялась вернуться к вашему приезду.

Из динамика послышался короткий выдох, мужчина стал действительно спокойным.

— Как ты туда попала? — спросил он с неподдельной заботой.

— Днём у меня поднялась температура, я пошла в аптеку и, — она секунду помедлила, — почти потеряла сознание. Какой-то добрый человек помог добраться до больницы.

— Хорошо. Значит ты на соседней улице. Я сейчас приеду, заберу тебя.

Девушка опешила от неожиданного заявления.

— Но… Но сейчас ведь ночь, — попыталась выкрутиться она. — Мне сказали, что часы приёма будут только завтра.

— Меня не волнуют их распорядки, — строго прервал Филипс, — я увезу тебя домой.

«Я увезу тебя любой ценой» — эхом другого — доброго и тёплого голоса отозвались слова пленителя в застывшем сознании. Всё вокруг поблекло, вновь накатившая волна паники заставила руки похолодеть, а голос задрожать.

— Хорошо, — ответила Ева и поспешила положить трубку, пока рычащий голос из динамика не убил её и без того слабую веру в чудо.

Она судорожно перебирала в памяти цифры номера Саши, дикий ужас не давал ничего вспомнить, и хоть разговор с Троем закончился только что, ей казалось, что демон уже здесь, уже за дверью, вот-вот войдёт сюда и навсегда преградит дорогу к спасительному свету забытого, но всё ещё любящего дома. Наконец последняя цифра, вроде он — тот телефон, но вместо гудков приятный женский голос сообщает, что аппарат абонента выключен. И это звучит как приговор, автоответчик выписал билет на эшафот в один конец. Уронив телефон на сероватую больничную простынь, беглянка начала глазами искать хоть что-нибудь, что могло бы помочь — всё, что угодно. Хотя, что в больничной палате могло дать ей надежду на спасение? И всё же надежда вспыхнула — взгляд упал на кнопку вызова дежурной медсестры. В панике девушка нажала на неё раз двадцать и продолжала бы жать, если бы в палату не влетела перепуганная заспанная женщина в белом халате нараспашку. Она шальными глазами глядела на бледную пациентку, видимо, ожидая увидеть её в гораздо худшем состоянии.

Запинаясь от страха и спешки, Ева на ломаном языке объяснила, что ей срочно нужна бумага и ручка, получив в ответ удивлённый и даже раздраженный взгляд, она разрыдалась, просто не зная, как ещё убедить собеседницу. Слёзы сработали — женщина достала из кармана небольшой блокнот и карандаш, протянула блондинке с недоверием. Та быстро написала на листке несколько предложений, вырвала его из тетради, сложила вчетверо и вернула дежурной. Кое-как она растолковала, кому и когда нужно отдать послание, снова расплакавшись, просила не забыть, обязательно сделать всё точно, потому что от этого зависит её жизнь. Сестра подозрительно глянула на девушку, убрала обратно в карман блокнот вместе с посланием и пообещала передать молодому человеку, который придёт утром. Она вышла из палаты как раз вовремя — минуту спустя, сюда ворвался взволнованный Трой. Он испытующе глянул на пропавшую любовницу, но бледное лицо с лихорадочным румянцем и припухшими красными глазами, заставило его быстро остыть, отметая сомнения.

— Ты ещё не переоделась? — спросил он безо всяких приветствий и нежностей.

Ева посмотрела испуганно на стопку одежды на стуле, снова подняла взгляд на мужчину.

— Тебе разрешили меня забрать? — спросила она нерешительно, скорее чтобы просто бессмысленно потянуть время. Сомнений, что мучитель увезёт её, даже если это было запрещено, не возникало.

— Можно считать, что я тебя выкупил, — усмехнулся он и подошёл ближе. Опустившись на койку рядом с девушкой, хотел было поцеловать, но она поспешила уклониться, потянувшись за своими вещами. Горделивый покровитель подозрительно прищурился, бросил на неё ревнивый взгляд, но промолчал.

Быстро одевшись, невольница последовала за ним по больничному коридору. Проходя мимо поста медсестры, она посмотрела с мольбой на растерянную женщину, но поспешила отвести взгляд, пока та не спросила что-нибудь о записке. Оставалось только надеяться, что она всё-таки передаст послание Саше, иначе… А что иначе, беглянка решила не думать. Угнетающих мыслей хватало и без того.

На выходе из госпиталя Трой велел ей садиться в припаркованную напротив дверей машину, пока он о чём-то договорится с врачом. Девушка смотрела сквозь затемненное стекло автомобиля, как мужчина объясняет что-то лысому доктору в прямоугольных очках, как отдает ему деньги и какую-то бумажку, по всей видимости, визитку. Смотрела и не верила, что прекрасный сон рушится, не успев толком начаться, и сейчас она по мановению безжалостной руки темноглазого сценариста, возвращается к своей ужасающей реальности.

— Какой такой молодой человек принёс тебя сюда? — со странной усмешкой спросил брюнет, садясь в машину.

— Не знаю, случайный прохожий, — ответила Ева равнодушно, изо всех сил подавляя все подозрения о том, что ещё мог рассказать старый доктор.

— Говорят, что принёс тебя без сознания, сидел тут до ночи, пока не выгнали.

— Наверное, волновался, — превозмогая нервную дрожь, всё также спокойно хмыкнула она, — радовался, что спас чью-то жизнь.

— Может быть, — загадочно произнёс спутник, поворачивая ключ зажигания. Заурчал мотор, и девушка проводила печальным взглядом отдаляющееся здание больницы, как последний ускользающий оплот её спасительной надежды.