Порочный треуогльник

31. Одиночество

Трой напустил на лицо побольше серьёзности — так не хотелось показывать перед братом и Евой свою радость от того, что удалось вернуться раньше времени. Он уже в который раз прокручивал в голове идеальную картину того, как распишет Кирану состояние матери, то, как она скучает по младшему сыну, которого так редко видит, и сейчас, в своей нелёгкой болезни и лечении заграницей, просто не сможет обойтись без его внимания. Представлял, как наконец останется с зеленоглазой любимицей наедине, они смогут быть вдвоём всё время — каждый день, каждую ночь. Теперь чаровница, бесцеремонно овладевшая всеми непривычно воздушными мыслями, будет принадлежать ему одному. И больше не нужна грубая сила, ведь она сама хочет его. И только его.

Дверь бесшумно открылась, в квартире было темно и тихо. Мужчина включил свет в прихожей, прислушался, в сердце взметнулась первая ревнивая нотка: «Чем можно заниматься наедине в темноте? Не спят же они, в самом деле». Он поднялся на второй этаж, подошёл к двери Кирана — тишина, заглянул в комнату — никого, в спальне девушки то же самое. Проверив кухню и гостиную, включив свет во всей квартире, он подошёл к окну, оперся на холодное стекло, опустил голову, пытаясь совладать с неровным дыханием, усмирить нарастающую злобу.

Куда они могли деться? Вдвоём! Внезапная догадка заставила гнев чуть поутихнуть, уступая место тревоге: «А вдруг с Евой что-то случилось и ей пришлось вернуться в больницу? Но Киран наверняка позвонил бы». Ревнивец достал из кармана мобильный, проверил сообщения и пропущенные вызовы — ничего. Негодование и волнение перемешивались во взрывной коктейль, Трой начал набирать номер брата, но тот не отвечал. Неизвестность страшно бесила, дыхание снова становилось тяжёлым, а кулаки сжимались сами собой. Минуты потянулись невыносимо медленно… Сколько мыслей пронеслось в голове. Одни была хуже других и всё больше захлёстывала сердце бессильная ярость. На пике безумия он был готов убить обоих, когда изменники войдут в квартиру со счастливыми физиономиями, не зная, что глава дома вернулся раньше обещанного времени. Он представлял это слишком чётко — каждую черточку их лиц, на которых веселье внезапно сменяется удивлением и ужасом. В бешенстве он ходил кругами по гостиной, как разъярённый лев по крохотной клетке, готовый кидаться на стены и громить всё вокруг. Первыми под руку попались полки с дисками — край пиджака зацепился за угол тонкой металлической конструкции, и этого хватило, чтобы гнев, поднявшийся над чашей терпения уже с приличной горкой, расплескался, увлекая за собой всё, что попадалось на пути. Пластиковые коробки с треском врезались в стену и пол, диски вылетали и раскатывались в стороны, озаряя комнату разноцветными дрожащими бликами. Филипс снова набрал номер брата. Три, четыре, пять гудков — терпения не хватило, телефон разлетелся вдребезги, встретившись с оконной рамой. В следующий миг послышался звук открываемого замка, демон глянул на дверь налитыми кровью глазами. В неярко освещенную прихожую вошёл Киран, но лицо его отнюдь не светилось весельем. Он, болезненно морщась, потирал затылок, одна щека алела едва кровящими ссадинами, на одежду налип грязный подтаявший снег. Но потрёпанный внешний вид ничуть не смутил мужчину, подлетев к растерянному юноше, он ухватил скользкую, мокрую ткань пуховика на его груди, грубо подтянул к себе и начал орать, не задумываясь, в испуганное лицо. Киран мямлил что-то в оцепенелом страхе и непонимании — он никогда не видел срывов брата. Тот берёг его с рождения, парень был единственным человеком, на которого Трой ни разу не поднял руки, а сейчас демон был в бешенстве и не собирался щадить беспомощного родственника. Тот единственный человек, которого он искренне любил всю жизнь, сейчас был ненавистней всех за то, что разрушил всю его идеальную картину ближайшего будущего, за то, что пришёл один не весть откуда и не привёл с собой её! Киран с размаху влетел в дверной косяк, тяжёлая рука сдавила горло, прижимая ноющее и ослабшее вдруг тело к стене.

— Где она?! — орал истязатель, сжимая шею в стальной хватке.

— Она… она, — перепуганный парень хрипел и задыхался, — она сбежала…

— Куда?! Как?!! — готовый разорвать брата в клочья, мужчина всё же собирался сначала выяснить, почему вдруг удрала, такая довольная и решительная ещё вчера, его любовница.

Киран забился, в панике застучал холодеющими руками по напряженному каменному плечу — воздуха критически не хватало, в глазах начинало темнеть. Демон вложил всю силу в удар, и кулак с глухим стуком врезался в стену в сантиметре от побледневшего лица мальчишки. Острая боль в разбитых костяшках вынудила гнев немного отступить, и Трою удалось заставить себя разжать пальцы на не по-мужски тонкой шее. Он фыркнул презрительно, когда брат, упав на колени, отчаянно ловил ртом воздух, глянул безразлично на струйки крови, бодро бегущие из-под лопнувшей на руке кожи. Каратель ходил вокруг юноши в немом бешенстве, ожидая пока тот снова сможет говорить.

— Она убежала, — наконец повторил Киран осипшим голосом, поднимаясь с колен и глядя со злостью на внезапно озверевшего родственника. Злоба его была оправдана, была сильна, но всё же, меркла и таяла перед яростью деспота, готового растоптать, растерзать, уничтожить собственного брата и за ним каждого, кто встанет на пути. Голубые глаза смотрели прямо и почти даже смело, но начинали предательски блестеть. — Ей кто-то помог, — произнёс парень уверено. — Я гнался за ней, но меня оглушили со спины.

— Как ты вообще допустил, что она попала на улицу?! — прорычал Трой сквозь зубы, пытаясь сдержать себя и не кинуться на изменника снова.

— Ева попросила купить обезболивающее, — он опустил глаза, нахмурился, прокручивая в памяти уходящий вечер, — я возвращался из аптеки, лифт не работал, у двери на лестницу она вылетела на меня, чуть не сбила с ног и побежала дальше. На улице я её догнал, завалил на землю, но потом почувствовал, как кто-то огрел меня по голове. Когда очнулся, никого рядом не было…

— Ты идиот, — зашипел мужчина. — Как ты мог дать себя обмануть?!

— Я видел, что ей больно! — срывался Киран. — Откуда мне было знать?!

Гневное рычание предварило ещё один удар окровавленного кулака в стену, пастельно-жёлтые обои покрылись мелкими багровыми брызгами, утробный стон боли вырвался у ревнивца сам собой. Всё тело его пылало лютой яростью, не дающей нормально дышать, двигаться, думать. Хотелось найти Еву вместе с неожиданным спасителем, запереть её в самом мрачном и тесном чулане, заставить слушать до сумасшествия предсмертные стоны и крики отважного, но не слишком умного покровителя, посмевшего встать на пути у жестокого демона! Держать девушку под замком в темноте и одиночестве, пока она не забудет обо всём мире, пока немое безумие не растворит последние помышления о бегстве в её непокорной голове, пока она, как верный пёс, не заскулит у ног, не поклянется в вечной преданности на собственной крови, не будет молить о близости, не будет любить его всей своей душой! Почему?! Почему она не любит?! Как он желал мучить пленницу сейчас до полусмерти, добиваясь лживого признания, но… Больше хотелось просто прижать к себе, как можно крепче, чтобы стало трудно дышать. И никогда… никогда больше не отпускать, быть вечно вместе. Ведь он обещал! Обещал, что вернётся и больше не оставит её. Почему предательница не дала ему сказать о своих чувствах утром? Неужели она уже тогда решилась на побег? Но как мучитель мог не заметь лжи в её глазах? Да, они были такими чистыми и честными, но такими печальными… Снова печальными.

В непонятном ему самому порыве, мужчина ворвался в комнату Евы, распахнул шкаф, сгрёб всю её одежду, отнёс вниз и, с яростью швырнув вещи в ванную, чиркнул зажигалкой. Тряпки вспыхнули синеватым пламенем, разгорелись, задымили пластиковые пуговицы и застёжки. Трой всё носил и носил вещи — с полок, из комода, коридора, даже любимая её чашка полетела в огонь. Последними в пламя легли белые лили. Свежие белоснежные лепестки быстро темнели, сворачивались в закопчённые трубочки, тлели кроваво-красными искорками. Руки устало опустились, ярость догорала, отражаясь желто-алыми языками пламени в тёмных глазах. Оставалось только беспомощное отчаяние — неизбежное понимание, что он не смог удержать невольницу. Та, что молча терпела так долго, ушла. Ушла неожиданно и навсегда.

Подавленный тиран сидел на кровати, в которой раньше спала его белокурая жертва, бессильно опустив голову, когда в комнату медленно вошёл Киран. Он осторожно сел рядом с братом, уставился невидящим взором куда-то в пустоту перед собой, спросил тихо, без страха:

— Ты будешь её искать?

Трой беззвучно вздохнул, пытаясь заставить себя хоть немного задуматься над вопросом.

— Нет, — наконец проронил он отрешенно.

— Почему?

— В этом нет смысла. Она убежит снова или покончит с собой.

— А если Ева вернётся? Тогда…

— Не вернётся, — чуть гневно перебил мужчина. — Она никогда не вернётся.

Киран опустил глаза, произнёс еле слышно:

— Ты простишь её?

— Нет.

— А я прощу, — парень со вздохом поднялся с кровати, — и, возможно, она простит нас тоже, — он вышел из комнаты, оставляя брата горькому, чёрному одиночеству.

Тот мельком глянул ему вслед, закрыл глаза, чтобы не видеть даже того полумрака, что окутывал просторную, когда-то неудержимо манящую в ночной тишине, а теперь совсем безмолвную, мёртвую комнату, лёг на кровать, уткнувшись лицом в прохладную белую подушку, вздохнул глубоко и тяжело. Лёгкие наполнил пьянящий сладковатый запах волос любимой девушки — вся постель была пропитана её нежным, едва уловимым ароматом. В кромешной тьме душевной пустоты, перед взором Троя возникло её лицо — бледное, заплаканное, худое и измождённое, но единственное, самое дорогое в мире лицо. Зелёные глаза полные душераздирающей печали, которую своей зверской жестокостью вселил в них он сам. По коже пробежали мурашки, будто прохладные пальчики легко коснулись спины и плеч — тонкие пальчики пленницы, которые он больше не сможет сжать в своих ладонях, не сможет поцеловать, прислониться щекой в редком порыве сладостной ласки. Неожиданное, едва уловимое тепло колыхнулось в груди, растеклось вместе с кровью по всему телу — будто нежные губы прильнули к лицу смирённого демона, пощекотали обжигающим сбивчивым дыханием, прошептали что-то невнятное в горячке постылой страсти, которой только и мог он добиться своим грубыми руками, своим порочным вожделением. Он ещё слишком хорошо помнил плавность каждого изгиба худенького тела, шелковистую гладкость золотых волос, мягкие, дрожащие нотки тихого, почти всегда грустного голоса. Помнил слишком хорошо, чтобы простить. Слишком хорошо, чтобы надеяться. Слишком хорошо, чтобы пытаться вернуть беглянку в невыносимый ад своих объятий. Мучитель никогда не сделал бы её счастливой. Так лучше остановиться! Смириться с тем, что её больше нет и ненавидеть непокорную изменницу до конца жизни, оставаясь одиноким чудовищем, чем снова сделать из любимой безмолвную серую тень, зная, что никогда не стать ему прекрасным принцем, и день за днём толкать её к безумству, заставляя до дрожи отчаяния желать собственной смерти.