После развода не нужно возвращать

Глава 22

Ева

Три дня. Именно столько песка утекло в песочных часах моей жизни с того рокового момента, как Глеб бросил мне свой ультиматум и вышел за дверь, оставив за собой звенящую, раненую тишину.

Я сижу на кухне, уставившись в белую, бездушную стену, и бессмысленно вожу пальцем по липкой, холодной поверхности стола. Вокруг невыносимо сладкий, удушающий запах свежих роз. Огромный, шипастый букет, присланный с курьером сегодня стоит на подоконнике, как яркое, ядовитое пятно в этом унылом, сером интерьере.

Рядом, как насмешка, стоит строгая сумка-холодильник от элитного ресторана с изысканным ужином, до которого я даже не прикасаюсь, чтобы разогреть, будто он отравлен.

Из спальни доносится тихое, счастливое щебетание Алисы. Она разговаривает с Глебом по видеосвязи. Его низкий, бархатный голос из телефона едва слышен, будто доносится из другого измерения, но я ловлю каждое слово, и каждый раз внутри все сжимается в тугой, болезненный комок, мешающий дышать.

— Нет, папа, сегодня мама не плакала, — вдруг четко и звонко выдает дочка. — Но она опять не ест твою еду.

Я закрываю глаза, чувствуя, как по щекам разливается краска стыда. Предательница. Моя маленькая, счастливая, ничего не подозревающая предательница, которая уже успела всем своим существом привязаться к этому внезапно свалившемуся с неба папе, к его дорогим подаркам, к его вниманию.

Через несколько минут Алиса влетает на кухню, сияющая, как новогодняя елка.

— Мама, папа говорит, что завтра пришлет мне большой-пребольшой пазл с единорогами и радугой!

— Замечательно, — выдавливаю из себя, пытаясь растянуть губы в подобии улыбки, чтобы не напугать ее своим отчаянием. — Иди, мой ручки, будем ужинать.

— А мы будем есть, что папа прислал? — она смотрит на меня умоляющими, бездонными глазами, полными детской надежды.

— Нет, солнышко. Я гречку с котлетами приготовила.

Ее личико мгновенно вытягивается, будто я отняла у нее самую лучшую игрушку, но спорить она не стала. Я опускаю голову на сложенные на столе руки, чувствуя, как тяжесть мира давит на меня.

Три дня он не появляется лично, не звонит мне, но его незримое присутствие витает в квартире. Цветы. Еда. Игрушки. Ежедневные, выверенные до секунды звонки Алисе. Он методично берет мою крепость измором, и самым ужасным, самым горьким является то, что моя дочь только и рада сдаться с потрохами.

Внезапный, настойчивый звонок в дверь заставляет меня вздрогнуть. Я бросаюсь открывать, уже предвкушая нового безликого курьера с очередным «знаком внимания», но на пороге стоит Юля, и быстро проходит в гости.

— Ну, и долго ты собираешься тут сидеть среди всех этих даров коварного данайца? — спрашивает, сбрасывая с плеч куртку. — У тебя тут, я смотрю, прямо поминки по твоей былой независимости. И пахнет соответственно.

Я молча, бессильно махаю рукой в сторону кухни, слишком опустошенная и разбитая, чтобы ответить на ее колкости. Юля проходит за мной, устраивается на стуле напротив и выжидающе смотрит, положив подбородок на сложенные рука.

— Ну? Выкладывай уже, наконец. Что случилось-то такого, что ты вот уже три дня от всех прячешься? В прошлый раз ты что-то промямлила про ультиматум, про дочку и бросила трубку. Я тут вся извелась, не знаю, то ли тебе скорую вызывать, то ли отряд спецназа заказывать против твоего бывшего.

Я глубоко вздыхаю, собираясь с мыслями и силами, и начинаю рассказывать. Подробно, с самого начала, с того самого дня в его офисе. Про то, как Алиса с легкостью называет его папой на глазах у всех. Про его гениальный, циничный спектакль для важных партнеров. Про детское кресло, которое он умудрился купить и установить, пока шли деловые переговоры. Про его слова в моей прихожей, которые до сих пор звенят в ушах. И про эти три бесконечных дня, каждый из которых до краев наполнен им, его навязчивой, удушающей, тотальной заботой, от которой не спрятаться, не скрыться.

— И самое ужасное, — голос предательски срывается, и я сглатываю подступивший к горлу ком, — Алиса... Она уже ждет его звонков, как самого главного события дня. Спрашивает с утра, еще не открыв глаза: «А папа сегодня позвонит?». Спрашивает, почему он не приходит в гости, если он так близко. Говорит, что скучает по нему. Она за три дня, Юль, всего за три дня успела к нему привязаться, как бездомный щенок! А он... Он просто звонит по видео, улыбается ей своей ослепительной улыбкой, задает дурацкие вопросы про единорогов.

Юля слушает, не перебивая, затаив дыхание. Когда я, наконец, заканчиваю, будто выплеснув всю свою боль, она тихо присвистывает.

— Ну ты и влипла по самые помидоры. Это жесть, конечно. Он тебя по полной программе берет в оборот, понимаешь? Не силой, не грубыми угрозами, а деньгами, вниманием и этим... Этим убийственным папочкиным обаянием. Классика жанра, надо отдать ему должное. Ребенок, это всегда самое уязвимое, самое незащищенное место в сердце. Он это просек мгновенно и бьет без промаха, точно в цель.

— Я и сама это прекрасно понимаю! — вспыхиваю словно спичка, вымоченная в бензине, сдавливая виски пальцами и пытаясь заглушить нарастающую, пульсирующую мигрень. — Я что, слепая, по-твоему? Я вижу прекрасно, какую подлую игру он ведет! Но что я могу сделать, скажи на милость? Ворваться в комнату, вырвать у дочери телефон и закричать: «Не смей с ним разговаривать!»? Она будет рыдать, смотреть на меня, как на чудовище, и спрашивать, почему я такая злая и не даю ей общаться с папой. Объяснить ей, что ее папа — законченный подлец, который когда-то предал нас и бросил? Она не поймет, Юля! Она ребенок! Она видит только доброго, щедрого дядю, который шлет ей подарки и разговаривает с ней по вечерам. Я в безвыходном положении! Я либо ломаю психику собственному ребенку, либо позволяю Глебу вползти в нашу жизнь, как змея, и снова все до основания разрушить, как он это уже сделал когда-то! Все. Третьего не дано.

— Слушай, — Юля наклоняется ко мне через стол. — Сидеть сложа руки, и просто наблюдать, как он строит из себя идеального отца и кавалера, пока ты тут медленно сходишь с ума от бессилия, это не вариант. Ему нельзя позволять диктовать тебе правила. Сейчас он играет на твоем поле, используя твои же слабости против тебя. Значит, тактику нужно менять кардинально. Нужно перенести игру на его территорию. И нанести удар по его главному, самому дорогому козырю в этой партии, по его безупречной, вылизанной до блеска репутации.

Я смотрю на нее, не понимая ничего.

— О чем ты? Какая его территория? И при чем тут его репутация?

— Его нужно публично дискредитировать, — спокойно выдает Юлька, откидываясь на спинку стула.

— Дискредитировать? — переспрашиваю, чувствуя, как сердце начинает колотиться чаще, откликаясь на это предложение. — И каким образом? Ворваться к нему в офис и устроить истерику при всех? Стоять под его окнами с плакатом «Изменник и лжец»? Кричать на всю улицу, что он когда-то прыгнул в постель к моей сестре?

Юля качает головой, ее глаза блестят азартом и решимостью.

— Нет, это слишком примитивно, грубо и неэффективно. Он легко отбрешется, представив тебя неуравновешенной истеричкой. Нет, нужен точечный, изящный удар. Чтобы он даже не сразу понял, что это был удар, а когда понял — было уже безвозвратно поздно. У меня есть один план.