После развода не нужно возвращать

Глава 4

Ева

Когда спазмы тошноты отпускают, я с трудом подхожу к раковине в туалете торгового центра. Ледяная вода обжигает кожу, но не может смыть слабость во всем теле. Я поднимаю взгляд на свое отражение в зеркале. Бледная, синяки под глазами, которые не скрыть даже слоем тонального крема.

Я выгляжу разбито, подавленно, жалко.

И снова перед глазами всплывает та картина, из-за которой меня сейчас так трясет. Всего несколько минут назад. Я шла через атриум, неся пакет с продуктами, и случайно посмотрела на витрину свадебного салона.

За стеклом, в облаке белого шифона и кружев, кружилась Ира. Она смеялась, запрокинув голову, а ее лицо сияло такой беззаботной, наглой радостью, что у меня перехватило дыхание. Рядом стоял Глеб. Он смотрел на нее с тем снисходительным одобрением, с которым когда-то смотрел на наши с сыном первые неумелые попытки что-то сделать. Он что-то сказал, и Ира рассмеялась еще громче, взяв его за руку.

Они были воплощением счастья. А я стояла снаружи с пакетом. Мы как две вселенные, разделенные стеклом. Их — яркая, лживая, праздничная. Моя — серая, выцветшая, с тошнотой под ложечкой.

К счастью, они меня не заметили. Я отшатнулась и почти бежала сюда, в туалет, где меня и настигли последствия и шока, и, как я теперь понимаю, беременности.

Прошел уже месяц. Сначала я выгнала Глеба из нашего общего дома, сказала, чтобы он дал нам с Матвеем спокойно собрать вещи и уйти. Он ушел с таким видом, будто делал мне одолжение. Мы переехали в бабушкину квартиру, маленькую, но свою. Бывший муж помог нам перевести остатки мебели, переводит деньги, но я не хочу их принимать.

Вытираю лицо бумажным полотенцем, и моя рука непроизвольно ложится на еще плоский живот. Да. Я беременна. Врач подтвердил это три дня назад. И я точно знаю, этот ребенок не будет для Глеба оружием, разменной монетой или поводом для нового унижения, ведь он ничего не узнает. Мы с этим малышом больше не его семья. Мы — сами по себе.

Приведя себя в порядок, насколько это возможно, я выхожу из торгового центра и еду домой. Дорога кажется бесконечной, каждый светофор, каждый поворот отнимают последние силы.

— Мам, это ты? — едва захожу в квартиру, из своей комнаты выходит Матвей. Его улыбка мгновенно сходит с лица, едва он меня видит. Он делает шаг ко мне весь встревоженный. — Мам, что с тобой? Ты выглядишь ужасно, вся белая, как мел. Ты заболела? Случилось что-то?

— Нет, сынок, все… все в порядке, — пытаюсь улыбнуться, но не выходит. — Просто тяжелый день, очень устала.

Он подходит ближе, и смотрит на меня очень внимательно. Матвей слишком взрослый для семнадцати лет. Он смотрит на меня так, словно видит насквозь, и от этого передергивает.

— Мам, пожалуйста, не ври мне. Ты же сама меня всегда учила, что врать это плохо. Я вижу, что тебе плохо. Ты плакала? Скажи мне правду.

Не понимаю сама себя. Зачем тяну? Он ведь все равно все узнает. Только оттягиваю неизбежное. Он все равно рано или поздно заметит. Лучше сейчас. Прямо сейчас, пока есть хоть капля сил сказать в открытую.

— Сядь, Матвей. Пожалуйста, — прошу его, когда мы оказываемся в зале. — Мне действительно нужно тебе кое-что сказать.

Он садится напротив, на краешек кресла, и смотрит на меня внимательно. Сын словно готовится услышать что-то плохое. Я делаю глубокий вдох, и собираясь с мыслями.

— В общем, последние недели я себя не очень хорошо чувствовала… меня все время тошнило, кружилась голова. Я списывала это на нервы, на последствия… всего того кошмара, что случился, но ошиблась. Я была у врача, и… оказалось, все не совсем так, — начинаю гладить живот, и он следит за моей рукой. — Матвей, я беременна. Ты станешь старшим братом.

Сказать, что его оглушает эта новость — вообще ничего не сказать. Он радуется, но и страшно ему одновременно. Мне и неловко ему это говорить, ведь он взрослый парень, разница с малышом огромная, но что я могу поделать, так вышло, мы не планировали.

— Мам, я тебя поздравляю, — Матвей порывисто обнимает меня, а потом отстраняется. Я же сжимаю губы и киваю, чувствуя, как по щекам снова текут предательские слезы.

— Спасибо сынок, но папа не должен об этом узнать. Никогда. Ты слышишь меня? Я не хочу, чтобы он имел к этому ребенку какое-то отношение. Я не хочу его видеть, не хочу, чтобы он приходил со своими советами, не хочу слышать его мнение и тем более не позволю ему решать что-либо. Я не переживу, если он разрушит жизнь еще одному моему ребенку так же, как разрушил наш с тобой мир. Ты… ты меня понимаешь?

Матвей смотрит на меня долго и пристально. Он решает что-то для себя, и я понимаю, что мой сын взрослеет в прямом смысле у меня на глазах.

— Я понимаю, мам, — наконец отвечает, и я выдыхаю. — Конечно, я понимаю тебя. И если ты так решила, то он не узнает. Я даю тебе слово, буду хранить эту тайну сколько смогу.

Слезы облегчения подступают к глазам. Как же мне повезло с сыном, и как де не повезло с мужем.

— Спасибо тебе. Спасибо, сынок мой. Ты не представляешь…

Он пересаживается ко мне на диван, и обнимает за плечи.

— Ты только не переживай так, ладно? Слышишь? Все у нас будет хорошо. Мы справимся. Обязательно справимся. Вдвоем. Нет, даже втроем, — он осторожно, почти с благоговением, кладет свою большую теплую ладонь поверх моей руки, все еще лежащей на животе. — Я очень рад, что у меня будет братик или сестричка. Это же… это же так здорово, мам.

— Да, сынок, — тихо выдыхаю, и впервые за день, счастливо улыбаюсь. — Это действительно очень и очень здорово.