Ева
Три месяца прошло после развода, но кажется, что всего день прошел.
Живот еще можно скрыть под просторным пальто, но я уже чувствую каждое движение малыша, каждый легкий толчок изнутри. Жизнь похожа на какой-то замкнутый порочный круг, из которого вырывает звонок классной сына.
— Ева Леонидовна, вам нужно срочно приехать в школу. С Матвеем все хорошо, но у нас с директором к вам серьезный разговор.
Естественно я срываюсь, отпрашиваюсь с работы и еду в школу, потому сын для меня очень важен. Начальник, конечно не сильно рад этому, но куда деваться, нет выбора у него.
Когда подъезжаю к школе, вижу то, чего никак не ожидала увидеть. На порожках стоит Глеб. Я не понимаю, что он здесь делает. Неужели его тоже вызвали. Но если так, значит у нас большие проблемы, раз вывали обоих.
Я выхожу из машины, стараясь дышать ровнее. Он замечает меня, быстро заканчивает разговор по телефону и убирает его в карман. Бывший скользит по мне быстрым, оценивающим взглядом, и я чувствую, как по спине бегут мурашки.
— Ева, — здоровается со мной, когда поднимаюсь по ступеням. — Что он там еще натворил? Совсем без меня распустился.
— Тебя не я вызвала. Есть дела важнее собственного ребенка, вперед, уезжай, тебя никто не держит, — начинаю, быстро злясь. — У тебя есть дела важнее, я все понимаю. Беги в свою лучшую жизнь.
Он фыркает, ничего н отвечает и пропускает меня вперед с таким видом, будто я ему загораживаю путь. Мы идем по длинному коридору молча. Шаги отдаются гулким эхом, от которого мурашки по коже. Меня трясет от страха, кажется сойду с ума, раскрою себя.
Но к счастью до кабинета директора доходим достаточно быстро и все проходит гладко, насколько это возможно.
— Спасибо, что нашли время прийти, — начинает директриса, глядя то на меня, то на Глеба, и ее взгляд задерживается на нем чуть дольше, а мы от такого резкого и странного приветствия сами забываем поздороваться. — вызвала вас из-за Матвея. Ситуация, к сожалению, неприятная и требует вашего вмешательства. Сегодня на перемене он подрался с одноклассником.
Что он сделал? Он же мирный парень.
— Дрался? Но… он никогда не был драчуном, он всегда решал конфликты словами. Что случилось? Что именно произошло? — спрашиваю у нее.
— По словам детей, его одноклассник отпустил несколько неуместных, личных шуток в адрес вашей семьи касательно… вашего развода. Матвей сначала попросил его прекратить, довольно спокойно, надо отдать ему должное. Но когда тот не остановился и, как я понимаю, перешел все границы, Матвей не сдержался и затеял потасовку.
У меня сердце заходится от этих слов, а Глеб сидит расслабленный, закинув ногу на ногу, будто речь идет о чужом ребенке.
— Ну, мальчишки всегда дерутся, Анна Викторовна, это нормально, мы все через это проходили. Значит, парень постоял за честь семьи, не позволил себя оскорблять. Я бы на его месте, признаться, сделал то же самое. Похвалить надо, а не ругать.
Анна Викторовна смотрит на него с нескрываемым раздражением, и я с ней солидарна.
— Глеб Петрович, в школе есть четкие правила. Мы не поощряем и не оправдываем выяснение отношений с помощью кулаков, какими бы обидными ни были слова. Мы, конечно, проводили с детьми беседы, и школьный психолог подключен к работе с Матвеем, но последствия развода, увы, налицо. Он стал более замкнутым, вспыльчивым, у него понизилась успеваемость. Мы со своей стороны делаем, что можем, но ребенку сейчас как никогда нужна помощь и со стороны семьи. Ему нужна стабильность, поддержка от обоих родителей, а не… — она делает небольшую паузу, — разборки между вами.
— Какие разборки? — холодно отвечает Глеб. — Развод — это свершившийся факт, с которым все должны были давно смириться. Ребенок должен принять это и жить дальше, а не устраивать истерики в школе и не позорить фамилию.
— Это не истерика! — говорю, резко поворачиваясь к нему. Меня трясет от злости. — Это боль, которую ты ему причинил! Он переживает предательство отца, крах своей прежней жизни, а ты хочешь, чтобы он просто «принял и жил», как ни в чем не бывало, словно ничего и не было?
— Не драматизируй, как всегда, Ева, — он отмахивается от меня, что удивляет директрису, но не меня. — Ты его всегда баловала, вот он и ноет, вместо того чтобы вести себя как мужчина.
Анна Викторовна поднимает руку, привлекая к себе внимание и прерывает наш спор.
— Я понимаю, что в вашей ситуации сложно найти общий язык. Но ради Матвея вам нужно постараться. Ему нужны оба родителя. Пусть даже по отдельности.
Мы переглядываемся с Глебом и молча киваем, оба понимая, что это пустые, ничего не значащие слова. Все равно каждый проложит жить свою жизнь.
Еще полчаса директриса объясняет нам как помочь сыну, просит создать видимость дружеского общения, мл, это поможет ему.
В итоге выходим из кабинета, в молчании выходим на крыльцо школы и останавливаемся, словно нам есть о чем поговорить прямо здесь и сейчас, но нам не о чем говорить даже несмотря на случившееся.
— Я приеду в субботу, поговорю с ним, — начинает бывший даже не глядя мне в глаза, но я замечаю, как достал ключи от машины из кармана. — Объясню, что драться из-за всяких мелочей и чужих слов — недостойно мужчины, чадо уметь держать удар, в том числе и словесный.
— Это не мелочь! — вырывается у меня от нахлынувших эмоций. — Его чувства — не мелочь! Его боль — не пустяк, из-за которого не стоит переживать! И приезжать н надо. Сама справлюсь.
На этих словах он поворачивается ко мне, и в его глазах читается та же знакомая, усталая досада, что и месяц назад при разводе.
— Я сказал, приеду и поговорю. Не надо мне указывать, как воспитывать моего сына. Ты уже достаточно навредила ему своей опекой.
Не дожидаясь того, что я еще скажу, Глеб разворачивается и уходит, а я стою и стараюсь унять дрожь в коленях. И сквозь всю эту боль, злость и унижение пробивается одна, единственная, эгоистичная и спасительная мысль, заставляющая меня сделать глубокий вдох.
Слава Богу.
Слава Богу, он ничего не заметил.