После развода не нужно возвращать

Глава 37

Ева

Мир за окном такси плывет расплывчатым маревом, подпрыгивает и вздрагивает на колдобинах, но я почти не чувствую тряски. Внутри меня царит пустота, словно все чувства вымерли разом. Я смотрю на проплывающие мимо огни, но вижу лишь призрачные образы, проступающие сквозь них: бездушные, строгие буквы в выписке из ЕГРН и спокойную, ничего не значащую улыбку незнакомого мужчины в дверях роскошного пентхауса.

Съехал.

Уехал.

Эти слова отдают в висках тупой болью, выбивающей мои надежды.

Он сдался. Всего через месяц. Через месяц ухаживаний, взглядов, наполненных немым вопросом и робкой надеждой, осторожных, едва заметных прикосновений, что заставляли мою кожу помнить, а сердце сжиматься от забытого, сладкого яда его близости.

Я только-только осмелилась отпустить в прошлое старую злость, только-только позволила затянуться кровоточащей ране тонкой, нежной пленкой новых, пугающих чувств. Я почти поверила, что упорство — это навсегда. Что на этот раз он не отступит, не сломается, не предаст. А он…

Он просто оставил мне в качестве царского, прощального подарка свободу, в которой я, к своему ужасу, вдруг совершенно не нуждаюсь. Какая горькая ирония судьбы.

Но самое страшное, что ему верила не только я, но и дочка. Он бросил и ее без предупреждения, не попрощавшись, и мне предстоит теперь сказать, что папа исчез, навсегда, словить ее гнев, и стать ужасной мамой, которая украла у нее папу снова.

Таксист, фыркнув, останавливается у моего подъезда. Выхожу на улицу, и захлопываю дверь машины. Вечерний воздух обжигает щеки, но не может растопить внутреннее оцепенение. Я собираюсь было сделать шаг к знакомому входу в свою по-женски одинокую, пусть теперь и финансово обеспеченную берлогу, и замираю, как вкопанная.

На лавочке, у самого входа, под слабым, дрожащим светом старого фонаря, сидит он.

Глеб.

Он сидит, откинувшись на холодную спинку скамьи, и вся его поза, вся линия плеч говорит об усталости и… ожидании. Терпеливом, почти смиренном. Рядом с ним, на деревянной скамейке, лежит большой, пышный букет, и это не кричащие алые розы, а какие-то нежные, осенние цветы. Он не курит, не отвлекается на телефон. Он просто сидит и ждет. Словно ждет здесь всю жизнь, с самого начала.

Я медленно, будто ступая не по твердой земле, а по тонкому льду, способному треснуть в любой миг, приближаюсь к нему. Он поднимает голову, и его взгляд, темный и глубокий, встречается с моим.

— Я… я была там, в твоем пентхаусе, — начинаю хрипло. — Мне сказали, что ты съехал. Что уехал к себе домой, в другой город. Я подумала… Я решила, что все кончено. Что ты просто оставил мне этот офис и эти бумаги в качестве прощального подарка и… исчез.

Он медленно, чуть скованно, поднимается, наклоняется, берет в руки букет и молча протягивает его мне. От цветов пахнет свежестью, ночной прохладой и едва уловимой, горьковатой сладостью, похожей на аромат осеннего сада.

— Я и правда уехал оттуда, — произносит тихо. — Тот пентхаус, он был всего лишь временным пристанищем, дорогой, золотой клеткой, которую я когда-то сам для себя и выбрал. Решением старой, глупой и ненужной проблемы, но не началом новой жизни. И эти бумаги… — он мягко кивает на папку, которую я все еще инстинктивно прижимаю к груди, — это не прощание, Ева. Это приглашение. Приглашение в наше общее будущее. В мир, где у тебя есть свое дело, свое неприкосновенное пространство, своя, ни от кого не зависящая уверенность в завтрашнем дне. Без всяких условий. Без ультиматумов.

Он делает небольшую, но красноречивую паузу, и его взгляд становится таким прямым, таким обнаженно-открытым, что усомниться в его словах попросту невозможно.

— А что касается дома… — Глеб тихо качает головой. — Я был дома, Ева. Пока ты ездила по тому адресу, я был именно здесь, у вашего подъезда. Там, где ты и Алиса. Потому что без тебя, без вас… — его голос дрожит от эмоций, — без вас мне некуда ехать, и некуда возвращаться. Я никуда не денусь от тебя. Никогда.

- Никогда, — повторяю я беззвучно, глядя на него. На его усталое, серьезное лицо, на тени, залегшие под глазами, на твердый, но уже не надменный подбородок. — Ты подарил мне свободу, Глеб, — говорю я наконец, и голос мой звучит тихо и неуверенно. — Полную финансовую независимость. Все, о чем я могла мечтать все эти годы. Почему? Почему сейчас?

Он не отводит взгляда. Его руки лежат вдоль тела, он не пытается меня касаться, не делает резких движений.

- Потому что я наконец-то понял разницу, — отвечает он так же тихо. — Я понял, что нельзя вернуть тебя, просто поставив перед фактом. Заперев в новой, пусть и золотой, клетке. Ты не та женщина, которую можно купить. Я пытался когда-то, и потерял тебя. Теперь я пытаюсь дать тебе крылья. А дальше… твой выбор. Лететь одной. Или… позволить мне лететь рядом.

От этих слов перехватывает дыхание. Это так не похоже на того Глеба, шантажировал меня и давал неделю. Это голос мужчины, который прошел через боль и страх и что-то важное в себе сломал, чтобы построить заново.

- Я испугалась сегодня, — признаюсь, глядя на огонек фонаря, отражающийся в его глазах. — Когда этот мужчина сказал, что ты уехал… Я подумала, что это конец. Что ты просто откупился и ушел. И эта мысль… она была ужаснее, чем все твои ультиматумы.

Он медленно, очень медленно поднимает руку и касается моей щеки. Его прикосновение обжигающе теплое на холодной коже.

- Прости. Я не хотел причинять тебе боль. Я просто… мне нужно было разорвать эту связь с прошлым, и начать все с чистого листа. Вот здесь.

Он обводит рукой пространство вокруг нас — потрескавшийся асфальт, старую скамейку, тусклый свет фонаря.

- Здесь, у твоего дома. Где мое единственное настоящее богатство.

Я закрываю глаза на секунду, вдыхая аромат цветов и холодный воздух.

- И что же теперь? — спрашиваю, открывая глаза. — Что будет дальше, Глеб? У нас есть общая дочь, шесть лет боли позади и… и это странное перемирие между нами. Куда нам двигаться?

Он смотрит на меня, и в его взгляде появляется решимость, смешанная с уязвимостью. Он делает глубокий вдох.

- Дом, — говорит он твердо. — Мне нужен дом, Ева. Не пентхаус, не апартаменты. Не место, где я ночую. А место, куда я возвращаюсь. Где пахнет твоими духами и печеньем, которое печет Алиса. Где слышен стук по клавиатуре, когда ты работаешь. Где наш сын может прийти без приглашения. Где я могу просто сидеть и слушать, как ты дышишь во сне.

Он опускается на одно колено. Прямо здесь. На холодном асфальте, под удивленными взглядами соседей в окнах. Сердце замирает, а потом начинает биться с такой силой, что, кажется, его стук слышно на всю улицу.

- Я не буду просить тебя выйти за меня, — говорит он, глядя снизу-вверх. — Потому что это звучало бы как очередное условие. Как приказ. Я прошу тебя… позволить мне быть твоим мужем. Снова. Позволь мне каждое утро просыпаться рядом с тобой и засыпать, обняв тебя. Позволь мне завтракать с тобой и Алисой, помогать Матвею с его проектами, ругаться из-за разбросанных игрушек и смотреть с тобой дурацкие сериалы по вечерам. Позволь мне строить наш дом. Из наших общих воспоминаний, из нашего терпения, из нашей любви. Если она еще осталась. Если ты можешь найти ее в себе для меня.

Я смотрю на него, сильного, властного Глеба, стоящего на коленях в грязи у моего подъезда, и вспоминаю его лицо в больнице после аварии, его терпение последний месяц, его взгляд, полный ужаса, когда машина Иры неслась на нас, и понимаю, что та стена из обиды, которую я так тщательно выстраивала все эти годы, пропала.

Слезы наворачиваются на глаза и катятся по щекам, и я даже не пытается их смахнуть.

- Вставай, — шепчу, но он не слушает меня. — Пожалуйста, вставай.

И все же он медленно поднимается.

- Я не могу обещать, что все будет легко, — говорю, глотая слезы. — Что я сразу все забуду. Боль еще здесь, — и показываю на сердце. — Она живет во мне, и с ней придется договариваться.

Он молча кивает, давая мне договорить.

- Но… — я делаю глубокий, прерывистый вдох, — но я тоже хочу дом. Я так устала от одиночества. Так устала быть сильной всегда и во всем. И я… я тоже хочу засыпать и просыпаться с тобой. Хочу, чтобы Алиса видела нас вместе не только на прогулках в парке. Хочу, чтобы у Матвея наконец-то появился отец, на которого он может рассчитывать.

Я смотрю ему прямо в глаза, вкладывая в свои слова всю оставшуюся смелость.

- Да, Глеб. Я позволяю. Я позволяю тебе быть моим мужем. Давай попробуем. По-настоящему. С чистого листа.

И в этот миг, когда я говорю эти слова, страх, обида, исчезают.

Глеб закрывает глаза на мгновение, и по его лицу словно проходит судорога облегчения. Он не улыбается, нет. Он просто смотрит на меня, и в его взгляде счастье.

Он нежно берет мою руку, ту, что сжимает папку с документами, и осторожно разжимает пальцы. Папка с грохотом падает на асфальт, но нам уже нет до нее дела. Он прижимает мою ладонь к своей груди, и я чувствую под пальцами ровный, сильный стук его сердца.

- Спасибо, — говорит он хрипло. — Спасибо, что даешь мне этот шанс.

Мы просто стоим так, посреди осеннего вечера, держась за руки, как два корабля, нашедшие наконец друг друга после долгого и страшного плавания.

И это только начало.

Наше начало.