После развода не нужно возвращать

Глава 33

Ева

Я заканчиваю делать макияж, и в этот момент приезжает сын, как всегда вовремя. Из комнаты доносится счастливый вопль Алисы: «Мамочка, Матвей пришел!». Слышно, как она босыми ногами шлепает по коридору, опережая меня.

— Привет, мам, — здоровается сын, заходя ко мне в комнату.

— Привет, родной, — сердце сжимается от тревоги, когда перевожу на него взгляд. Бледный, под глазами синяки, словно он не спал несколько ночей подряд.

— Матвей, Матвей! Пойдем, я тебе новую картину покажу! Ту, что папа вчера помогал рисовать! Там радуга и большой-пребольшой единорог! — звонкий голосок дочери, обычно такой желанный, сейчас мешает, потому что дочка крутится у ног сына, желая получить порцию его внимания.

И похоже разговора о его состоянии хочу не только я, потому что Матвей мягко отрывает ее от своих ног и присаживается на корточки, чтобы оказаться с ней на одном уровне.

— Обязательно посмотрим, принцесса наша. Давай ты пока сбегаешь в свою комнату и приготовишь все самые лучшие картины, а я только перекинусь с мамой парой слов, хорошо? Взрослые дела, — он пытается улыбнуться, но улыбка выходит натянутой, уж я то знаю.

Мы не виделись с ним с того дня, как Глеб все узнал, и я понимаю о чем может пойти речь.

Алиса на секунду надувает губки, но послушно кивает и убегает в свою комнату. Матвей же прикрывает дверь и садится рядом со мной. Давно не видела его таким загруженным.

— Ты как? — спрашиваю первая, боясь спугнуть. — Все в порядке? — как же сложно сейчас задавать это вопрос, чтобы не сделать ему больно

Он тяжело вздыхает, проводит рукой по лицу, такой измотанный, что сердце сжимается от щемящей боли.

— Да ничего, — начинает он, но я просто смотрю на него, и он понимает, что это «ничего» не прокатит. Мой взгляд, наверное, выдает все, и материнский инстинкт, и годами накопленное умение читать его как открытую книгу. — Ладно, — сдается, выдыхая. — С Лерой все кончено. Мы расстались.

Я замираю. Хотя чего удивляться? После того случая в офисе, когда она бросила Алису одну в истерике, я знала, что это лишь вопрос времени. Но знание и реальность, разные вещи. Но все равно больно. Больно за него. За его разбитые надежды, за ту боль, что прячется в глубине его глаз, за то, что мой мальчик снова сталкивается с предательством, пусть и с иным.

— Матвей… — тихо говорю я, и это единственное, что могу выжать из себя, потому что слова кажутся сейчас такими ненужными. — Сынок…

— Да нормально все, — он отводит взгляд. — Просто… Человек, который способен вот так запросто бросить маленького, беззащитного ребенка… Мне такой рядом не нужен, — его голос дрогнул на слове «ребенка», и это как ножом по сердцу. — Жаль, конечно, что так получилось. Вкладывался, верил, планировал. Но теперь буду аккуратней. И… знаешь, я даже рад, что это вскрылось сейчас, пока мы не поженились, пока не завели своих детей.

Сын пытается быть сильным, рациональным, выстраивает логические цепочки, чтобы оправдать боль утраты, но я-то знаю, как он ее любил. Или думал, что любил. И сейчас в его словах не только горечь расставания, но и горькое прозрение, крушение иллюзий, от которого кровоточит душа.

Я через такое проходила.

Подхожу и обнимаю его. Он сначала напрягается, но потом расслабляется, сдается. Глажу его по спине, по лопаткам, как когда-то в детстве, когда он приходил с разбитыми коленками или первой ссоры с другом. Сейчас все серьезнее, и от этого невыносимее.

— Все наладится, — шепотом успокаиваю его и никуда уже идти не хочу, потому что нужна здесь. — Обязательно наладится. Ты еще найдешь свою девушку. Самую лучшую, добрую, которая будет по-настоящему тебя ценить.

Он медленно отстраняется, и смотрит на меня пристально. Я даже теряюсь немного.

— А ты? — спрашивает тихо, а я не до конца понимаю его. — Ты уверена, что хочешь сойтись с отцом? — а, вот о чем он. — Я все понимаю, он спас тебя и Алиску, он сейчас пытается исправится, я вижу. Но… мам, он же тебя предал. Ты же сама мне рассказывала, как тебе было тяжело. Ты простила его?

Да, вопрос на засыпку, но я давно себе на него ответила. Много раньше, чем Глеб вернулся в мою жизнь, сметая все на своем пути.

— Я давно простила, — говорю честно, глядя на свои пальцы. — Мы прощаем других не ради них, родно, а ради себя. Чтобы боль не ранила с каждым днем все больше, чтобы мы сами не сгорали в отчаянии. Им плевать на наше прощение, поверь. Прощение нужно нам.

Объясняю ему от чистого сердца.

— И я не решила, сойдусь я с ним или нет. Это правда. Но… я просто поняла одну вещь. Я больше не хочу быть его врагом. Я устала от этой войны, Матвей. От этой необходимости всегда быть начеку, от этой злости, которая сидит внутри и отравляет все, с тех пор, как он вернулся. Он… он изменился. Или я его по-другому увидела. Не знаю. Но я больше не хочу, чтобы между нами была стена.

Признание дается трудом, будто я срываю с души старые, присохшие бинты. Матвей слушает, скрестив руки на груди. Он стал взрослым, мой мальчик, и сейчас он судит не как сын, а как человек, видящий боль другого человека.

— Ладно, — кивает он, и в этом кивке больше понимания, чем я могла ожидать. — Это твое решение. Каким бы оно ни было, я его приму. Но, мам… — он делает шаг ко мне, и в его глазах загорается тот самый упрямый огонек, который всегда был в нем, даже в детстве, когда он отстаивал свою позицию. — Пожалуйста, думай в первую очередь о себе. Не о том, что «правильно». Не о том, что «так будет лучше для Алисы». Думай о том, чего хочешь ты. Что нужно тебе для твоего счастья. Ты заслужила быть счастливой. Просто так. Без всяких «но».

От его слов перехватывает дыхание. В них столько взрослой, настоящей заботы, столько любви, что ком подкатывает к горлу. Эти слова, как бальзам на мои старые раны, напоминание, что я не одна, что меня любят и ценят.

Я снова обнимаю, крепко-крепко, пытаясь передать ему свою бесконечную, невысказанную благодарность.

— Спасибо тебе. У меня очень хороший сын. Правда. Самый лучший.

Он похлопывает меня по спине, сдержанно, по-мужски, и мы стоим так несколько секунд в тишине, нарушаемой лишь доносящимся из комнаты Алисы бормотанием от лица единорога. В этой тишине наше общее горе, наше понимание и та хрупкая надежда, что, возможно, все еще может быть хорошо.

— Ладно, иди, — наконец говорит Матвей. — Отец, небось, уже заждался. А мы тут с сестрой как-нибудь без вас развлечемся.