Месяц проходит быстрее, чем я могла представить. Тридцать дней, наполненных визитами в реанимацию, бессонными ночами, молитвами и надеждами. Тридцать дней, в течение которых Амина борется, растёт, набирает вес.
И побеждает.
— Два с половиной килограмма, — объявляет женщина неонатолог на утреннем обходе, просматривая карту. — Дыхание самостоятельное, стабильное. Рефлексы в норме. Я думаю, мы можем говорить о выписке.
Слово "выписка" звучит как музыка. Как колокольный звон. Как первая весенняя капель.
— Когда? — спрашиваю я, сжимая руки в замок, чтобы не дрожали. — Когда мы сможем забрать её домой?
— Завтра, — улыбается врач. — Если сегодняшний день пройдёт без осложнений. Но вы понимаете, Камилла, что недоношенному ребёнку нужен особый уход? Увлажнители воздуха, мониторинг дыхания во сне, строгий температурный режим, стерильность...
— Я всё понимаю, — перебиваю я. — Я готова. Сделаю всё, что нужно.
Врач смотрит на меня долгим взглядом. В её глазах сомнение.
— Где вы планируете жить? У вас есть условия?
Вопрос застаёт врасплох. Я всё ещё в больнице, в той же палате, где очнулась после операции месяц назад. Алиса предлагала вернуться к ней, но её двухкомнатная квартира тесная, там живут она и муж...
— Я... найду, — отвечаю неуверенно. — Сниму квартиру. Или...
— Всё уже готово, — раздаётся знакомый голос от двери.
Оборачиваюсь. Хайат стоит на пороге, в своём вечном белом халате, со сложенными на груди руками. Лицо непроницаемое, глаза холодные. Тон не терпящий возражений.
— Я снял квартиру, — продолжает он, входя в палату. — Три комнаты, детская оборудована всем необходимым. Медсестра будет помогать с уходом. Повар — готовить диетическое питание для Камиллы. Всё организовано.
Сердце пропускает удар. Не от благодарности. От гнева.
— Ты не имел права, — говорю я, и голос звучит ровно, несмотря на бурю внутри. — Не спросив меня.
— Я имел право думать о безопасности своей дочери, — отвечает он так же ровно. — Что я и сделал.
Женщина переводит взгляд с него на меня, с меня на него. Явно чувствует напряжение, но профессионально улыбается.
— Что ж, это решает вопрос с условиями, — говорит она дипломатично. — Я оформлю выписку на завтра, десять утра. — Поворачивается ко мне: — И вас тоже, Камилла. Швы зажили хорошо, состояние стабильное. Можете отправляться домой.
Домой. Какая ирония. У меня нет дома.
Врач уходит, закрывая за собой дверь. Мы остаёмся вдвоём.
— Ты не можешь просто принимать решения за меня, — начинаю я, вставая с кровати. Швы тянут, но я игнорирую боль. — Я не твоя жена. Не твоя собственность.
— Ты мать моей дочери, — перебивает он жёстко. — И эта дочь нуждается в особых условиях. Которые я могу обеспечить.
— Я справлюсь сама, — настаиваю я, подходя ближе. Приходится задирать голову, чтобы смотреть ему в глаза — он выше на голову. — Не нужна мне твоя благотворительность.
— Это не благотворительность, — в его голосе появляется сталь. — Это безопасность нашей дочери. Её здоровье. Её жизнь. Или тебе это безразлично?
Удар ниже пояса. Я сжимаю кулаки так сильно, что ногти впиваются в ладони.
— Как ты смеешь, — шепчу я, и голос дрожит от ярости. — Как ты смеешь говорить, что мне безразлична моя дочь?
— Тогда прими помощь, — он делает шаг ближе, возвышаясь надо мной. Использует своё физическое превосходство, как всегда. — Или твоя гордость важнее жизни Амины?
Хочу ударить его. Закричать. Выгнать из палаты. Но он прав. Проклятье, он прав.
У Алисы действительно нет условий для недоношенного ребёнка. Денег на съём квартиры и оборудование у меня нет. Работы нет. Есть только он и его проклятая логика.
— Я поживу у Алисы, — пробую последний аргумент, хотя знаю, что он не сработает. — Она поможет...
— У Алисы двухкомнатная квартира, где живут она и муж, — перечисляет он холодно, методично. — Нет отдельной комнаты для ребёнка. Нет медицинского оборудования. Нет возможности поддерживать стерильность. Ты действительно хочешь подвергнуть Амину риску?
Молчу. Потому что ответить нечего.
— Это временно, — говорит он, смягчая тон. Совсем немного. — Пока Амина не окрепнет. Потом будешь жить, где захочешь. Но сейчас подумай о ней. Только о ней.
Отворачиваюсь к окну. Смотрю на парк, голый, промёрзший. Декабрь вступил в свои права. Скоро Новый год. Первый Новый год моей дочери.
Который она должна встретить живой и здоровой.
— Хорошо, — говорю наконец, не оборачиваясь. Не хочу, чтобы он видел моё лицо. — Но это временно. И у меня будет своя комната. Я не хочу тебя видеть больше, чем необходимо.
— Согласен, — отвечает он сразу. — У тебя будет отдельная спальня. Я буду приходить только проверить Амину. Утром и вечером. Это всё.
Киваю. Сделка заключена.
Слышу, как он уходит, как закрывается дверь.
Остаюсь стоять у окна, прижав ладонь к холодному стеклу. Чувствую, как внутри что-то сжимается, ломается, но не поддаётся окончательно.