Поймать хамелеона (СИ)

Глава 7

Молодая пара неспешно шагала по Большому проспекту, что протянулся по Васильевскому острову. И хоть держались они степенно, особенно молодой человек, но было сразу понятно, что они гости в Петербурге, и им не особо привычен вид большого города. Особенно часто озиралась по сторонам дама.

Была она прелестна и уже не в первый раз вслед паре бросал взгляд то пожилой господин с тростью, то парень в картузе и красной косоворотке, поверх которой был надет жилет, и уже из его нагрудного кармана свешивалась серебряная цепь брегета. А еще обернулся мужчина, одетый как франт. Он даже приставил к глазу монокль, рассматривая барышню. Однако в это мгновение обернулся спутник девушки, заметил франта и нахмурился. После этого столичный хлыщ вздернул подбородок и продолжил путь.

Впрочем, и сам спутник юной прелестницы был недурен собой, и это явно отметила дама, сидевшая в коляске. Она обернулась вслед паре, с минуту смотрела на них, а после вздохнула и просияла в улыбке, потому что к коляске спешил другой молодой человек, и нес он букет цветов.

Однако ни кавалер, ни его дама, привлекшие внимание кое-кого из обитателей Васильевского острова, не замечали чужих взглядов, они и сами никого не разглядывали. Разве что девушка время от времени склонялась к своему спутнику и говорила негромко:

— Мишенька, смотри, какая прелесть.

Михаил кивал, но почти не смотрел на то, что ему показывала сестра. Они шли уже более часа, и Воронецкий начинал уставать. Большой город с его жизнью всё же выматывал. Еще эта жара, разогнавшая дождливую серость уже на следующий день после их приезда, да и влажность… Да уж, в родном уезде дышалось вольготней.

— Восьмая линия, — констатировал молодой помещик, заметив указатель. — Нам туда.

— Хорошо, дружочек, — кивнула Глашенька.

Михаилу не нравилась ее податливость. Он интуитивно чувствовал, что сестра задумала пакость. Нет, не что-нибудь этакое… гадкое. Но уже сейчас казалось, что из его затеи ничего не выйдет.

— Дом двадцать один, — первой произнесла младшая Воронецкая. — Кажется, мы пришли, Максим Аркадьевич.

В этот раз она не шептала, а говорила громко, потому и назвала выдуманное имя. Воронецкий вздохнул и остановился. Он развернулся к сестре.

— Душа моя, я все-таки настоятельно прошу не таиться перед доктором, — произнес он негромко.

— Я ведь обещала, — Глаша ответила укоризненным взором.

— Ты понимаешь, что я имею в виду, — строго сказал брат. — Мы должны назвать себя…

— Нет, — оборвала его сестрица.

— Но тогда ты ведь и правды ему не откроешь! — возмутился Михаил.

Глашенька передернула плечами и заглянула брату в глаза. Взор ее показался Воронецкому холодным и даже надменным. И тон, какими были сказаны следующие слова, выдали скрытое раздражение.

— Я вовсе не понимаю, зачем мне туда идти. Ты же видишь, мне уже лучше. Я стала прежней, как ты и хотел.

— Не стала, — с ответным раздражением произнес Михаил. — Я вижу, что ты продолжаешь таиться, и всё твое веселье такое же фальшивое, как и обещание быть с доктором откровенной, раз уж мне ты по-прежнему не желаешь открыться.

— Мне не в чем открываться, — отчеканила Глафира и развернулась к парадному входу в доходный дом господ Гедике, где находился кабинет доктора Ковальчука.

Впрочем, тут же была и его квартира, одна из комнат которой была отдана под кабинет. Воронецкому говорили, что к нему можно попасть по черной лестнице, и Миша так и собирался поступить, но сестрица уже открывала парадную дверь.

Выбрал Федора Гавриловича молодой помещик по той причине, что уже точно знал, кто он, да и успел свести случайное знакомство, так что искать еще кого-то не было надобности. О докторе Ковальчуке говорили, что он не лечит душевнобольных, но пользует людей, имевших какие-то навязчивые идеи. Да и практика его была более обширна.

Хирургией не занимался, но был неплохой диагност, а потому мог назначить верное лечение или же рекомендовать именно того врача, который лучше всего мог помочь пациенту. Однако более всего любил слушать тех, кому требовалось исцеление души и разума, как он выражался. Ну а иначе был психотерапевтом, хотя сам он предпочитал научным терминам высокий слог, но суть от этого не менялась.

— Софья! — повысил голос Воронецкий, все-таки продолжив игру сестры, хоть и намеревался быть откровенным с доктором.

Однако это могло повлечь за собой молчание Глашеньки, и тогда совместное проживание вновь превратится в пытку.

— Выдать ее замуж, и делу конец, — сердито пробормотал Михаил себе под нос и устремился следом за младшей Воронецкой.

Вскоре они стояли перед дверью, табличка на которой гласила, что тут проживает «Доктор Ковальчук Ф. Г.». Сестра посмотрела на Мишу непроницаемым взглядом, и тот, ответив тем же, протянул руку к звонку.

— Доброго дня, господа, — приветствовала их горничная средних лет.

Одета она была в строгое серое платье, поверх которого был надет белоснежный накрахмаленный передник.

— Добрый день, — поздоровался Михаил. — Мы бы хотели видеть господина доктора.

— У вас назначено? — спросила горничная.

— Нет, мы пришли в первый раз.

— Оттого и с парадной лестницы, — понимающе кивнула женщина. — Пациенты приходят с черного хода, чтобы другие жильцы их не видели.

— Так мы можем войти? — чуть раздраженно спросил Михаил.

— Простите, — горничная посторонилась, однако по взгляду было видно, что в своем поведении она не раскаивается, даже смотрела на Воронецких, будто они какие-нибудь бедные родственники и пришли выпрашивать корку хлеба. — Подождите здесь, я доложу Федору Гавриловичу, если он свободен.

И когда она отошла, Михаил фыркнул:

— Какая неприятная особа. Даже не спросила, о ком доложить. Еще и в прихожей оставила, — Глаша пожала плечами. Ей, похоже, было всё равно.

Вскоре горничная вернулась и важно произнесла:

— Доктор вас ожидает, пройдемте.

Воронецкий прожег ей спину взглядом, даже открыл рот, что высказать свое негодование, но все-таки сдержался, решив, что не пристало дворянину браниться с прислугой. Лучше уж выскажется Ковальчуку, на том немного и успокоился.

Из-за прикрытой двери, мимо которой проходили брат и сестра, донеслись отзвуки женских голосов. После что-то произнес ребенок, и женщины негромко рассмеялись. Похоже, это было семейство Ковальчука, но никто из них к гостям не вышел. Впрочем, это-то было понятно. Это был не визит вежливости.

— Прошу, — горничная открыла дверь кабинета.

Федор Гаврилович поднялся навстречу пациентам, и глаза его округлились, посетителей он узнал.

— Господа Светлины? — все-таки уточнил он. — Как неожиданно вас увидеть здесь, у меня. Прошу, проходите. — И добавил, опомнившись: — Доброго дня.

— Доброго дня, Федор Гаврилович, — ответил Михаил. — Да это мы, и у нас до вас есть дело… по вашей части.

— Как любопытно, — пробормотал Ковальчук и вернулся за стол.

Он дождался, когда посетители усядутся на небольшой диван на позолоченных ножках. Посмотрел, как господин Светлин взял супругу за руку, и отметил, что та осталась к этому равнодушной. На губах Софьи Павловны играла легкая полуулыбка, но глаза смотрели настороженно. Федор Гаврилович готов был поклясться, что прочел в ее взоре предупреждение, что-то вроде: «Даже не вздумайте лезть мне в голову, голубчик». И в этом предупреждении не было мольбы, скорее ощущалась воинственность.

— Хм, — хмыкнул доктор, отметив всё это, и перевел взор на молодого супруга: — Так что же привело вас ко мне, Максим Аркадьевич? Я ведь не ошибся, произнося ваше имя? Простите, людей я вижу не мало, мог и допустить оплошность.

— Нет, Федор Гаврилович, у вас отличная память, — рассеянно улыбнулся Михаил. Он ненадолго замолчал, подбирая слова, а Ковальчук торопить не стал. Он продолжал наблюдать. Вдруг Светлин встрепенулся и произнес: — Хочу отметить грубость вашей горничной. Это же возмутительно! — Воронецкий даже выдохнул с облегчением, что может скрыть свое внутреннее состояние за негодованием.

— А… — несколько опешил Федор Гаврилович. — Простите великодушно, но что сотворила моя горничная? На нее никто прежде не жаловался…

— Она была груба с нами, — передернул плечами Воронецкий. — Не спросила наших имен, чтобы доложить, оставила в прихожей. И смотрела так, будто мы… будто мы на жизнь пришли просить, право слово! К тому же выговаривала нам, откуда приходят ваши пациенты, чтобы не сталкиваться с вашими соседями, и всё это проделывала, выдерживая нас на лестнице! То есть, если бы вышел ваш сосед, он бы не только увидел нас, но и узнал, что мы пришли к вам, как к психотерапевту! Уму непостижимо! Я вовсе не ожидал такого отношение в доме образованного человека. И где? В столице империи!

— Успокойтесь, Максим Аркадьевич, — поднял руки Ковальчук, — прошу вас, успокойтесь! Я понимаю ваше негодование и непременно сделаю Татьяне внушение. Простите великодушно еще раз за то, что вам пришлось пережить. И заверяю, более такого не повторится, если вы решите прийти ко мне еще раз. Более вас никто не оскорбит: ни словом, ни взглядом, ни поведением. Это и вправду было невежливо и возмутительно.

— Благодарю, — буркнул Михаил. Он покосился на сестру.

Глаша головы не повернула. Она продолжала смотреть на доктора с этой своей полуулыбкой. Она вдруг напомнила брату куклу, большую красивую куклу, которую посадили на диван, да так и оставили. И теперь она находится тут, вроде и похожая на живого человека, но лишь внешне. Воронецкий зябко повел плечами.

После поджал губы, решаясь, и заговорил:

— Федор Гаврилович, изначально я хотел бы быть с вами откровенным и кое-что открыть…

Договорить он не успел, потому что Глашенька вдруг ожила. Она порывисто обернулась, впилась взглядом в лицо брата и с силой сжала его руку.

— Максим, — произнесла она, — ты хочешь нарушить обещание? Ты ведь помнишь, почему я согласилась прийти сюда?

Лицо Воронецкого мучительно скривилось, и он тихо сказал, глядя на сестру:

— Я прошу тебя.

— Как и я тебя, — также тихо ответила она.

Ковальчук переводил взгляд с «мужа» на «жену», но продолжал хранить молчание. Пока он увидел, что между супругами есть некое недопонимание. И если господин Светлин готов говорить, то Софья Павловна закрыта в броню.

— Хорошо, — наконец ответил Михаил и добавил: — Я надеюсь, что ты сама откроешься господину доктору.

— Прошу прощения, — заговорил Ковальчук. — Возможно, я смогу облегчить всем начало беседы. Скажите, то, что привело вас ко мне, касается вашего супружества?

— Нет, — ответил Воронецкий.

— То есть в семье у вас всё ладно? — чуть приподнял брови в удивлении Федор Гаврилович.

— И да, и нет, — вздохнул Михаил.

— Пациент — моя… жена, — помещик покосился на сестру, вновь ощущая раздражение, что вынужден выдавать себя за того, кем не является. — Видите ли, некоторое время назад с ней произошло некое происшествие, которое переменило ее. Мне она отказывается говорить, и я подумал, что вам, как доктору, ей будет легче открыться, и это принесет облегчение. В первую очередь ей самой, а после и мне.

— М-м, — промычал Федор Гаврилович. Он сплел пальцы и посмотрел на Глашеньку. Она больше не улыбалась, но, кажется, именно после этих слов «супруга» смогла расслабиться и казалась более спокойной и уверенной. — Но раз пациент — Софья Павловна, то я буду вынужден просить вас, Максим Аркадьевич, удалиться. Уж не сочтите за оскорбление, но раз уж вы ожидаете доверительной беседы между мной и вашей супругой, а при вас, как вы говорите, Софья Павловна говорить не желает, то нам стоит остаться с ней наедине. Я прикажу проводить вас в гостиную и угостить чаем или кофе. А может, вы желаете перекусить? К тому же вы можете почитать свежую прессу.

Михаил кивнул, принимая слова доктора. Было понятно, что он не может остаться при разговоре Ковальчука и его сестры, но продолжать общение с горничной не хотелось. Воронецкий понимал, что может вспылить, если она опять поведет себя недопустимо. Лучше уж освежить голову.

Он снова пожал сестре руку и поднялся на ноги.

— Благодарю, — чуть склонил голову Миша, — но лучше уж я подожду Соню на улице. Если ваш разговор затянется, то я, с вашего позволения, вернусь и буду ждать в гостиной, как вы и предлагали.

— Да, разумеется, Максим Аркадьевич, — мягко улыбнулся Федор Гаврилович. — Я провожу вас. Вы желаете выйти, как вошли или же по черной лестнице?

— По черной лестнице, — ответил Воронецкий без лишних раздумий.

Когда доктор Ковальчук вернулся, его пациентка стояла у окна, обняв себя за плечи. Она смотрела на улицу и, кажется, не услышала шагов за спиной, потому что не обернулась. Федор Гаврилович уселся на диван, стараясь и дальше не шуметь, чтобы понаблюдать за госпожой Светлиной в одиночестве.

— Мне нечего вам рассказать, — вдруг произнесла она, не обернувшись. — Максим придумал себе, будто я переменилась, но он ошибается. Со мной всё хорошо.

— Ваш супруг сказал, пока мы шли к дверям, что с вами произошло, — ответил доктор, и Глашенька обернулась. — Максим Аркадьевич помянул, что вы пропадали почти на сутки, а по возвращении были не в себе. Он также сказал, что прежде вы были склонны к мечтательности, но оставались легкого веселого нрава, однако после стали холодны с ним и прочими знакомыми. По приезду в Петербург вроде бы ожили, но ваш супруг уверен, что что-то продолжает вас угнетать, и вы попросту разыгрываете доброе расположение духа.

— Мой… — Глаша запнулась, но после уверенно продолжила: — Моему супругу это только кажется.

— Вы и сейчас нервничаете, Софья Павловна, — мягко улыбнулся Федор Гаврилович. — Не стоит, голубушка. — Он встал с дивана, приблизился к девушке и протянул к ней руку. — Ну же, Софья Павловна, не опасайтесь меня, дурного я не сделаю, — подбодрил Ковальчук.

Глашенька, поколебавшись, все-таки вложила в его руку свою ладонь, и доктор накрыл ее второй ладонью. Воронецкая вдруг вздохнула и подняла взгляд на собеседника. Он снова улыбнулся.

— Прошу.

Девушка позволила отвести ее к дивану, села, и Ковальчук устроился рядом, так и не выпустив ее руки. Он поглаживал Глашу по тыльной стороне ладони и ждал, когда она успокоится.

— Вы можете мне довериться, Софья Павловна, — наконец сказал Федор Гаврилович. — Ничего из того, что вы мне откроете, не покинет этих стен. Если вы не желаете, то и ваш муж ничего не узнает. Но вам нужна моя помощь, я вижу. А я могу помочь, поверьте мне.

Глашенька отвернулась и вновь вздохнула.

— Это всё чепуха, право слово, — сказала она.

— Порой даже потерянная пуговица способна испортить настроение, — заметил Ковальчук. — Вроде чепуха, а без настроения можно кому-то нагрубить, а этот кто-то затаит зло, после и вовсе сделает гадость в ответ. Да такую, что жизнь испортит. Видите, кажется, пустяковина, какая-то пуговица, а последствия ужасны. Это я к чему вам говорю, голубушка? А к тому, что важна даже чепуха. Позвольте мне узнать, что вас угнетает.

Воронецкая прикусила губу. Глаза ее вдруг лихорадочно загорелись, и девушка выпалила:

— Я изменила Максиму. Это дурно, я знаю. Можете думать обо мне, что хотите, но я сама казню себя.

— То есть, — осторожно начал Федор Гаврилович, — ваше исчезновение…

Глашенька освободилась от руки доктора, поднялась на ноги и вернулась к окну. Тут выдохнула и заговорила уверенно и даже с готовностью:

— Да, именно так. Был молодой человек, который ухаживал за мной. Он говорил мне красивые слова, и я поверила. Максим ведь сказал вам, что я склонна к мечтательности, вот она-то меня и подвела. Я сбежала от мужа к тому молодому человеку и… и поддалась искушению. А утром ужаснулась и вернулась домой. Да и мой любовник обмолвился, что вскоре женится.

— Вы всё еще увлечены тем молодым человеком? — спросил Ковальчук, не спуская взгляда со спины пациентки.

Она пожала плечами.

— Не знаю. Он казался милым, был нежен и слова говорил… А утром я была разочарована, да еще и чувство стыда перед мужем. Разумеется, после возвращения мне было совестно посмотреть Максиму в глаза. Вот и весь секрет. — Она наконец обернулась и вопросила, глядя в глаза доктору: — И как же мне довериться ему, Федор Гаврилович, я ведь не где-то в лесу заплутала, а предалась греху, пала. Даже если и простит, то не забудет. Пусть остается как есть, а однажды всё забудется, и я стану прежней. — Еще чуть помолчав, Глаша добавила: — И вы обещали не рассказывать. Он не должен узнать, о чем я вам говорила.

— И не узнает, я ведь вам уже это сказал, — улыбка Федора Гавриловича была по-прежнему мягкой. — Присаживайтесь, голубушка.

Воронецкая решительно тряхнула головой:

— Нет. Я вам рассказала, и мне стало легче. Теперь хочу идти к мужу.

— Софья Павловна…

— Федор Гаврилович, не удерживайте меня. Я хочу к Максиму и пойду к нему. Более мне добавить нечего.

— Ну… — Ковальчук на миг поджал губы, — хорошо. Идемте, я вас провожу.

— Я могу и сама…

— Ну что вы, — Ковальчук покачал головой, — как можно. Вы дама, и я, как воспитанный мужчина, должен вас проводить. Не спорьте, голубушка.

— Да, конечно, — девушка улыбнулась и первой направилась к двери.

Федор Гаврилович последовал за ней, и взгляд его был задумчив. Доктор не поверил своей пациентке. Он ясно видел, что она выдумала всю эту историю, лишь бы поскорей покинуть его кабинет. А если и не выдумала, то не сказала всей правды. А раз так, то и обратно не придет… сама.

И когда они спустились вниз и, оглядевшись, направились к господину Светлину, который стоял неподалеку, привалившись плечом к фонарю, Федор Гаврилович произнес с милой улыбкой:

— Что ж, Софья Павловна, буду ожидать вас завтра в пять часов после полудни.

— К чему это⁈ — изумилась Глашенька. — Я ведь была с вами откровенна.

Михаил посмотрел на сестру и вновь перевел взгляд на доктора.

— Однако это всё вас угнетает, а, стало быть, нам есть еще, о чем поговорить. Так что я буду вас ожидать, — и он посмотрел на господина Светлина.

Тот понял, что весь этот диалог был для него, и кивнул:

— Соня придет, Федор Гаврилович. Сколько мы вам должны за визит?

— Пустое, — отмахнулся Ковальчук. — Пока платить не за что. Приводите супругу завтра, непременно приводите. Вы правы, моя помощь Софье Павловне необходима, и я могу ее оказать.

— Сердечно благодарю, — поклонился Воронецкий и задержал на психотерапевте пытливый взгляд, но тот лишь склонил голову в ответ.

После поклонился Глаше и направился прочь. Уже скрывшись за дверью, Ковальчук потер руки:

— Любопытный случай. Но я расколю этот орешек, непременно расколю!