Пылающая Эмбер

МАВЕРИК

Если я останусь здесь еще на какое-то время, один из моих братьев пойдет меня искать, скорее всего, Таз[16] . Ему будет достаточно лишь взглянуть на меня, на беспорядок, который я учинил, чтобы понять, что от посещения вечеринки меня удерживает кое-что помимо огромного количества работы.

Я должен пойти туда или вернуться к работе и закончить свой невыполненный в срок чертеж. Но будь я проклят, если смогу этим вечером адекватно мыслить и водить карандашом по бумаге. Наверняка, я напортачу больше, чем исправлю.

Выпрямившись, я отрываю руки от своей головы и откидываюсь на спинку кресла как подкошенный.

Менее чем за два часа одна девчонка перевернула весь мой мир с ног на голову и сумела поднять во мне целый ураган необузданных эмоций.

Предательство. Вина. И несметное количество боли.

Видимо, судьба снова издевается надо мной. Подставляет меня в самый неподходящий момент, разыгрывает какой-то безумный и нелепый спектакль, только чтобы насладиться моими страданиями.

Я дал Дозеру слово, что Куколка, Тыковка или как там ее зовут, может остаться. Хотя, на самом деле, мне нужно, чтобы она ушла. Из моей жизни. Из этого гребаного клуба, чтобы я мог заново похоронить свое прошлое. Вновь засунуть его в свою внутреннюю камеру хранения, где ему самое место.

Я думал, что если толкну ее, то напугаю до усрачки и заставлю сбежать, что к настоящему времени она будет на полпути к границе штата. Вернется к своему бойфренду. Вернется к своей милой провинциальной жизни. Но она здорово меня удивила. Скольким бы проверкам я ее ни подвергал, она стояла на своем, изворачивалась, подстраивалась к ситуации и доказывала мне, что она как 3D-паззл, каждый раз показывает себя с разных сторон, под каким бы ракурсом ты на нее ни смотрел.

Каждый раз, когда я ее толкал, она отвечала на толчок. Она не повелась на мой блеф и разбила весь мой гребаный план вдребезги.

В конце концов, она дала мне понять, что она не послушная тряпичная кукла, а, скорее, сирота, которой палец в рот не клади. Или бездомная кошка, как я ее обозвал, впервые на нее взглянув.

У нее даже есть несколько коготков. В прямом смысле этого слова. Девчонка оставила на моей коже чертовы следы. А при взгляде на ее губы хоть и возникает соблазн податься искушению, даже попробовать их на вкус, но ее язычок подобен хлысту, особенно когда она решает воспользоваться им и дать словесный отпор.

Когда я прижал ее к стене, я рассчитывал, что она сломается. Испугается. Убежит, словно за ней по пятам гонится сам дьявол.

Разве она сбежала?

Нет. Даже когда я обыскивал ее.

Во всяком случае, она была возбуждена.

Влажная.

Я откидываюсь на спинку стула, стону и тру руками лицо, пытаясь забыть о ее реакции и о том, какой приятной она была на ощупь. Гладкой. Как самый нежный шелк. От этих воспоминаний кожа на моем члене натягивается до предела.

Когда я велел ей отсосать мне, она не отступила и не съежилась. Она не послала меня на три буквы и не сбежала из моего кабинета. Нет. Она приняла вызов, достала свой бальзам для губ и дразнила меня им, после чего, наконец, опустилась передо мной на колени. Ее щеки были раскрасневшимися, а глаза расширенными, что спровоцировало стремительный всплеск возбуждения, которое устремилось прямо к моему члену, пока электрические разряды оживляли другие части моего тела. Я сражался с тем, чтобы не кончить как зеленый юнец, изо всех сил стараясь не выплеснуть на нее свое безумие и лютую ненависть, которые я питал по отношению к Дане.

Потому что я знал, если она коснется меня, я проиграю битву и нападу на нее. Трахну или убью. Оба варианта были возможны.

Вот почему в течение последних пяти лет я занимался только жестким сексом. Я прикасался к девушкам, слоняющимся по клубу, чтобы засунуть и кончить. Никакого зрительного контакта. Никаких губ. Никаких рук за пределами того, где они должны быть. Просто. Грубый. Трах.

Только так.

Я не позволю еще одной суке пролезть в мою жизнь и мой клуб. И будь я проклят, если в очередной раз позволю еще одной рыжеволосой бродяжке разжалобить меня, а затем нанести удар в спину.

Реакция моего тела была всего-навсего способом моего члена сообщить мне о том, что он сыт по горло ограниченной сексуальной диетой и нуждается в большем.

Желательно в ней.

Господи… теперь мой мозг подкидывает предательские мысли.

Чееерт.

Мне нужно отвлечься. Найти возможность очистить голову от мыслей. Может быть, напиться. Глотнуть свежего воздуха. На секунду я размышляю над тем, чтобы найти клубную девку. Мне не мешало бы сбросить это накопившееся сексуальное напряжение. Но от самой мысли у меня сводит нутро.

Не будь слабаком. Она там. И будет там в течение последующих двенадцати гребаных дней. Будь. Мужиком. Мать. Твою.

Я втягиваю в легкие огромную порцию кислорода и удерживаю его там, пока не встаю на ноги.

Двенадцать дней — это ничто. Они пролетят в мгновение ока. Это все, о чем мне нужно помнить.

Открыв свою дверь, я прокладываю себе путь в другой конец главной комнаты, проходя мимо залетных гостей, старух, клубных девчонок и моих братьев. Я игнорирую потаскух, пытающихся привлечь мое внимание, и отталкиваю их одну за одной в сторону, когда они встают у меня на пути.

Для начала мне нужно выпить.

Я киваю моим братьям и получаю в ответ периодические похлопывания по спине. Мне просто нужно обозначить свое присутствие, а затем я свалю отсюда.

Музыка звучит слишком громко. Почти все пребывают в состоянии алкогольного опьянения. Боди на сцене лапает и целует стриптизершу. Похоже, он в стельку пьян. Видимо, какое-то время назад алкоголь здесь лился рекой. Половина присутствующих в клубе женщин потеряли всякое чувство скромности, не то, чтобы большинство из них когда-либо им обладали. Но мои братья, кажется, хорошо проводят время, так что все в порядке.

В баре Лите требуется около десяти секунд, чтобы закончить с другими заказами и заметить меня. Она знает, что мне нравится, и вскоре наливает мне Джек Дэниелс и кока-колу. Уменьшая количество колы. Я залпом осушаю стакан и со стуком опускаю его на барную стойку. Первая и вторая порция виски обжигает, когда скатывается по моему горлу вниз. Зато третья проходит как по маслу. Еще одна, и я буду недостаточно трезв для езды на байке, поэтому я переворачиваю свой стакан и отодвигаю его к ней.

Обернувшись, я осматриваю комнату. Мой взгляд не задерживается на продолжающихся непристойных танцах в обнаженном виде передо мной и сразу же находит ее. Ее огненную шевелюру трудно не заметить. Люди и предметы, окружающие ее, всего лишь блеклые тени, на фоне которых она выделяется как рубин в угольной шахте.

Дело во мне, или она стоит прямо под лучом света?

Потому что я глаз от нее не могу оторвать.

Каждому, кто смотрит на нее, ясно, что ей не по себе, она не принадлежит этому месту. Она волнуется, кусает губу, а ее взгляд через каждые несколько секунд опускается к полу. Не менее, чем в шести футах от нее, пара занимается сексом, и, похоже, она делает все возможное, чтобы не смотреть в том направлении.

Она стоит за бильярдным столом рядом с Гусом и Лили. Дозер, наклонившись, целится в лузу.

Несколько секунд спустя она проводит вверх и вниз по своим рукам, как будто ей холодно и она борется с ознобом. Затем она, должно быть, ощущает на себе мой пылающий взгляд, направленный на нее через всю комнату, потому что слегка поворачивается, и ее глаза находят меня.

Так же, как и раньше в моем кабинете, существует некий негласный вызов, который выявит того слабака, который рискнет отвести взгляд, хотя ни один из нас ему не поддается.

Ее глаза того же цвета, что и яйца малиновки. Того же цвета, что и океан, на берегу которого я был всего лишь однажды в детстве. Когда они впиваются в меня с другого конца комнаты, моя кровь начинает медленно закипать.

Кто-то обращается к ней, и ее внимание переключается на другого.

Я следую за ее взглядом и натыкаюсь на Дозера. Он что-то говорит ей и, огибая край бильярдного стола, подходит. Мою грудь сдавливает, когда я наблюдаю за их общением и улыбкой, которой она его одаривает.

Неутихающая боль в моей грудине вопит чуть громче, чем обычно. По какой-то причине я вдруг не могу сделать чертов вдох.

На долю секунды она украдкой бросает на меня застенчивый взгляд, и боль немного утихает.

Когда Дозер смотрит в том же направлении, что и она, то встречает мой пристальный взгляд, он приподнимает вверх подбородок в знак приветствия. Я делаю то же самое. Он отдает Куколке свой бильярдный кий и идет ко мне.

— Привет. Все путем? — говорит он, как только встает передо мной. Своим телом он лишает меня возможности смотреть на нее и тем самым, в какой-то степени, действует мне на нервы.

— Да. Все путем. Двенадцать дней, а потом видно будет.

Само собой, я не согласен с последней частью. Я хочу, чтобы она ушла по прошествии двенадцати дней. Жить стало бы намного проще, если бы она уже была за много миль отсюда.

Он кивает.

— Я встретился с доктором Кэпа. Операция прошла успешно. Он дышит самостоятельно, но все еще не приходит в сознание.

Я хлопаю его рукой по плечу.

— Он выкарабкается. Твой отец — крепкий парень. Он никогда не сдастся смерти без боя.

— Да.

— Как Ник?

— Мама в порядке. Уис и Гриндер (прим. Whiz (англ.) — ловкач, прохвост, виртуоз, гений; Grinder (англ.) — мясорубка) не отходят от нее ни на шаг, чем жутко ее бесят. Она с трудом выносит их присутствие. Ей кажется, что мы нянчимся с ней.

Настал мой черед улыбаться, поскольку я знаю, какой злющей может быть Ник. Она, определенно, заслужила титул главной стервы клуба. Могу поспорить, что Уису и Гриндеру от нее не хило достается.

— Это вынужденная мера. Кэп надрал бы мне задницу, если бы я никого к ней сейчас не приставил для обеспечения ее безопасности.

— Она в курсе. Но это не мешает ей ныть еще больше, — отвечает он.

На что мы оба ухмыляемся.

— Слушай. Я отлучусь. Собираюсь прокатиться.

Мы ударяемся кулаками.

— Хорошо, мужик. До скорого.

Не знаю, почему я это делаю, но я наблюдаю, как он возвращается к ней. Она поднимает голову вверх, когда он подходит ближе, и та же легкая улыбка расцветает на ее губах.

Вот, черт. Это не должно так влиять на меня. Но влияет, потому что я чертовски крепко сжимаю челюсти и кулаки, наблюдая за моим братом так, словно он мой враг, а не друг.

Я резко поворачиваюсь на пятках и направляюсь в сторону входной двери, точно зная, что мне нужно. Гребаный свежий воздух, пустынная дорога и безмолвная беседа наедине с самим собой.

Прежде, чем я успеваю сбежать, до меня доносится выкрик Таза:

— Куда ты, мать твою, собрался?

Он сидит на диване с девчонкой, устроившейся между его ног, и это, судя по всему, Стар. Ее голова подпрыгивает вверх и вниз в области его паха, а его пальцы запутались в ее волосах.

— Наружу, — еле слышно бормочу я. — Нужно глотнуть воздуха. Здесь не продохнуть.

Я слышу женский разочарованный возглас, а затем топот ботинок за моей спиной. Я не останавливаюсь и распахиваю парадные двери клуба.

Когда я неторопливо подхожу к своему байку, Таз окликает меня:

— Эй. Притормози, черт тебя дери.

Его слова, как всегда, выходят с хрипом.

Я перебрасываю ногу через моего скакуна и сжимаю руль сильнее, чем это необходимо. Только тогда я смотрю на него.

— Что?

Он становится передо мной, поэтому я не могу тронуться, не проехав при этом по нему. Его темно-карие глаза подозрительно спокойны, пока он изучает меня.

— Что происходит?

Его темные, чем-то напоминающие ирокез, волосы торчат во все стороны, как будто он пропускал свои пальцы через них миллион раз. Татуировки на его лице кажутся черными даже под светом фонарей во дворе, хотя на самом деле они темно-синие. Таз, как и Ди, большой парень, но не потому, что он хочет произвести на людей впечатление. Нет. Он тащится от того, что вселяет в них страх. Когда подворачивается возможность, он любит пугать заносчивых старух и таращащихся на него с открытым ртом маленьких детей. Нет никаких сомнений, что он больной на голову. Но нельзя делать то, что он делает для клуба, без серьезных последствий, которые оставляют отпечаток на твоей психике.

Я уверен, он скажет, что у меня крыша поехала. У гаденыша был нюх на такое дерьмо.

Я качаю головой.

— Ничего. Возвращайся на вечеринку. Я просто собираюсь прокатиться.

Он откашливается, но его слова все равно выходят с хрипом. Он всегда хрипит.

— Хочешь, составлю компанию?

Когда Эджа упекли за решетку, Таз по стечению обстоятельств оказался его первым сокамерником. Через три дня Эдж ввязался в драку с несколькими членами мотоклуба «13 Дьяволов». Это было еще до нашего перемирия. Где-то посреди драки Таз прыгнул в гущу событий, пытаясь уравнять шансы. Он получил ножевое ранение и ему передавили горло, но, в конечном итоге, вмешались охранники, и они оба выжили, чтобы поведать нам эту историю. Излишне говорить, что он заслужил доверие Эджа, и когда освобождался, Эдж посоветовал ему заглянуть в клуб.

Я награждаю его тяжелым взглядом.

— Нет.

Сверкнув широкой дерзкой улыбкой, он произносит скрипучим голосом:

— Тем хуже для тебя.

Я качаю головой.

Существует веская причина, по которой ему потребовались всего пять месяцев, чтобы заслужить свою нашивку. Парень чертовски предан клубу. Самоотвержен. И он всегда готов выполнить грязную работу, которую клубу необходимо сделать.

Он запрыгивает на свой байк. Я завожу Еву, свой мотоцикл, и вывожу её со стоянки с плетущимся позади меня Тазом.

Ночь тёплая. Навстречу мне устремляется слегка прохладный воздух и приносит невероятные ощущения, когда обдувает моё лицо и руки, пробираясь под мою одежду и понижая температуру моего тела на несколько градусов. Меня окутывает запах полыни, и я втягиваются его в свои лёгкие, давя на газ.

Затем в сотне футов от ворот клуба я сбрасываю скорость, когда вижу расположившуюся у обочины и работающую на холостом ходу патрульную машину.

На долю секунды мой взгляд встречается со взглядом Офицера Дэвиса.

Какого черта он здесь делает?

Вопрос добавляет очередное беспокойство к той куче, которая уже накопилось в моём сознании. Но через минуту я убеждаю себя засунуть эту херню на задворки сознания и подумать о ней позже. У меня есть куда более важное дерьмо, над которым стоит поразмышлять во время этой поездки. И я не потрачу впустую ни единой мили этой дороги на Заместителя Недоумка.

Нет. Сначала мне нужно найти способ выкинуть из головы мысли о заостренных скулах, манящих пухлых губках и маленьком веснушчатом носике. И остановить образы её усеянной веснушками кожи, рубиново-рыжих волос и загорелых ножек, вспыхивающие в моём сознании, как треклятые рекламные щиты.

Я крепко сжимаю руль, когда мой член набухает.

Здесь, где только я и Ева, я могу быть честным с самим собой. Я лгал Ди. Это не обычная девчонка. Она не только тип Эджа… она — мой тип. Чёрт… она — тип любого мужика, особенно, когда она при таком параде, как сегодня.

Но, чёрт, даже без сексуальной причёски, шпилек и лёгкого макияжа, она — чертова секс-бомба. Не клон Барби, как половина женского населения в наши дни. Она уникальная, сногсшибательная, она — обладательница неземной красоты, которая будоражит и завораживает. А её тело… чёрт… оно соблазнительно во всех нужных местах. Мой рот наполняется слюной просто от мысли о том, как приятно было ощущать её сиськи в моей руке. Как её соски молили о ласке. А её кожа была словно бархат под моими пальцами.

На протяжении последних двух часов я пребывал в состоянии постоянного состоянии возбуждения, потому что в физическом плане она — все, что я жажду.

И все же она — отражение всего того, что когда-то меня погубило. Её присутствие в клубе приведёт лишь к тому, что каждая встреча с ней будет разрушать меня изнутри, внося хаос в мои мысли и подрывая мой контроль.

Я мысленно встряхиваю головой.

Несмотря на то, что у меня уходит каждая частичка силы воли, которой я обладаю, мне с горем пополам удается затолкнуть мысли о Куколке в глубину своего сознания.

Почти целый час я катаюсь и размышляю. Фары байка Таза светят мне в спину, поскольку он следует за мной, куда бы я ни направился. Я сосредотачиваюсь на том, что мне нужно подумать о Кэпе и поразмыслить над тем, от кого еще я могу получить информацию о стрельбе. Мне нужно подумать о возвращении Эджа и о том, на что оно будет похоже, а также о том, как защитить нас от возможных последствий в случае отрицательного или положительного ответа «Гринбекам».

Спустя еще полтора часа мы возвращаемся в клуб и проезжаем патрульную машину, по-прежнему припаркованную на обочине дороги неподалеку от клуба. Меня так и подмывает остановиться и подойти к Дэвису лично, но я понимаю, что ничем хорошим это не обернется. Я дам клубу знать, что нас пасут. Завтра я позвоню Ортеге, его боссу, чтобы выяснить, знает ли он, что замышляет его заместитель. Скажу ему, чтобы держал своего мальчишку на коротком поводке.

Я ставлю Еву в один ряд с другими байками перед зданием клуба и глушу мотор. Таз делает то же самое и спрашивает:

— Лучше?

Мое тело кажется невесомым. Плечи все еще напряжены, но теперь это результат езды, а не воображаемый вес, который я ощущал на них. Ей-богу, выложить мысли в пути все равно, что получить единственную терапию, в которой я нуждаюсь. Это освобождение.

Я повожу плечами, сгибаю пальцы, а затем кладу руки на бедра.

— Да.

Он слезает со своего байка.

— Этот новый пирожок проблема для тебя? Головная боль? Я знаю, что та сука, которая заложила Эджа Дэвису, была рыжей, верно? Дана?

В моей груди образуется небольшая трещина, и жгучая боль проникает в самое сердце. Единственное, что я могу сделать, это сдержанно кивнуть.

Кроме того, проблема не только в цвете ее волос. Это вид отчаяния, сочащийся из каждой поры. Это смятение в ее глазах. Тот факт, что я ничего не чувствовал к женщинам, ошивающимся возле клуба и проходящих мимо меня на улице, а потом вдруг бац, словно я был поражен стрелой гребаного Купидона и не могу, черт возьми, здраво мыслить. Я вижу только ее. Мое тело хочет только ее. На этот раз все так, будто я был мертв в течение пяти сраных лет и только сейчас по-настоящему вздохнул полной грудью. Моя кровь несется по венам, течет как река и пробуждает сердце, которое, как я думал до сегодняшнего дня, почернело и иссохло.

Дозеру этого не понять. Что тут скажешь? В чем-то все это похоже на те чувства, что я испытывал к Дане. Только по какой-то причине они кажутся более интенсивными. В десять раз интенсивнее.

Дана нуждалась во мне. Она нуждалась в том, кто помог бы ей сложить разбитые кусочки воедино. Стал бы клеем, который не позволил бы ей рассыпаться на части. Мне нравилось быть этим клеем. Это давало мне цель, когда я изо всех сил пытался найти свое предназначение в жизни. Я считал, что этой целью было любить ее. Заботиться о ней. Жениться на ней и завести семью. Но, Боже, я никогда еще так не ошибался.

Куколка не могла быть настолько сломлена, но подозреваю, что она могла обжечься, доверившись кому-то. У нее есть шрамы, видимые и невидимые. Шрамы, которые заставляют ее держаться настороженно, осмотрительно и недоверчиво. Ей было некомфортно говорить о своей семье. Или ее парне… бывшем парне. Я бы, наверное, узнал почему, если бы не увяз по уши в своем собственном дерьме.

— Хочешь, я позабочусь о ней? — спрашивает Таз.

Если кто-то позаботится о ней… Меня захлестывает раздражение, пока я не врубаюсь в смысл сказанного им.

Грозно на него взглянув, я вижу, что он наблюдает за моей реакцией.

— Отправлю ее паковать чемоданы, — уточняет он, как будто подозревает, о чем я думаю.

Если я соглашусь, он припугнет ее, пока от нее не останется ничего, кроме воспоминания. На что я, по всей видимости, не в силах решиться.

Мне нужно дать положительный ответ, но в то же время… от идеи натравить на нее Таза, клубного головореза, мне становится не по себе.

Я вытаскиваю пачку сигарет из кармана, беру одну и закуриваю. Затянувшись и выпустив струю дыма, я говорю:

— Я дал Дозеру слово, что не выгоню ее. Она здесь, по крайней мере, до вечеринки.

Я уверен, что он озадачен тем, чтобы найти выход из положения, потому что он лезет в карман и достает зубочистку. Он смотрит на землю, пока отрывает обертку.

— Но если она уходит сама…

Он поднимает на меня взгляд, и по его лицу расплывается злобная усмешка.

Да… пора принимать решение.

Сделав затяжку, я спрашиваю:

— Что у тебя на уме?

Он пожимает плечами.

— Просто сделаю то, что всегда. Она — проблема, которая тебе сейчас не нужна, правильно? Тогда считай, что я с ней уже разобрался.

У меня из легких вышибает весь воздух, как будто мне нанесли удар под дых. Я борюсь с инстинктом отозвать его. Но слова сами слетают с моих губ.

— Только… не прикасайся к ней.

Он смотрит на меня, прищурив глаза.

— Я бы спросил почему, но не думаю, что хочу знать ответ. Не прикасаться к ней. Нет так нет.

— Хорошо.

— Сделаю то, что у меня получается лучше всего.

Вынесет ей мозг.

Мое молчаливое согласие — единственный ответ. Это мое разрешение делать все необходимое, чтобы вышвырнуть Куколку… Тыковку… отсюда.

Я игнорирую тяжесть, которую ощущаю в своей груди. Сделав еще пару затяжек, я выбрасываю окурок на землю.

Так будет лучше.

Ради моего душевного спокойствия. Ради клуба.

Так почему же у меня такое чувство, что это ошибка, которую я не могу себе позволить совершить?

Я смотрю в лицо Тазу.

— Сделай это незаметно. Дозер чрезмерно ее опекает. Гус и Лил тоже.

На его губах снова вспыхивает улыбка.

— Я когда-нибудь был пойман на учинении беспорядка?

Я фыркаю, что звучит почти как смех. Почти непринужденно.

— Слишком много раз, чтобы вести подсчет.

Таз — такой парень, который обладает навыками, позволяющими ему входить и выходить незамеченным. Но он не использует их. Он любит оставлять следы на своем пути. Он за весьма короткое время создал себе репутацию. Вот почему я начал называть его Тазом. Не только потому, что он чертовски быстрый и устрашающий, но и потому, что это прозвище ему подходит, он оставляет после себя следы разрушения со своими инициалами на них.

Я слезаю со своего байка, и мы направляемся к клубу.

— Однажды ты все же загремел за решетку. Я надеюсь, ты извлек урок?

— Ага, извлек.

Мы входим в здание клуба и продвигаемся к бару. Вечеринка подутихла. Байкеры и полуголые бабы с трудом держатся на ногах. Некоторые из них валяются в отключке на полу, диванах, а одна голая девица храпит прямо на барной стойке.

Лита наливает мне выпить.

Мне требуется всего секунда, чтобы осмотреть комнату и понять, что ее здесь нет. Единственное, что я вижу, — безбрежный океан серости. У меня в голове проносится образ того, как Дозер ведет Куколку в его комнату, и мои пальцы, обхватывающие стакан, напрягаются.

К нам направляется Стар. Она смотрит на меня, но, слава тебе Господи, что-то замечает в моих глазах, потому что проходит мимо и останавливается возле Таза, который принимает ее любовь.

Гриз хлопает меня по спине, чтобы привлечь мое внимание.

— Звонил Дидс, пока ты отсутствовал. Пэппи хочет встретиться. И Сонни Псих был довольно непреклонен насчет этого. Я сказал ему передать отцу, что я поговорю с тобой и дам ему знать.

Я вздыхаю:

— Ничего не получится. Только когда каждый Предвестник Хаоса сядет за стол обсуждения. После вечеринки. После голосования.

— Ладно. Я скажу им еще раз.

— Они придут на вечеринку Эджа?

— Да.

— Скажи им, чтобы держались поблизости в течение следующих нескольких дней, и после того, как проведем голосование, мы с ними поговорим.

— Хорошо.

К нам, спотыкаясь, подходит Боди, обхватив рукой одну из близняшек. Я думаю, это Ло, поскольку Лита, как правило, стоит за стойкой бара. Честно говоря, я никогда не мог отличить их друг от друга. Они для меня как две капли воды — латиноамериканки с длинными черными волосами, темными глазами и огромными розовыми татухами, которые соединяются друг с другом, когда они стоят рука к руке.

Нечленораздельно Боди спрашивает:

— Так что там с новой рыжей закуской? К ней правда нельзя пр-прикасаться? Поскольку, в противном случае, если она еще раз наклонится, я откушу от нее кусочек.

Он рычит и игриво кусает Ло за сиську.

Она хихикает и шутливо отталкивает его.

От его комментария мой живот скручивает в узел. В голове всплывает картинка, как я надираю ему задницу. Я разминаю шею, пытаясь снять часть напряжения, вновь образовавшегося там.

— Тебе придется какое-то время подождать, — встревает Гриз.

Боди прекращает заигрывать с Ло.

— Почему? Ты уже занял очередь? — потом он морщит нос. — Чувак, это чересчур. Она же тебе в дочери годится.

— Чего? Какого хрена?

Гриз выглядит ошеломленным. Словно такая мысль никогда не приходила ему в голову.

Глаза Боди расширяются до размера мячей для гольфа.

— О, Боже, мужик! А что, если она — твоя дочь, а ты, не зная этого, возьмешь и трахнешь ее? Это как гребаный инцест.

Я качаю головой и бормочу:

— Не как инцест, Дуралей. Это и есть инцест.

Лицо Гриза бледнеет, затем его глаза вспыхивают от раздражения.

— На хрена ты мне это сказал? Теперь я не… ах ты эгоистичный сукин сын!

Он толкает Боди назад.

Боди почти падает. Он смеется с таким надрывом, что Ло приходится приложить все свои силы в попытке удержать его на ногах.

— А что? Вполне возможно, — говорит он, после того как успокаивается.

Гриз рычит:

— Нет ничего невозможного, болван. Но это не значит, что ты можешь озвучивать любую пришедшую тебе в голову хрень.

— Ставлю сто баксов на то, что она и дня здесь больше не продержится, — заявляет Таз.

По лицу Гриза расплывается хитрая улыбка.

— Я принимаю эту ставку. Мы, рыжие, — упрямые. Если она захочет быть здесь, она останется.

— А ты что скажешь, — обращается Таз к Боди. — Если ты продолжишь цеплять всех клубных кисок и прыгать с ними в кровать, ты и сам обзаведешься парочкой внебрачных детишек. Тогда твоя старуха получит доказательство, что ты ходишь налево, и на этот раз она навсегда распрощается с твоей задницей, — выдает Таз.

Улыбка Боди мгновенно исчезает. Он впивается свирепым взглядом в Таза.

— Почему, мать твою, ты всегда приплетаешь ее?

— Просто предупреждаю.

— Обойдусь без твоих предупреждений. Не суй свой нос в чужие дела.

Я становился свидетелем этой перепалки бесчисленное количество раз. Дальше Боди будет намекать на то, что Таз имеет виды на его старуху. Таз никогда этого не отрицает, что только усугубляет проблему. Я знаю, что она не так уж сильно его привлекает, хорошо, это ложь, каждый брат находит ее привлекательной, но Таз не из-за этого постоянно достает Боди. Нет, Таз ненавидит любое проявление предательства. Поэтому он напоминает братьям об их связи со старухами при каждой подвернувшейся возможности.

Я поворачиваюсь к бару и, когда подходит Лита, говорю:

— Бутылку.

Она поднимает бровь.

— Джека, — поясняю я. Да-да, это одна из тех самых ночей.

Через несколько секунд она передает мне бутылку, заполненную на три четверти, но в ближайшее время я планирую исправить этот пробел.

Покинув главную комнату, я иду по коридору и поднимаюсь по лестнице на второй этаж, перешагивая две ступеньки за раз. По какой-то необъяснимой причине мои ноги останавливаются рядом с дверью Дозера, и я не могу двинуться с места, пока не удостоверюсь, что по другую сторону ничего не происходит.

Чтобы убедиться, я все же заглядываю в комнату для гостей, где обнаруживаю Ди, лежащего в отключке на кровати в гордом одиночестве. Эта картина немного ослабляет узел в моем животе.

Как только я вхожу в свою комнату, я не трачу времени даром. Я запрокидываю бутылку вверх дном и начинаю заливать в себя алкоголь. Мне нужно смыть вискарем этот паршивый день. Стереть изображения, заполонившие мою голову, и вернуться к тому состоянию оцепенения. Забыть о том, что копия Даны когда-либо входила в мою дверь.

Я пью и пью, пока не упиваюсь в хлам… и выпиваю еще немного.

Затем курю и расхаживаю из угла в угол. После чего повторяю ритуал.

Я провожу рукой по моим стриженным под «ежик» волосам. Обычно жесткие волосы, царапающие мои ладони, приносят мне успокоение, но не сегодня. Сегодня, чем бы я ни занимался, я не могу отключить свой мозг. Я не могу удержать свое прошлое под замком. Я не могу противостоять влечению к девушке, находящейся в другой комнате.

Пребывая в хмельном угаре, я делаю что-то колоссально глупое. То, что, я знаю, я не должен делать. Но если я не напомню себе о том, почему мне нужно держаться от нее подальше, я ворвусь в комнату Дозера и сделаю что-то еще более глупое.

Мне нужно похоронить надежду на то, что, возможно, с какой-нибудь другой девчонкой я смогу забыть свое прошлое и построить будущее.

Я сажусь на корточки, протягиваю руку под кровать, вытаскиваю свою черную спортивную сумку и кладу ее на кровать.

Я тяну за бегунок молнии. Мой желудок ухает вниз, а дыхание замирает. Дыра в моей груди становится еще шире. Жгучая, обжигающая боль простреливает грудную клетку и валит меня с ног. Я тяжело опускаюсь на кровать. Бутылка падает на пол, и ее содержимое выливается. Я наклоняюсь вперед, обхватываю ладонями лицо и стараюсь избавиться от боли с помощью гнева. Это единственный способ, которым я могу помешать себе развалиться на части. Когда я балансирую на грани горя и печали, я толкаю себя на грань гнева.

Я проклинаю Дану. Бога. И себя.

Это была моя гребаная вина за попытку спасти бродяжку. За попытку изо всех сил держаться за того, кто привык находиться в бегах. Кто ценил свою свободу выше всего остального. Выше всего того, что я пытался ей дать. Даже когда пытался отдать ей всего себя без остатка.