Карина
— И вот моё первое условие, — слова прошлись как наждак по нервам. Я вздрогнула и ощутила, как его дыхание всколыхнуло мои волосы. Это было страшно — понимать, что это последнее, что я могу ощутить рядом с ним. Ведь дальше все будет только хуже, дальше будет раздельное проживание, дальше будут короткие мимолётные встречи, когда он будет приезжать за детьми, возможно, переброс незначительными фразами. Мы перестанем быть супругами, останемся родителями.
— Условия? — переспросила я, ощущая, как внутри у меня поднималась волна неправильного огня, который готов был спалить все дотла, выжечь на месте души пустыню, которая будет покрываться пеплом раз за разом. — Ты считаешь, что можешь выставлять мне какие-то условия?
Валера так многозначительно хмыкнул, что я снова вздрогнула.
Он так обычно вёл себя, когда пытался склонить меня к чему-то. Многозначительно ухмылялся, говоря глазами: «я же знаю, ты этого тоже хочешь, ты хочешь этого не меньше, чем я. Ну поломайся, мне нравится тебя уговаривать».
— В нашем законодательстве не прописано, что я должна выполнить какие-то условия для того, чтобы развестись с супругом.
Его ладони прошлись мне по плечам, оставляя за собой отпечатки. Мне хотелось одновременно толкнуться ему навстречу спиной, прижаться к сильной груди, и чтобы его горячие руки меня обняли со всех сторон. Я очень часто любила так делать, когда что-то шло не по плану. Я подходила, тыкалась ему в плечо носом, он обнимал меня так сильно, как будто бы закрывая от всего мира. И мне очень сильно хотелось сейчас сделать так же только, чтобы он закрыл меня от себя.
Потому что самым главным чудовищем в этом мире являлся он.
Я хотела, чтобы он защитил меня от себя. Неправильно испытывать такие чувства к одному человеку, которого до ужаса боишься, в данной конкретной ситуации, и которого больше всего любишь.
Это как любить чудовище.
Знать, что оно — зло, но все равно любить.
Как в той песне… сестра, я полюбила монстра.
Такого, который только рядом со мной будет бережным, ласковым, а для остального мира станет абсолютным злом, если я заплачу.
Наверное, я просто какая-то ненормальная, раз у меня рождались такие мысли.
— Условий никаких для развода не нужно, — сказал тихо Валера и сделал шаг назад, лишая меня своего тепла. Я чуть не завизжала от этого. Потому что хотя бы на расстоянии ладони, я все равно чувствовала его тепло. — Но у нас с тобой немножко другая ситуация. Понимаешь, какое дело, я тебя люблю. До потери разума. Я тебя люблю примерно так же, как хочу. И ты меня любишь, хоть и не хочешь. А когда в дело вступают чувства, ни о каких доводах разума разговора быть не может, и если мы сейчас с тобой не придём к какому-то общему знаменателю, то мы расхреначим друг друга так сильно, что потом будем до конца своих дней собирать куски по кустам, и поэтому у меня есть условия. В первую очередь, чтобы ты сама себе не навредила.
Запоздалое осознание того, что мог попросить у меня Валера, настигло внезапно.
Я облизала губы и медленно обернулась к мужу.
Он не ухмылялся.
Он сложил руки на груди и был предельно серьёзен.
В глазах не блеснула ни разу тень усмешки.
— Что ты хочешь? — спросила я дрогнувшим голосом. Казалось, будто бы у меня ангина и говорить было физически больно.
— Я хочу всего лишь одного. Кое-что такое, что ты уже имеешь, но от чего отчаянно хочешь избавиться…
Валера провёл языком по губам и склонил голову к плечу.
— А взамен ты получаешь тихий, спокойный развод. Я соглашусь на все твои условия, которые ты выдвинешь. Если скажешь мне не попадаться тебе на глаза — хорошо. Если скажешь достать перо из задницы павлина — хорошо. Если скажешь, что замуж решишь выйти — не совсем хорошо, но я как-нибудь наступлю на горло своему чувству собственничества. Не будет хорошо только в одном случае…
Валера чеканил слова, словно бы не он был виноват, а меня обвинял во всем. От этого сильного, звучного голоса у меня мороз бежал по коже…
— Будет плохо, если ты попробуешь забрать детей. Дети остаются той величиной, которая не движется ни к тебе, ни ко мне. Мы имеем общие права на них. Ты получишь самое хорошее содержание. Тебе не надо будет никогда работать. Мы пропишем то, что на протяжении определённого промежутка времени я должен буду помимо содержания как-то ещё материально компенсировать твою заботу о детях. Давай будем откровенны. Когда ты что-то просила для себя, я никогда ничего не имел против, потому что я знал, что это компенсация того, что ты отдаёшь свою жизнь нашим детям. Так вот.
Валера вскинул голову, дёрнул подбородком вверх, сделал шаг ко мне. Его пальцы отвели у меня прядь от лица, заправив её за ухо, а потом муж, наклонившись, прошептал:
— Мое главное условие, Карин. Я же не дурак, я же прекрасно понимаю, что произошло и почему ты соврала. Я же понимаю, что сначала ты не говорила мне про беременность из-за того, что не знала, как это сделать, правильно? Может быть, как-то красиво. Что там у вас, у женщин, в голове. Но потом ты мне не сказала про беременность, потому что ты уже убила этого ребёнка. Ты уже мысленно согласилась идти на аборт. Ты уже подписала приговор новой жизни, и моим единственным условием к разводу будет только то, что третий ребёнок у нас родится. И все.