С утра шёл снег

Глава 15. Аля

Толстая девица смотрела, стоя в проеме открытой двери, как я мою унитаз в ее номере. Та самая, чья мамаша желала иметь у нас пятизвездочный сервис по цене хостела.

Что-то дамы не видно. В море изволит тонуть? Дочь отправила надзирать, достаточно ли тщательно я надраиваю отхожие места. Девушка смотрела равнодушно. Моя худая персона занимала ее не больше, чем мыльная тряпка в моих руках.

— Куда здесь люди ходят отдыхать вечером? — вдруг спросила она в мою согнутую над корытом душевой кабины спину.

— В смысле? — я оглянулась удивленно. Дурацкий вопрос. Вот же площадь перед самым носом. Рядом с ней с десяток заведений. Вот набережная полукругом возле бухты. Там кафе и ресторанчики друг у друга на головах сидят. Выбирай, не хочу.

— В караоке по-соседству, — честно прикололась я. Не такая уж это смешная шутка. Желающих дуть пиво и горланить немузыкально текст с экрана находилось каждый вечер предостаточно.

— Давай пойдем туда сегодня. Мама уехала в Город, а мне одной идти неловко. Пиво я оплачу, — барышня глядела на меня каким-то примороженным взглядом. Хоть бы улыбнулась или представилась для начала.

— Давай, — легко согласилась я. Все равно собиралась туда вечером. Айк просил помочь с залом, несмотря на выходной. Самолет вернет доктора на родную землю в ноль часов. Время есть.

— Меня зовут Наташа, — сказала барышня ровным голосом. Заказала большой стакан портера, пила его так же бесстрастно, как выговаривала слова.

Я назвала себя в ответ.

— Я за рулем, — ответила на немой вопрос о пиве.

Наташа в той же спокойной, молчаливой манере прикончила свой стакан.

— Ты как, нормально сидишь? — спросила я сквозь бесконечное страдание женского голоса про все, про то же самое. Глаза, руки, ноги, губы и вся анатомия любовного дела. Караоке набирало обороты.

Наташа кивнула. Я ушла на пост к кофе-машине. Здесь было гораздо тише и пахло приятно. Девушка явилась следом. Села тяжело на стул в углу. Стакан, опять полный пристроила на сжатых тесно коленях.

Прогнать? Пусть торчит. Мне не мешает. Я варила нескончаемый кофе. Наташа сидела, все так же молча в углу, тянула свое горькое темное пиво.

— У тебя есть парень? — открыла она рот. Смотрела мутным глазом.

Я небрежно передернула плечами:

— Есть.

— Правда, что все они любят тощих и блондинок?

— Что случилось? — я не хотела знать, если честно. Бросил ее, наверняка, какой-нибудь придурок. Страдания страдальческие. Дошло. На таблетках сидит. Потому и тормозит постоянно. Сейчас накидается пива и устроит нам толстушка веселую жизнь. Подобная фигня попадалась мне по жизни. Я поискала глазами кого-нибудь из ребят. На всякий случай.

— Сегодня должна была состояться моя свадьба. Бракосочетание, — похоронным голосом объявила моя собеседница. Хлебнула теплого пивка. Заткнулась.

Я молчала. Где ее мамаша? Знает про все и свалила подальше. Молодец! У меня был собственный опыт общения с матерью. Отчего-то я считала, что мой случай редкий. Как гремучая змея в родных северных широтах. Не знала, выходит, про эту жизнь ничего.

— Он умер? — прикинулась я недалекой дурой. Воспользовалась паузой и отошла к двери. Впустила звук и запах моря в зал. Закурила на пороге.

— Он пришел три недели назад и сказал, что встретил другую девушку и полюбил, — рассказала ровным голосом Наташа. Свежая история, ничего не скажешь. Не понимает, дурочка, как ей повезло. Он мог вообще тянуть до последнего. Тупо не явиться сегодня в ЗАГС. Реально повезло. Деньги за банкет, наверняка, удалось вернуть. И платье.

— Потом я узнала, что это моя лучшая подруга. Худенькая блондинка. Такая, как ты, — барышня оторвала глаза от пива и посмотрела на меня. Слез я не увидела. То ли они закончились, то ли таблетки держали ее на краю. История светила новизной чем дальше, тем резвей.

— Банально это и скучно, — с неприятной трезвостью согласилась Наталья с моим молчанием. — Мама права. Мне повезло, что он заранее рассказал. Мы не потратились. Не так сильно, как могли бы, если бы Сережа сбежал сегодня. Просто на свадьбу не пришел, — закончила девушка, лишив меня любых слов. Слезы выступили, не смотря на заслоны химии, из голубых глаз. Катились по круглым щекам. Крупные. Прозрачные. Полные плечи не тряслись. Опустились вниз, заставив руки безвольно упасть вдоль большого, рыхлого тела. Пустой стакан с глухим звуком стукнулся о линолеум.

— Не реви, подруга. В жизни бывают вещи и похуже, — я присела перед ней на корточки. Стала белым вафельным полотенцем стирать воду с побледневших щек. Всучила стакан с минералкой для успокоения.

— Какие? — бледная искра интереса проскочила за стеной ее горя.

— Смерть, к примеру, — улыбнулась я открыто и несообразно случаю. — ее нельзя отменить или переделать. Нельзя ничего доказать. Ибо некому. Тупо тот, к кому ты обращаешься, больше не существует. Ноль. Стена. Хоть всю голову разбей. Ты остался один на один со своей глупой злостью и детской обидой. Твой Сережа хотя бы жив. Есть, кому мстить. Похудей, перекрась волосы, купи черный мазерати и езди перед его носом. Туда-сюда. Что бы сдох от отчаяния, от того, как он страшно пробросался. А лучше наплюй и забудь. Не трать свою жизнь на это. В мире столько красивых мужиков с во-от такими членами, — тут я наглядно показала с какими.

Наташа посмеялась одними губами. Взгляд ее снова уполз внутрь. Я не надеялась слишком на свои слова. Предательство. Чтобы пережить его, нужно время. Я — в курсе.

Пять лет назад.

— Не засыпай, детка, иди к себе, — против логики мужские руки обнимают меня сильнее. Влажное горячее тело, слегка липкое местами. Простыни сбились в комки. Все подушки на полу, кроме одной, самой маленькой под нашими щеками. В воздухе душный запах роз, французской смазки и сигарет. Я заключаю пальцы мужчины в замок на себе. Прижимаюсь плотно спиной к нему. Никуда я не пойду. Ни в какую свою детскую. Я выросла. Надоело.

— Я прошу, иди, — Олег улыбается и целует меня в макушку. Обнимает для верности левой ногой. Я благодарно трусь скользкой попой по его уже спящему члену. Устал, наработался сегодня, бедняжка.

— Скандал утром будет, — притворно вздыхает Олег. — Я маркиз де Сад. Ждет меня Бастилия. Или костер.

— Ничего не будет, — небрежно говорю. Спать.

Слышу сквозь сон, как открылась утром дверь в спальню. Пауза. Закрылась. И все. Я выбралась из-под просыпающегося Олега. Семь утра. Пора. Школу я прогуливать не собираюсь.

— Перестань курить на кухне. Существует для этого курительная, — раздраженно заявила Аля, входя в дверь. Моя мать.

Ей всегда нравилось, когда я называла ее по имени. Вроде как мы сестры. Или подруги. Она старшая, я младшая. Хотя не тем, ни другим мы никогда не были. Даже не начинали. Высокая, стройная. Почти натурально красивая. Я похожа на нее, как чертов клон. Двадцать лет в минусе. Отсюда: никаких забульбенистых причесок, километровых каблуков и чудесных платьиц. Стрижка. Вечные джинсы. Кеды, в пиковом случае — балетки. Я даже пыталась есть побольше пирожных, что бы растолстеть. Не походить на нее так сильно. Одно роднит нас абсолютно. Слабы мы обе на передок. Так говаривала когда-то моя бабушка. Мама отца. Я ее почти не помню.

Никак не реагируя на замечание, я вытащила из холодильника батон докторской колбасы. Лично вчера притащила эту вредную еду в дом. И буду есть. С хлебом. Пусть она сдохнет от зависти на своей вечной диете. Зажав сигарету в зубах, я отрезала толстые куски. Дым плыл по воздуху, утекая в приоткрытую щель окна. Аля скривила идеальные губы, забыв на секунду о морщинах. Терпела. Сели на противоположных концах дубового стола. Моя разделочная доска с бутербродами. Сладкий честный кофе в аляповатой китайской кружке. Пепельница с дымящей сигаретой. Ее мюсли тонут в обезжиренном кефире и зеленый чай, почти невидимый в костяном фарфоре.

— Доброе утро, девочки! — Олег вошел в гробовую тишину нашего завтрака. Свежий, подтянутый, энергичный. Глаза блестят. Губы припухли красно. Какие сорок пять? Тридцатник, не старше. Модная щетина, костюм, галстук, часы, туфли, парфюм. Безупречен. Эспрессо в белом императорском фарфоре подан ухоженными руками прелестной супруги, как финальная точка идеального утра. — Спасибо, дорогая, — он как бы коснулся губами нежной щеки.

— Ты готова? — повернулся ко мне. Мой лицей торчит по дороге в его министерство. Восемь раз сказали «до-о-нн!» часы в гостиной. Пора.

Целовал меня в машине, как дурной восьмиклассник. Еле вырвалась. Чуть на первый урок не опоздала. Литература. Моя любимая. У единственной из всего класса. Это физмат школа.

— Ты не можешь продать квартиру. Она принадлежит твоей дочери.

— Только половина. Старая дура завещала ее нам обеим. Но я все уже сделала. Дала денег, кому полагается, и квартира теперь полностью моя, продам в конце месяца.

Муж и жена говорили громко, не стесняясь. Я аккуратно прикрыла за собой входную дверь. Слишком рано вернулась сегодня домой. Неожиданно. Здесь это опасное дело. Можно вляпаться в любое дерьмо. Проверено неоднократно. Я осталась стоять у большого зеркала в темноте прихожей. Не люблю подслушивать. Гниль какую-нибудь запросто можно узнать. Но входить еще противнее. Подожду.

— Ты не продашь квартиру, я возьму адвоката и не позволю, — резкий звук отодвигаемого кресла. Мужчина встал.

— Ты не успеешь. И не посмеешь, — довольный женский смех. — Вальтер сделал мне наконец-то предложение. Смотри. Три с половиной карата. Не Тиффани, как ты в свое время, но тоже не плохо. Мы уезжаем в Женеву. Я не могу жить там без собственных средств. Мало ли…

— Сколько отдашь дочери? — тихая злость.

— Нисколько. Зачем? У нее же есть ты, — насмешка. Щелчок зажигалки. Курит. Это редкость. Неужели нервничает?

— Возьмешь с собой в Европу?

— Ну, уж нет! Она ужасно не слушается, грубит всегда. Одевается хуже мальчишки. И потом. Взять с собой эту малолетку, чтобы она залезла к Вальтеру в постель? Так же, как в твою? Слава богу, я еще в своем уме.

— Совести у тебя нет, — выдох обивки кресла под тяжелым задом.

— Совести? У меня?! Ты мне говоришь про совесть! Ты трахаешь девчонку третий месяц чуть ли не у меня на глазах! В нашей спальне! Ей только пятнадцать вот-вот исполнится! — заорала Аля, как обворованная тетка с Сенного рынка.

— Так ты знала? С самого начала знала и молчала? — оторопь.

— А что я должна была сказать? Бедная девочка… — притворное вздыхание.

— Девочка? Ну, девицей она не была. Совсем, даже наоборот. Кто-то из твоих бесконечных дружков постарался! Или все по очереди?!

Они заорали хором. Всякую гадость. Одна, задыхаясь от ревности и обиды. Другой — от облегчения и возможности тупо поорать. Выговориться. Я заткнула уши, села на пол между дверями и шкафом. Я нищая, бездомная сирота. Никого у меня нет. Даже собаки. Плевать. Равнодушно разглядывала трещины в темном лаке старинного дерева. Сквозь них проглядывала тонкая роспись. Цветы. Кто их замазал, когда?

— Я хочу тебя усыновить. По всем правилам, — решительно заявил Олег, выковыривая меня из-за шкафа. Его супруга громко треснула дверью, скрываясь в своей спальне. Будуаре, как она выражалась. Забавно.

— Я девочка. Нас обычно удочеряют, — ухмыльнулась я. — Я хочу поставить условия. Иначе не соглашусь.

— Не понял, — не понял Олег. Стоял столбом, смотрел, как я стягиваю высокие кроссовки, не расшнуровывая. Носком об пятку. Присел на корточки, дернул за шнурки. Те, завязанные насмерть моим придурком-одноклассником, не поддавались.

— Я буду, есть, что хочу, одевать, что хочу, — я прикурила над его головой сигарету.

— Перестань курить везде! — Олег порвал шнурки пальцами. Стянул резко кроссовки, успел поймать рухнувшую меня. Обнял.

— Курить буду, где захочу, когда и сколько, — сказала уже ему в губы. Приняла поцелуй с удовольствием. За дверью будуара скрипнула паркетная плашка. Подслушивает красавица Аля. Наверняка. И подсматривает. Олег прервал нежную сцену.

— Посмотрим, — неопределенно бросил без улыбки. Отобрал сигарету. Сунул себе в рот. Затянулся и пошел вглубь квартиры.

Дверь будуара приоткрылась. Она. Стоит, наряженная к выходу в темно-изумрудный костюм от Гальяно. Этот цвет идет нам обеим бесповоротно. Бабушкины серьги с уральскими камнями. Мое наследство. Подсвечивают зеленым порочным огнем рыжеватый оттенок умело растрепанных светлых кудрей. Мои глаза, нос и рот. Даже брови. Жесть. Пару секунд мы смотрим друг на друга.

— Что? — я нагло оскалилась. Аля вздрогнула и быстро закрыла дверь. Захлопнулась.

Как оказалось, навсегда. Больше я ее никогда не видела. Она разбилась в своей шикарной ауди на превосходной дороге в золотой Швейцарии. Не вписалась в поворот. А вписалась в грузовик. Я даже фоток с похорон не смотрела в инсте.

Самолет Егора опаздывал на час. Дождь проливной. Мокрый холод лез под короткую юбку, когда курила одна под козырьком специальной площадки. Примороженная Наташка своим невыплаканным горем пробила дыру в моей личной стене.