С утра шёл снег

Глава 25. Искусство говорить «нет»

— Вообще-то, девушка, вы нам не подходите. Но за неимением гербовой, пишут на простой, — заявила дама, принимая меня на работу. Невероятно полная, с бюстом таких размеров, что глазам отказываешься верить.

Я опустила голову, пряча улыбку. Конкуренции здесь не было никакой. И быть не могло. При такой зарплате.

— Я поеду, — сказала я близнецам на утро.

Наша похмельная компания выпросила кофе в спящей кафешке на берегу. Пенсионеры и физкультурники увлеченно встречали солнце пассами утренней зарядки. Чайки охотились в тихой воде. Корабли стояли на рейде в прозрачном горизонте. Свежо. Я, закутанная в рубахи близнецов, глотала обжигающий кипяток, щедро сдобренный растворимым кофе и сахаром.

— Угораздило же, — хмуро высказался Кас. Сел верхом на лавку справа от меня. Левая рука на спинке, правая на столе. Водит пальцем по краю дымящегося стакана. Сквозь виноватую печаль явно просвечивает довольная сытая радость. В первый раз у них такое? Врядли.

— Да ладно тебе, — я отвернулась от его глаз. — Все этого хотели.

Было и было. Прошло. Пора разбегаться. Слева оседлал лавку другой рыжий. Правая рука на спинке, левая на столе передо мной. Кольцо.

— Не уезжай, — попросил младший брат. Обнял меня за плечи.

— Руку убери. У нас договор, — тут же отреагировал старший. Напрягся.

Надо уходить. Точно надо.

— Мальчики, не ссорьтесь, — миролюбиво проговорила я. — Никакая женщина не стоит мужской дружбы. Поверьте мне, как женщине.

Я засмеялась, вытащила сигарету из пальцев Каспера. Пора. Быть пресловутым яблоком раздора для двух рыжих братьев я совсем не желала. Отнюдь. Пустота внутри, что организовал мне серьезный генерал, никуда не делась. Кыш!

— Работаешь? — услышала я в бессчетный раз.

Зря смеялась над фразой администратора. Толстая Роза оказалась права до невозможности. Выглядела я у подъезда отеля неуместно, чересчур длинно и не по правилам. Во-первых, девушка. И, во-вторых, и в-третьих. Униформа не спасала никак. В мою тощую фигуру не верили мамаши семейств на коровообразных кроссоверах, не желая доверять ключи. Предпочитали корячиться собственноручно в заковыристой географии подземной парковки. Девушек-подруг важных дяденек в седанах я откровенно раздражала. Сильный пол на серьезных машинах я приводила в замешательство, пробуждая желание удочерить и поиметь на всякий случай. Или хотя бы попытаться. Но только не позволить мне парковать свое дорогостоящее чудо. Водитель я нормальный. Четыре года на этой автомобильной свадьбе. Если бы не навык, то вылетела бы уже через час с работы, как пробка из пресловутой бутылки.

Снять меня вечерами пытался каждый, если не второй, то четвертый. Просто несчастье какое-то. Раздражало повышенное внимание меня зверски. Но я терпела. Не в зарплате дело. Деньги есть. Я тупо не желала оставаться с собой наедине. Дурнотная тоска, крепко застрявшая во мне третьего дня, не отпускала. Присела на сердце нелепым, острым сожалением. О чем? О несбывшемся. О том, чего на самом деле не было, и быть не могло.

Я тряхнула головой, прогоняя осточертевшие мысли.

— Ты уберешь машину на стоянку или мне самому? — сердитый голос вернул меня к действительности. Ошиблась, ну надо же.

— Да-да, конечно, — я низко опустила голову и двинулась к машине.

Седан вольво. Коряво стоит. Водитель, видать, умелец еще тот. Туфли оксфорд. Брюки со стрелками. Взяла ключи из руки в рыжей гловелетте. Надо же, не жарко ему в коже.

— А мужчины-парковщика нету? — растерянный вопрос.

— Не любите женщин? — я резко подняла лицо в упор на говорившего. Достали, ей-богу!

— Люблю, — растерялся мужчина. Русый, не лысый, без бороды. Лет сорок. Испуганный. Поло от Лакост.

— Не переживай, дядя. Я доставлю твою ласточку в лучшем виде, — с интонацией извозчика посмеялась я.

Старый туксон с помятым правым задним крылом припыхтел ко входу. Молодая женщина за рулем. Три детских кресла с разновозрастными отпрысками. Это недешевый отель. Категория автомобиля слабо вписывалась в здешнее меню. Дети, к тому же.

Женщина вышла, оставив ключи в замке зажигания. Дети. Самый младший приклеился на грудь. Средний ухватил маму за широкую штанину. Старшая девочка уверенно впереди матери вошла в зеркальные двери. В машине пахло тем самым непередаваемым детским запахом и яблоками. И старым пластиком салона. Швейцар дядя Гриша поволок к лифту чемоданы.

— Лола, не в службу, а в дружбу. Слетай в третий люкс, что-то им там нужно, — попросил пожилой мужчина, вернувшись на пост у входных дверей. Я кивнула. Моя смена закончилась пять минут назад. Мне не трудно.

Знакомая компания. Самый мелкий утюжит ладошками и коленками палас. Двое других внимательно глядят в телешоу. Все едят кукурузные хлопья и молоко. Причем, младший прямо с пола, зажав соску бутылки в зубах, как сигару.

— Мы оплачивали детскую кроватку, а ее нет, как нет, — сообщила мамаша, не прерывая телефонного разговора. Зажав аппарат между ухом и подбородком, она решительно мешала что-то белое в кастрюльке. Кухня в номере — весьма распространенное явление местного вип-дизайна.

— Да, мы прибыли. Все отлично. Все нормально себя чувствуют. Передай своему братцу, что он козел, — услышала я на выходе.

— У вас нет услуги няни? — спросила у меня мать семейства, когда дядя Гриша ушел, втащив в боковую спальню громоздкую детскую кроватку.

— Сегодня вряд ли. Слишком поздно. Завтра можно попробовать найти, — улыбнулась я, глядя, как она перекладывает уснувшего на ковре малыша. Кирюша, как ты? Мелькнула теплая мысль.

— Натусик, посмотри за братьями. Я ненадолго уйду, — женщина не стала проверять, что и как ответит ей старшая дочь. Та, с привычным спокойствием переместилась с дивана на пол у границы между детской теперь комнатой и общим залом. Скрестила ноги по-турецки на коротком ворсе паласа. Ела медленно хлопья и смотрела в телек.

— Пошли, составишь мне компанию, — велела решительная женщина, и мы отправились к лифту.

— Устала, — сообщила мне моя спутница, опускаясь на лавку ближайшего ресторанчика. Шашлык, море, ночь. Все как всегда. Хорошо. — Две тыщи верст отмахала.

Я кивнула. Знала по себе, что это такое в один руль. Спина, наверняка, отваливается.

— Катерина, — она представилась, протянув мне узкую сухую ладонь. Твердая и резкая в ярком платье цвета лайм.

Я пожала и назвала себя.

— Смертельно хочу шашлыка. Детям нельзя. Хоть сейчас наемся, пока спят. И кружку пива, — она рассмеялась хриплым смехом. Над собой.

— Куришь тоже втихаря? — улыбнулась я.

— Да. Приходится. Мой первый бывший — борец за ЗОЖ. Это он оплатил гостиницу и отпуск. Узнает, что курила при детях, вони не оберешься, — Катерина обеими руками притянула к себе блюдо. Мясо, овощи, зелень. Аджика в широкой плошке. Тонкий пергамент лаваша. Пиво в запотевшем бокале.

— Сколько их было, твоих бывших? — интересно. Я оторвала полоску хлеба. Макнула в аджику. Острая.

— Официально? Все трое. Алименты платит только один. Отец Наташи. Два других только обещают, — Катерина ела с удовольствием. Не спеша и с чувством.

— Девочки! — сунулся к нам, было, чей-то национальный нос.

— Пошел в жопу, — беззлобно отправила его вон распорядительная Катя. — Я сама на четверть армянка, но курортную эту братию терпеть не могу.

— Это от того, что у тебя уже трое детей. Наотдыхалась? — засмеялась я. Взяла аккуратно вилкой самый маленький кусок мяса. Надо есть.

— Шутишь? Дети — это лучшее, что есть у меня. Их отцы, правда, не идеальные образцы, — Катя громко расхохоталась нелепой рифме. — Но я со всеми ними дружу. Папин день соблюдаю регулярно. Ну и деньги на деток отжимаю, как могу. Они все нормальные парни. С работой им, правда, не всегда везет. Слушай, зачем мы влезли в эту тему? Ну, ее! У тебя тут компания есть?

Катерина смотрела на меня с некоторой надеждой. Я вздохнула:

— Нет. Я только третий день здесь живу. Не знаю никого, — и, слава богу, могла бы честно добавить.

— Вот и отлично! Пойдешь со мной завтра на праздник. Я обязана присутствовать. А ты поможешь мне, побудешь няней. Подзаработаешь. Деньги тебе, наверняка, нужны, — она оглядела придирчиво мой демократичный джинсовый сарафан. Кивнула своему выводу.

Я сделала глоток колы и согласилась.

— Это никуда не годится! — заявила на утро Катерина.

Я явилась пред ее светлые очи, как было условлено, в девять утра. Короткая юбка и топ. Балетки на ногах.

— Сейчас я тебе что-нибудь подыщу, — Катя зарылась в недра шкафа. Говорила оттуда, не оборачиваясь. — Мы идем на большой детский утренник. Будет вся местная бабская элита. Жены и подруги с детьми и собачками, нянями и гувернантками. Выставляются друг перед другом, кто во что горазд. Я веду колонку в Большом Женском журнале, поэтому следует соответствовать и выглядеть столично. Недешево, надежно и практично. Вот!

Она протянула мне белое льняное платье. На хозяйке оно, наверное, уходило в пол. Мне пришлось на середину икры. Мешок с рукавами. Удобно.

— И поясок, — Катерина подвела меня к зеркалу. Длинная белая фигура перерезанная по центру зеленым кушаком. Загорелые руки, ноги и шея вызывают в памяти чернокожих горничных с плантаций рабовладельцев южан из старых фильмов.

— Волосы оставим, как есть, — моя нанимательница обошла меня кругом. — Губы подкрась и двинули. Какая ты высокая. В модели не пробовалась?

— Нет. Я уже старая для этого, — я улыбнулась, расчесав волосы пальцами. Отросли ниже плеч, вились беспардонно в разноцветные локоны.

— Это точно. Сколько тебе? — Катя подняла с пола разряженного в матросский костюмчик сына. Протянула мне.

— Двадцать два, — усмехнулась я, припомнив запись в паспорте. Малыш легко пошел мне в руки. Привык к няням.

— Да ну? Никогда бы не дала, хотя у меня с женской атрибуцией всегда нормально было, — женщина решительно, как все, что делала по жизни, повела свою армию к лифту. Ее слишком узкий и слишком алый костюм смотрелся бы вульгарно, но яростная независимость, жестко окружавшая ее и всех, кого она брала под крыло, затыкала невидимых зрителей бесповоротно. Я с детской сумкой на плече и малышом на левом бедре пошла в арьергарде.

Газон размером с футбольное поле. Белые палатки спасают гостей от плывущего все выше солнца. Детские разноцветные увеселения. Аниматоры и неслышные официанты. Дети. Девушки от пятнадцати до ста. В красивом или элегантном, кому как повезло. Мужчины бородами и скучающими лицами светятся, как редкие животные на планете женщин. Я в сотый раз представлена очередной материнской банде как столичная заклинательница младенцев.

— Я не держу у себя нянь моложе сорока. А вы рискуете? — ухоженная брюнетка вежливо ткнула французским маникюром в ножку малыша на моих руках. Он заснул благородно в этом жарком раю. Весил он прилично. Мои привыкшие к подносам руки держали ребенка крепко. Сесть хотелось безумно.

— Мне не о чем переживать. Мужчины в моем доме — вещь преходящая, — посмеялась Катерина. — Лола, дружочек мой, вон в той палатке есть кроватки.

Снова глупая рифма. Ее манера высказываться мне определенно нравилась.

Я с облегчением пристроила ребенка на диван в тихой заводи самого дальнего шатра.

— Где здесь можно покурить? — тихонько спросила у дородной женщины в белой униформе.

— Увы. Нигде, — улыбнулась она. Посмотрела в мое грустное лицо. Поколебалась. Рабочая солидарность сообщества нянь победила. — Иди вон туда, за палатку с едой. Я присмотрю за твоим питомцем.

Между забором и полотняной стеной сновала деловитая обслуга. Пара-тройка затяжек возле белой железной бочки и стремглав обратно. Старшая дочь Катерины весело болтала с красивеньким подавальщиком в униформе. Белый цвет царил над всем, лживо уравнивая это все. Наташа. Скоро тринадцать. Мне не понравился взгляд, каким она улыбалась парню. Веселая провокация. Невинная и откровенная сразу. Я сама начала во столько же.

— Ой! — Ната выбросила сигарету в урну, заметив меня. Глянула притворно-испуганно и убежала прочь. Ее кавалер обернулся и рассматривал меня с известным интересом.

— Ты няня? — он чиркнул зажигалкой. Растянул красивые губы в улыбке.

А кто же еще, кретин? Первая статс-дама? Я отвернулась.

— Игорь, — он подошел вплотную.

— Отвали. Увижу еще раз возле девчонки, вылетишь с работы на раз-два, — я не стала оборачиваться.

— Пф! Не очень-то хотелось. Я малолетками не интересуюсь. Приходи вечером сюда, пообщаемся, — он попытался дотронуться до меня.

Я передернула плечами. Нет. Выбросила окурок в ведро с водой и пошла обратно.

Дальний шатер вдруг вспыхнул, как факел. Бешено красиво и страшно. Боже! Я понеслась туда. Внезапный ветер раздувал яркое пламя огромным безумным пузырем, сжирая полотно палатки с яростной скоростью. Ор поднялся мгновенной истерикой. Я споткнулась о низкий бортик фонтана и упала в неглубокую воду. Вперед! Ни о чем я не думала. Только бы успеть. Знакомая толстуха в униформе выла у кромки огня, как пожарная сирена. Наплевав на все, я натянула на голову мокрый подол и метнулась в горячую прореху. Малыш не шевелился в клубах сизого дыма. Пластик душил невозможной вонью. Умер? Схватила и вылетела назад. Рухнувшая палатка выдохнула жарко в спину.

Он даже не проснулся. Дышал у моего загнанного сердца ровно. Тук-тук-тук. Какой-то мужчина резко спросил:

— Еще там люди есть?

— Нет-нет. Только этот, — тетка пришла в себя. Размазывала черную сажу по мне сухим бесполезным полотенцем. Охрана уродовала все вокруг пеной огнетушителей. Остальные участники праздника проверяли себя и знакомых.

— Как ты могла оставить ребенка? — брюнетка с маникюром подобралась ко мне сзади. — Ты преступница!

— Я? — я, наконец, пришла в себя и огляделась. Тут проснулся малыш. Заорал во всю глотку, требуя маму и еду. Пах, как не прожаренный шашлык.

— Тебе доверили ребенка! Ты бросила его в опасности! — не отступала дама.

— Я? — повторила я растерянно, как дура. Местное население собралось вокруг нас тяжело пыхтящим животным. Сообразило: вот же оно! Виновный в жутких событиях нашелся. Спустило себя с поводка. Сожрать! Содрать кожу заживо! В костер!

Мальчишка орал. Бабы всех возрастов подхватили его голодный вой. Вспомнили все слова, что учили в детстве. Поперли. Кольцо вокруг меня сжималось. Бледные, испуганные до ненависти морды с яркими губами. Я трясла ребенка, как грушу и пятилась к сгоревшей палатке.

— Дамы! Успокойтесь. Возгорание ликвидировано! Все хорошо, что хорошо кончается. Мы во всем разберемся. Все хорошо, — высокий мужчина прорвался ко мне сквозь осатаневшую толпу. Загородил собой. Приятный баритон с непонятным акцентом. За ним влезла сердитая Катерина.

— Так! Что за крик? Вы испугали моего сына. У него стресс! Это моя няня и я сама решу, что с ней делать! — чеканила она резким хриплым голосом, забирая у меня ребенка и тут же, без всякого стеснения, расстегнула жакет, прикладывая орущего младенца к груди. Тот заткнулся и зачмокал. Воцарилась долгожданная отрезвляющая пауза. Кошмар вокруг завис. Застыл на одной ноге.

Меня вдруг крупно затрясло. Я вспомнила. Черные точки парящей копоти. Схлопывающийся, жирно-красный потолок шатра за спиной. Жар и вонь. Удар в лицо травы газона. Больно! Все.

— Ну, что прикажешь теперь с тобой делать? — смеялась Катя. Смотрела, как я любуюсь в отражении синяком на лбу. Приложилась, свалившись в обморок. Ожогов вроде нет. Я распахнула полотенце на себе и попыталась оглядеть спину в большой зеркальной двери шкафа-купе. Мы вернулись в гостиницу.

— Медаль придется выдать. За спасение на пожаре, — прикололась я. Спина белела нетронутой кожей.

— Кхм! — раздался мужской звук. Смущенный и баритональный.

Я запахнулась в полотенце и обернулась. С низкого дивана у входа в номер поднялся мужчина. Тот самый, что пытался днем прикрыть меня от сумасшедших баб.

— Отец Честер, — все тот же акцент.

— Чей отец? — не поняла я.

— Ничей, дурочка. Чез — священник. Англичанин. Мой старинный друг, я год назад жила у него в лондонском доме. Теперь он приехал в гости. Учит русский, готовится… К чему ты там готовишься, Честер? — Катя подошла с длинным халатом в руках. Накинула на мои голые плечи.

— Я должен принять приход в церкви Святого Андрея, но это еще не точно, — смутился мужчина. Отвернулся, чтобы не смотреть, как я переодеваюсь. — Пока учу русский язык.

Это кстати. Английского я не знаю. Внутри стало знакомо тепло. Голос у священника был потрясающий. И сам он производил впечатление. Особенно губы. Чувственные. Четко обрисованные по контуру. И скулы. Резковатые, по-мужски жестко выступающие вперед. Глаза бледные в светлых, беззащитных ресницах. Ох!

— Вы женаты? — спросила я, не подумав.

— Нет, — сразу ответил мне он. Смотрел с отчаянной растерянностью.

Я даже не уловила момента, когда его губы нашли меня. Наверное, это случилось посередине чьей-то фразы. Катерина исчезла незаметно, отчаявшись продолжить разговор. Свет в комнате погасила. Чтобы дети, если вдруг проснутся, не увидели наши бесконечно целующиеся тела. Голодно и сладко врастающие друг в друга.

Невозможно мягкие нежные губы. Чудный голос, бормочущий что-то на родном языке. Я прижала слегка коленкой его напряженный конец под хлопком брюк, взялась за пряжку ремня, хотела выпустить на свободу. Мужчина замер на мгновение. И очнулся.

— Нет, — сказал он тихо сам себе. Улыбнулся виновато в тихом, едва нарождающемся утре. — Прости. Ты очень красивая девушка, Лола. И очень храбрая.

Честер аккуратно снял с себя мои руки. Поцеловал покаянно одну ладонь за другой. Отошел к окну. Поправил незаметно замок на черных брюках. Его желание рвалось ко мне не легче, чем я к нему. Я видела.

— Не убегай, — попросила в светлые сумерки. Четыре утра. Моя нервно подрагивающая похоть тянулась к нему лиловым щупальцем. Звала.

Он сел на подоконник возле сетки открытого окна. Вынул сигареты:

— Можно?

Я вылезла из глубин белого дивана. Запахнулась надежно в длинный халат. Притулилась рядом с его бедром в паре сантиметров. Не прикасалась. Закрутила ноги в два оборота.

— Дай и мне.

— Без фильтра.

— Плевать.

Мы курили, молча, дешевый астраханский табак. Снимали с губ приставшие крошки листьев пальцами. Я не выдержала.

— Почему нет?

Он улыбнулся. Повернул ко мне бледное лицо. Солнце было близко за тонкой линией сегодняшнего дня.

— Седьмая заповедь, — он смотрел на меня, как на ребенка. Доброта и сочувствие. Наваждение похоти уже не мешало ему. Он его перешагнул.

— Ничего не знаю про это, — я отвернулась. Переложила короткую сигарету из одной дрожащей руки в другую.

— Не сердись. Я не умею так, как ты. Не могу.

— Как? — я не хотела знать и слушать дальше. Сейчас начнет вещать про первых встречных. Злилась. Чувствовала его спокойную улыбку на своей щеке.

— То, что сейчас между нами — это грех для меня. Я ведь верующий, обязан соблюдать заповеди. Седьмая так же свята, как и остальные. Бес сегодня попутал, как у вас говорят. Извини. Спасибо, что приняла мой отказ. Прости, что не справился с собой сразу и втянул тебя в это, — англичанин находил слова легко, просил прощения естественно, как дышал. Мне бы так.

Моя похоть с проклятыми алиными глазами испуганно заползла внутрь. Легче мне от признания отца Честера не стало. Сделалось хуже. Вылез на ум чертов Гуров со своими словами и деньгами. И остальное разное, запрятанное далеко и надежно, готово было жирной копотью просочиться наружу. Нет! Я хотела встать и уйти. Чез удержал меня за руку.

— Мы не с того начали наши отношения.

Давай попробуем заново. Я свободен. Ты очень нравишься мне. Если честно, то я давно ничего такого не испытывал. Поэтому я хочу спросить. Мне важно знать. Не хочешь, не отвечай. Ты любишь? Есть человек в твоей жизни, которому ты отказать не можешь? — он своим чудным тембром, словно теплой ладонью, касался моей растрепанной души. Исповедник.

— До фига таких. Я мало кому могу отказать, — я врала грубо. И он это видел.

— Зачем ты так говоришь? Это ведь неправда. Расскажи, если хочешь, — он протянул мне новую сигарету.

— О чем? — я отказывалась откровенничать.

— О чем хочешь.

Я замолчала. Священник не торопил. Ладно. Затевать с ним эти самые отношения не собиралась вовсе. Не хочет играть по моим правилам, да и не надо. Но не уходила. Отчего-то послушно прикурила новую сигарету от старой.

— В твоей церкви Святого Андрея можно молиться об Андрее?

— Конечно.

— О том, что бы он был здоров и всегда возвращался домой, живой и невредимый?

— Да. В любом храме можно просить об этом.

— Я не люблю его. И он меня не любит, — я проговорила то, что думала. Всегда. Вслух, наконец-то.

Пауза. Молчит и ждет, что скажу дальше. Пусть.

— Вот ему я отказываю. Всегда! Да! Я отказываюсь терпеть такую власть над собой! Не хочу. Нет, — я отвернулась к холодному стеклу окна. Прижалась горячим лбом. Слезы, вечные предатели, полезли из-под век. Пожарная беготня и божественные выкрутасы душки-викария выбили блок на моей защите.

— Почему? — простенько и даже как-то невинно прозвучал красивый мужской голос.

— Потому. Потому, что он все равно меня бросит. Использует и уйдет за очередной юбкой. Забудет через десять минут. Плевать ему на твою заповедь. Я не могу, — я все-таки разревелась.

Чез обнял меня добрыми руками. Я ткнулась мокрым лицом ему в грудь, и слова посыпались из меня без контроля и разбора.

— Только тебе признаюсь. Это секрет! Никому не рассказывай. Слышишь? — мужчина дунул в волосы на моем затылке. — Он такой, я не знаю… Ты даже себе представить не можешь, какой! Таких просто не бывает… Он красивый. Он благородный. Он великодушный. Он смелый. Он добрый. Он щедрый. Он умный. Он веселый. Он понимает меня. Он трахается лучше всех на свете! Он! Я не знаю! Он единственный для меня! — я вспомнила, не к месту, старого грузина и завыла в голос. — Всегда с ним рядом другие. Просто море баб! Каждый раз разные. Он забудет меня сразу! Я не могу так подставиться! Я не могу-у-у!

Я ревела до долгожданных светлых звезд под веками. Промочила рубаху бедного Чеза насквозь. Он гладил мою голову большой теплой рукой. Раскачивался в ритме моих соплей. Помалкивал.

— Боишься? — проговорил тихо, наконец.

Я кивнула. Что, правда, то, правда.

— Святой сказал как-то: боящийся не совершенен в любви. Только истинная любовь изгоняет страх. Он проповедовал о любви к Господу, разумеется. Но я думаю, что его слова годятся и для любви обычной. Человеческой. Ничего не поделаешь, милая. Либо ты решаешься и входишь в эту воду с головой. Либо остаешься на берегу. Вместе со своими страхами и сомнениями. Одна. Можно всю жизнь простоять там на одной ножке, так и не решившись шагнуть вперед. Это у многих получается. Но мне почему-то кажется, что ты не из таких. Я видел сегодня тебя на пожаре. Ты — очень смелая девушка, — Честер вдруг поцеловал меня в губы. Горячо и неуместно.

Я отстранилась, резко и возмущенно посмотрела в бледное лицо. Что за хрень? Пластик подоконника нагрелся и лип неприятно к голому телу.

— Прекрати! Седьмая заповедь, викарий!

— Вот теперь я вижу, что не зря молол языком! — рассмеялся он, отходя от меня подальше. Смотрел бледно и неясно.

Я кивнула и ушла. Боящийся не совершенен в любви? Я не подставлюсь. Нет.