Странная дружба

Глава 20. «Мой путь не простой, но я всё равно иду»

Ключи, конечно, ни в чём не виноваты. Наверное, поэтому они особенно обиженно, блямкнули, когда улетели за тумбочку в прихожей. Вина джинсовки тоже не доказуема. Но и её постигла схожая участь — а ещё из-за неё едва не сорвался со стены крючок, на который вещи полагается вешать.

На звук в коридор выглянула Танька. И, встретившись с Максимом глазами, нырнула обратно в комнату. Наверное, всё поняла. Что ещё больше разозлило Максима. Потому что он-то вообще ничего не понял.

Сегодняшнее утро не предвещало ничего плохого. Даже цифры на электронных часах совершенно случайно показали ему 11:11. Хорошая вроде примета.

Теперь Макс больше никогда не будет верить в приметы.

В этот воскресный день Максим собирался просто поискать дома тот самый альбом с динозаврами для Вовки — обещания нужно выполнять. И неожиданно быстро нашёл — в той самой стопке книг, которую аккуратно складывал на столе с тех самых пор, как приучился читать. На краю письменного стола она никогда никому не мешала, и поэтому хранилась там до сих пор — родители не спешили наводить свои порядки даже в опустевшей комнате. Да и забирать их Максим посчитал глупым — не будешь же почти в двадцатник перечитывать «Путешествия Гулливера».

Вытянув из стопки чуть помятый, местами пошедший волнами альбом, Максим сразу принялся придирчиво выискивать в нём кентрозавра и компсогната. И — очередная удача — нашёл. Жизнь явно налаживалась. По всей видимости, чтобы дальше полететь ко всем чертям.

— Что, в детство впадаешь? — не без иронии спросил Игорь, заставший Максима за этим важным занятием.

— Это Вовке, Таниному и Жениному брату, — на автомате отозвался Максим. И только потом понял, что ни одно из этих имён отцу ещё не знакомо.

Что ж… Возможно, это знак, что всё достаточно серьёзно и пора раскрываться. В конце концов, не слишком честно, что родители девчонок в курсе, а его — нет. Да и тот вечер весьма приятно отозвался внутри. Значит, пора!

Как же…

Они устроились на диване — Игорь рядом с Лисой с одного края, Максим — у другого на угловом повороте.

Родительские воодушевлённые, внимательные лица до сих пор виной стояли у него перед глазами. Они, конечно, догадывались, о чём он хочет сообщить. Но ещё не догадывались, что конкретно. Но Максим, усыплённый их благодушием и ни о чём не подозревая, просто и радостно выложил им всё, что до этого стремался сказать. И, как оказалось, стремался не зря.

Мамино лицо в мгновение ока стало меняться. Из него будто поспешно выдохнули всю жизнь, и оно стало кукольным. Не мило-очаровательным, что обычно считают кукольностью, а в самом плохом смысле. Мама стала похожа на одну из тех страшных кукол, в чертах которых вроде и ничего особенного, но от которых всё равно хочется отвести глаза.

Но даже такое её лицо было не сравнимо с папиным — его вполне можно было принять за посмертную маску. Даже не за само мёртвое лицо.

— В смысле — с двумя? — его губы двигаются, задавая вопрос. А глаза и будто сам безжизненный голос уговаривают сказать, что всё это не правда, и у Максима просто дурацкие шутки.

Последний секундный шанс всё переиграть. Но разверзающаяся между ними пропасть беззвучно утягивала всех внутрь себя.

Лицо отца вскоре ожило. Но перестало быть лицом отца. Теперь это был незнакомый человек, мимика которого никогда в жизни не напрягалась, чтобы выразить радость. Он весь ушёл в себя, оставив на поверхности чью-то жалкую тенб.

— И ты так весело об этом говоришь? — голос его остался сильным, но потерял всякий цвет. А верхняя губа некрасиво подтянулась, изображая брезгливое чувство.

И Максима в самое солнечное сплетение долбануло холодом. Потом жаром. Он что-то говорил, доказывал, но даже ему самому все аргументы казались смешными и жалкими. И даже мама… Которая обычно пыталась встать на его сторону. Просто смотрела. Ничего не спрашивала и не окорачивала отца, который уже почти не сдерживался в выражениях. А на прямой взгляд просто отвела глаза, бездумно склоняясь в отцовскую сторону головой.

Ясно.

Ещё никогда в жизни Максим не уходил из этого дома с настолько изодранной душой. Мысли, чувства, воспоминания — всё слепилось в непонятный противный ком, лупящий по затылку и мешающий дышать. Этот же ком ничуть не ослаб, когда Максим зашёл в комнату к девчонкам.

Там стояла тишина. И в воздухе струился душноватый горячий запах.

Женя показалась ему на себя не похожей. Сидела она не на диване, как обычно, а в кресле напротив. Дважды скрестив ноги — на уровне коленей и лодыжек и держа в руке длинную, на самом кончике красную сигарету. И хотя внешность её совсем к этому не располагала, у Максима сам собой всплыл в голове образ старого чёрно-белого фильма. С не очень позитивным сюжетом.

Лицо её будто потеряло мягкость, а глаза стали внимательными и отстранённым одновременно. И она особенно резко возвышалась на фоне съёжившейся на диване Тани. Вот уж кто растерял остатки былой прыти и теперь напоминал стреляного воробья своей будто в вине опущенной головой. Это отчего-то ещё больше разозлило Максима. Но он не подал вида, а просто с размаху бухнулся на диван.

— Что?.. — глухо спросила Таня, коротко выглядывая на него из-за тёмной шторки волос. Будто сама не знала, что…

— Они против, — резко выдохнул Максим, ни на кого не глядя.

Странно, но вся родительская реакция только сейчас утрамбовалась в два этих слова. Таких простых и холодных. И таким не удивительным.

— Ты же говорил, они адекватные, — без надежды, севшим голосом пробормотала Танька, уже даже не выглядывая из-за своих крашеных волос.

— Они и есть адекватные! — чуть ли не выкрикнул Максим, толком не понимая, почему его всё злит.

Таня от неожиданности ещё сильнее вжалась в диван. А над Максимом кроме дымного облачка простёрся спокойный, властный голос.

— Не ори на неё, — он не сразу понял, что голос этот принадлежит всегда тихой и сдержанной Жене. Удивлённо приподнял глаза. И будто оказался пригвоздённым уверенным взглядом. И вообще Женя в первый раз в жизни стала очень похожа на своего отца.

— Не ори на неё, — после паузы уже суше повторила она. — Если тебе надо беситься — то бесись. Но один.

Максим пристыдился. И почувствовал себя воздушным шариком с проткнутым боком. Который, демонстрируя растянутые бока, умирает.

— Ни Танька, ни я тут не при чём. Да и твоей вины нет, — Женя стряхнула в пепельницу пепел и снова затянулась. Потом буднично спросила:

— Тебя теперь отсюда выселят?

Максим почувствовал себя ещё хуже. Почему Женька сохраняет самообладание и ясность мысли, а он нет? Гнев внутри стал явственно перемешиваться с растерянностью.

Пожал плечами. А Женька тем временем атаковала его следующим вопросом:

— Нам уйти или остаться? — так резко, словно добивая и без того нарушенное сознание.

Танька испуганно глянула на неё, будто побаиваясь внезапно решительной сестры. И обрываясь в душе от мысли, что та спрашивает не только про данный конкретный момент.

— Я про сейчас спрашиваю, — будто прочитав её мысли, чуть смягчилась Женя. И в её глазах промелькнул, наконец, оттенок печали.

— Останьтесь, — голос Максима вроде бы прозвучал сильнее. — Пожалуйста…

***

Сидеть в квартире было невыносимо. А идти куда-то развлекаться — в то же кино — ещё невыносимее. Они вроде бы переговаривались — о грядущей осени и начале учёбы. О том, что надо бы купить колбасы — та уже засыхает. И даже зачем-то о способах содержания «карманных» собак. Но тень чего-то тёмного и неизбежного всё равно и не думала рассеиваться.

Помаявшись, Максим всё-таки предложил дамам совершить лёгкий променад. И те без особого энтузиазма согласились. Правда, и предлагал Максим без оного.

На улице, как на зло, погода стояла прекрасная — на небе ни облачка, и августовское солнце будто на прощание согревает весь мир особенно ласковым светом. От такого свою печаль ощущаешь особенно полно, даже если она разделена на троих. И будто смотришь на радостный, беззаботный мир через прозрачное стекло. Вроде ничего и не мешает. Но ходу туда нет.

По району бродить не хотелось, и было решено уехать куда-нибудь. Туда, где ещё нет личной истории.

Народ в автобусе рассосался быстро. И уже через пару остановок все смогли усесться на двойной ряд сидений лицом друг к другу. Правда, перед этим какой-то противный парень пытался усадить Женю на своё место. На что вместо обычно вежливого отказа получил такую тонну презрения во взгляде и голосе. Настолько, что, кажется, больше никогда не захочет уступать девушкам места. А жаль — Максиму подспудно хотелось вмешаться и в лице этого тупака выместить всё недовольство этим миром. Словесно, в основном. Но там как пойдёт. Не зря же он занимается спортом. Да и у Тани, кажется, возникли к этому парню некоторые претензии — чего это Женьке он место уступает, а ей — нет? Но всё-таки любовью к публичным скандалам эти трое не страдали, так что продолжения так и не случилось.

Городские виды постепенно сменяли друг друга на всё менее и менее знакомые — и в конце концов окончательно перестали узнаваться. Дома становились всё ниже, постройки всё более деревянными, а зелени всё больше. И тоски будто бы становилось меньше. Поэтому Танька, привалившись плечом к гудящему стеклу, всё-таки вполголоса спросила Максима:

— И что… Будешь мамку с папкой слушаться?..

Наверное, в её голове вопрос прозвучал более насмешливо и издевательски. Но на деле же в Танином голосе прозвучал звенящий страх. Особенно к концу фразы. Но несмотря на него голос Жени прозвучал безо всякого к нему сочувствию:

— Перестань. Каждый имеет право на выбор.

Таня под её голосом поджалась. Но почти сразу заставила себя выпрямить спину и напустить на себя независимого вида. Даже принялась бормотать какую-то песенку себе под нос.

Честно, Максим был им благодарен. Жене — что пытается снять с него будто навьюченные со всех сторон безмолвные обязательства. Тане — что сдерживает эмоциональную натуру и не устраивает истерик. И им обеим — что остаются рядом и переживают вместе с ним. Живут.

— Давайте уже выходить, — предложил Максим. — А то нас скоро обратно в «Юннат» увезёт.

Танька с Женькой слабо рассмеялись может быть не слишком удачной шутке. Но Максиму сейчас хотелось казаться хохмачом. И это ещё один повод для благодарности — когда тебя видят тем, которым тебе хочется.

На этой остановке было мало асфальте — только колея вдоль дороги и площадки перед домами. Остальное — жёлтые тропы через зелёные травы.

Растения здесь не были ограничены газонами и клумбами, как в более центральных районах. Скорее жилые дома и магазины ютились, под шумок отвоёвывая себе небольшие пятачки у природы.

Впереди, за крышами домов, виднелись густые, пока не тронутые жёлтым, кроны деревьев. Лесополоса. В ту сторону Максим и взял.

— Ты нас закопать в лесу решил? — уже привычно-насмешливо поинтересовалась Танька, когда коричневая тропка увела их за первые клёны.

— Ага… Одну из вас… — само вырвалось у Максима.

Он переглянулся с Женькой. Потом с Танькоц. И все трое прыснули. А потом и захохотали в голос — всё-таки внутреннее напряжение и нестандартная ситуация сильно искажают восприятие чёрного юмора.

Когда все просмеялись, Женька притворно строго вынесла вердикт:

— Нет. Нас больше. Мы тебя сами…

Договорить, что они сами, Женька не успела — была прижата сильной рукой Максима к Максиму же. А пока не опомнилась Танька, и она тоже.

— Но я сильнее, — сообщил Максим то, что и так было ясно.

Девушки, попискивая, попытались повырываться. Но не тут-то было — сложно вырваться от того, от кого не хочешь вырываться.

Лес имеет какие-то свои, особые успокаивающие свойства. Солнечный свет, звуки, запахи — всё рассеивается через кроны деревьев. Всё наполняется какой-то внутренней силой, как стволы деревьев, искривляющиеся, но всё равно уверенно стремящиеся в высь.

— Слушайте, — припомнил Максим то, что понемногу рождало в душе дополнительное скрипучее беспокойство. — Я своим кажется… ну… про ваших рассказал…

Он боязливо глянул на напрягшихся Таню и Женю. Сейчас-то Макс понимал, что, наверное, не стоило… Но очень уж хотелось доказать, что это нормально и бывает. А девушки ждали, что будет дальше.

— Вам… за это ничего не будет? — что конкретно он имел в виду, Максим и сам не знал. Получат ли Таня с Женей родительский нагоняй за раскрытие тайны? Да нет — не они же, в конце концов, проговорились.

— Вряд ли, — пожала плечами Женя. — У нас же полиции нравов пока нету.

Она явно рассудила вопрос с точки зрения законности. И улыбнулась. Максим немного успокоился.

Лес не был пуст — на хоженых тропках то и дело возникали прохожие, не дающие забыть, что так или иначе все среди людей. У которых тоже были и есть свои горести и радости. И которые всё равно продолжают жить.

Женька сорвала травинку и сунула горький стебелёк в рот. Хорошо, что её не видела Света — для медика подобное поведение было бы верхом гигиенического безрассудства. Но ведь не всегда и не во всём родители бывают правы.

Танька то и дело ногами прибивала толстые стебли неизвестных растений, старательно обходя крапиву. Возможно, надеялась, что какой-нибудь стебель всё таки даст ей сдачи, и с ним можно будет не иллюзорно поквитаться. Но скорее всего делала это бездумно и по врождённой потребности деть куда-нибудь ноги.

Максим немного расслабился. Несмотря ни на что, мир не спешил рушиться. И не менялся в одночасье, как ему сначала показалось.

Или всё-таки менялся? Иначе чего по привычке ушедшая чуть вперёд Танька несётся обратно? И вообще, будучи самой низкой, как она умудряется ходить быстрее всех?

— А-а! — стараясь сдержать голос, заголосила она, бросаясь за защитой Максима. Отчего её надо защищать, Максим так и не понял: ни маньяков, ни волков, ни даже стаи пчёл-людоедов в прямой видимости не обнаружилось.

— Там клещ! — вцепившись в его локоть, Танька боязливо указала вперёд. И шарахнулась в сторону, когда чёрная жужжащая субстанция явно нацелилась на неё своим полётом.

— Ты что, совсем? — рявкнула на неё Женька, тоже на всякий пожарный прихватившая локоть Максима. — Клещи не летают!

— Н-да? — недоверчиво уточнила Таня, оборачиваясь — не-клещ её уже миновал. — Ну, значит, это была другая опасная хренотень. Радуйтесь, я отогнала её криком.

И дальше она пошла, гордо и ни за кого не держась. Радующаяся тому, что Максим с Женькой над ней хихикают. Всё-таки, уметь кого-то рассмешить, когда не очень весело — тоже искусство.

Максим вдруг почувствовал себя сильным. Наверное, свежий ветер, лесная тишина и Таня с Женей наполнили его разум и душу. Настолько, что захотелось что-нибудь сделать. И это было не столько проблемой Максима, сколько растущей около тропы ничего не подозревающей берёзы. Та замерла, едва Максим соскочил с тропы и направился к ней. Даже листья перестали шевелиться от лёгкого ветерка. Девчонки тактично ничего не сказали — видимо, не поняли, чего это Максима потянуло к деревьям. Вернее, поняли неправильно.

А Максим замер около ствола. Примерился глазом. Потом на всякий случай толкнул ладонью. Крепкий. Значит, можно вспомнить детство, упереться в него стопами и тянуться, тянуться к веткам, не обращая внимания на то, как тело, наоборот, стремится вниз. Побороть силу земного тяготения и собственный вес — вот что сейчас главное. И звенящие в ушах голоса Жени и Тани, сливающиеся в один только ещё больше распаляют в нём азарт.

Мастерство не потерять, и хоть Максим и не помнил, когда последний раз лазал по деревьям — довольно быстро и уверенно упёрся ногами в крепкие ветки. Сердце билось быстрее, а мышцы наливались силой от напряжения. Не король горы, конечно, но тоже выше уровня земли.

Усевшись на ветку, Максим, наконец, глянул вниз — туда, где остались Женька с Танькой, уже подскочившее к дереву. Надо же, отсюда расстояние до земли кажется большим. Женька встретилась с ним напряжённым взглядом и примерно с полминуты не сводила с него глаз. А потом улыбнулась, будто что-то поняла. И Танька, глядя на неё, будто тоже перевела дух.

— Всё понятно, Танька, — напустив на себя серьёзного вида и всё ещё глядя на Максима, сказала Женя. — Он решил от нас смотаться.

— Ну и ладно, — не расстроилась Таня. — Всё равно долго там не просидит. На берёзе есть нечего.

И внезапно ещё больше развеселилась, задирая голову на Максима:

— Или у тебя всё с собой?

— Если ты про еду — то нет, — ответил ей Максим. — Но вообще да. У меня всё с собой.

Он весело глянул сначала на Таньку. Потом на Женьку. И решил, что на высоте, конечно, хорошо. Но внизу лучше. И, ненароком ободрав жёсткой корой коленку, стал спускаться.