Судьба самозванки

Четыре

Лондон

Медленно, мои глаза открываются, и на этот раз я лежу не на том же окровавленном мраморном полу, а на мягкой кровати, завернутая в шелк.

Руки поднимаются к глазам, и я сильно тру их, прежде чем оглядеть комнату.

Она огромная и темная, вся в дорогом золотистом дерьме, но мне это не важно. В конце концов, мне все равно. Трата королевских денег впустую.

Эти ублюдки и дня бы не продержались в человеческом мире без золотой, волшебной гребаной ложки, которую им вручили. Они понятия не имеют, как бороться или выживать самостоятельно.

Итак, их заставляют учиться в Университете Рата в течение нескольких лет после окончания их версии средней школы здесь, ну и черт с ними. Это их ничему не учит.

Ну, по крайней мере, не Стигийцев. Возможно, Аргентов, но тех, кто занимается Темной магией?

Все, что они делают, ‒ это подпитывают свою мерзость. Они находят людей, с которыми хотят поиграть, и они, блядь, играют. Они играют, пока им не надоест, а потом переходят к следующим.

Я думала, что я просто игрушка, и будь я проклята, если в какой-то момент я не была ею добровольно, но теперь я здесь. Лежу в постели из гребаного шелка, вся в засохшей крови, и в той же одежде, что была четыре дня назад.

Вытаскивая руки из-под одеяла, я осматриваю повреждения, но не нахожу ничего, кроме тонких линий там, где были порезы. Ненависть и стыд наполняют меня, и я отворачиваюсь.

Я никогда не была склонна к самоубийству, и, возможно, сейчас это не так. Может быть, я думала о том, что я гребаное бессмертное существо, и знала, что это будет больно только какое-то время, но в конце концов, со мной все будет в порядке.

Возможно, я этого не знала. Не могу сказать наверняка.

Подтягиваясь, я перекидываю ноги через край, ожидая, что боль ворвется внутрь и собьет с ног, но она не приходит. Я полностью исцелена, и это чертовски хреново, потому что осталась только ментальная боль. Та, которая прячет шрамы глубоко в сознании, где никто другой не может ее увидеть.

При этой мысли внутренности, кажется, съеживаются, заставляя вздрагивать.

Ооокей, так что это все еще физическая боль, но к этому мне придется привыкнуть, потому что я отказываюсь позволять делать это единственному человеку, который может остановить эту конкретную часть боли. Не то чтобы он хотел.

Я уверена, что он предпочел бы умереть.

Я имею в виду, что это неплохая идея...

Нет. Только сначала он убьет меня, а я не хочу, чтобы он воплотил в жизнь свою фантазию. Он не заслуживает того, чтобы получить все, что он хочет, так что если кто-то и совершит убийство, то это я.

Медленно поднимаясь, я подхожу к окну, но когда я раздвигаю черные шторы, появляется густой слой серого дыма, который сердито клубится и искрится, и я отскакиваю назад.

‒ Какого хрена? ‒ но по мере того, как он продолжает расти, что-то внутри успокаивается, ложное чувство безопасности овладевает мной. Тем не менее, я снова делаю шаг вперед и на этот раз открываю окно.

Сначала я задыхаюсь от дыма. Он проникает внутрь, кружится вокруг, сдавливая легкие, пока в них ничего не остается. Ничего, кроме пикантного вкуса… что бы это, блядь, ни было.

Но затем он ослабевает, прижимаясь к коже, как мягчайшая из подушек. Глаза закрываются сами по себе, а ладони раскрываются, дым обволакивает руки, словно удерживая их, и, на мгновение, губы растягиваются в улыбке.

Наконец-то, что-то мягкое. Что-то… любящее.

Глаза распахиваются от этой наивной мысли, и я захлопываю окно, отшатываясь.

Затем дым становится яростнее, ударяя по стеклу с такой силой, что я жду, когда оно треснет. Бросившись вперед, я задергиваю занавески, и через мгновение звук прекращается, но я не смотрю, исчез ли он. Очевидно, я не должна видеть, что находится за этими стенами. По правде говоря, скорее всего, это не что иное, как кольца гребаного Сатурна.

Поворачиваясь, я окидываю взглядом нетронутую комнату, подхожу к золоченому комоду и сбрасываю с него все, одним движением рук. Хрусталь падает на пол, и на этот раз я действительно улыбаюсь, а затем подхожу к камину в углу. Я вытаскиваю из него камни и таскаю их вдоль стен, царапая каждый дюйм, до которого могу дотянуться.

Опрокидываю тумбочки, и срываю ящики с кронштейнов, разбрасывая содержимое по всей комнате. Затем я разрываю простыни, разрываю подушки и рассыпаю по ним красные перья.

Вскакивая, я бегу обратно к камину в поисках кнопки включения или коробочке спичек, чтобы сжечь это гребаное место дотла, но их нет.

‒ Потому что волшебным ублюдкам не нужны такие штуки, чтобы разжечь пламя, ‒ я рычу, дергая себя за волосы, и бросаюсь к двери ванной.

Она сделана из стекла, поэтому я пинаю его босой ногой снова и снова, пока та не трескается, а затем пробиваю ее плечом, наступая на стекло, готовая уничтожить все, что попадется на глаза. Первое, что я вижу, когда захожу в гигантское пространство, сделанное из чистого стекла, ‒ это стойка в углу.

Это влажная мечта наркомана. Бутылка за бутылкой, черт знает с чем, потому что все это стоит в хрустальных графинах, но кого это, блядь, волнует. Должно быть, это что-то хорошее, раз оно здесь.

Я направляюсь прямо к туда, снимая крышку, и бросаю ее за спину.

Я делаю глоток из первой бутылки, качая головой, когда она обжигает, а затем пью из второй. Третья, четвертая и так далее. Проводя тыльной стороной ладони по рту, я беру одну бутылку в другую, используя ее, чтобы опрокинуть остальные на пол. Не все разбиваются, но многое разливается, жидкость стекает по пальцам ног и дальше.

Затем я перехожу к блюду из красного хрусталя.

Маленькие контейнеры с порошком до краев наполнены, я могу только предположить, пыльцой Фейри. Немного розового, немного голубого, немного розово-голубого, но я выбираю последний. Я не уверена, что он похож на остальные. Он красный, блестящий, и что-то подсказывает мне, что он самый крепкий.

Я подношу его к носу, и глаза закатываются от аппетитного аромата, похожий на засахаренный шафран. Я беру немного между большим и указательным пальцами и слизываю одним движением.

Тело мгновенно раскачивается, и я делаю полный вдох, выдыхая, когда мышцы расслабляются. Когда внутренности превращаются в кашу и трепещут от возбуждения. Абсолютная пустота ‒ гребаный подарок, сейчас больше, чем когда-либо.

Я включаю душ, сдираю одежду и делаю еще один большой глоток из бутылки. Я слегка покачиваюсь, слабая, оцепенелая улыбка растягивает губы, но когда я поворачиваюсь обратно, я ловлю свое отражение в зеркале от пола до потолка, и все во мне замирает.

‒ Срань господня, ‒ выдыхаю я, подходя ближе к стойке.

Пальцы дрожат, когда я подношу их к щекам, впалым, как будто лишенным жизни, под глазами черные круги, словно я действительно такая мертвая, какой себя чувствую. Кровь на руках не показалась такой уж страшной, когда я впервые посмотрела на них, но в этом зеркале я вижу все. Она запеклась, покрылась налетом, как и на ногах.

У меня до сих пор на лбу порез, который я не позволила Сильверу закончить заживлять. В волосах запеклась кровь. Они спутанные и темные и… это не только моя кровь.

Это пепел и стекло, и да, немного крови Ледженда тоже.

Я поворачиваю голову, замечая маленькие осколки, поблескивающие прямо у линии роста волос, и вместо того, чтобы искать пинцет, чтобы вытащить их, я прижимаю руки к пятнам, потирая и вдавливая их глубже. Я делаю это их до тех пор, пока они не впитаются под кожу.

Свежая кровь стекает крошечными капельками, слишком маленькими, чтобы упасть, но не настолько, чтобы их нельзя было разглядеть. В этот момент взгляд устремляется вниз, к пятну на шее.

Следы зубов, глубокие и гордые на коже.

Пальцы касаются этого места, и покалывание пробегает по руке, по всему телу, пока каждый нерв внутри не воспламеняется. Взгляд опускается на бедра, и я раздвигаю их, уставившись на отметину и там. Она блестит, кажется, вибрирует под кожей, или, может быть, это моя грудь.

Я рычу?

Я хватаюсь за горло, чувствуя вибрацию там и пряча отметину.

Ладонь дрожит, и я закрываю глаза, когда дрожь пробегает по спине, но в ту же секунду, как я это делаю, я вижу его.

Темный и смертоносный. Сильный. Всепоглощающий и меняющий жизнь. Безопасный.

‒ Нет, ‒ я качаю головой, заставляя себя открыть веки. ‒ Черт возьми, нет.

Я видела его в холле. Его рубашка была мятой и расстегнутой, как будто он провел ночь, трахаясь от души с какой-то бессмысленной сучкой, и не потрудился переодеться. Под глазами у него тоже были синяки, вероятно, от недосыпа и каких-то серьезных вечеринок королевского, магического смысла. И снова… секс-марафон.

От этой мысли у меня сжимается грудь, но я прикусываю щеку, чтобы не думать об этом. Впиваюсь взглядом в его метку на коже. Его клеймо.

Его притязания на свою пару до того, как его отвергли.

‒ Пошел ты, Найт Деверо, ‒ невнятно произношу я. ‒ Я сама вырежу тебя из своей кожи, черт возьми.

С этой мыслью я беру бутылку в одну руку, а винный штопор ‒ в другую.

Найт

Мать готовится обратиться к массам, небо озаряется, когда она появляется в нем как одна гигантская живая проекция, для ее защиты.

Ее объявление транслируется по всему королевству; в небе расцвел аварийный маяк, предупреждающий всех о том, что что-то должно произойти. Маяком не пользовались столетиями, так что нет сомнений, что наш народ, затаив дыхание, ждет, что скажет Темная Королева. Гарантирую, блядь, что это будет последнее, что они ожидали услышать сегодня вечером.

Они, вероятно, думают, что находятся здесь из-за продолжающихся нападений на королевские владения. При последнем было убито четыре Фейри, которые даже не должны были быть на работе в тот день, но были вызваны в последнюю минуту.

Мы с братьями сидим вместе за столом, наблюдая через зеркальный монитор, созданный Кридом. Он парит между нами, его края светятся темно-синим, который сменится красным, когда она откроет рот, чтобы заговорить.

Наши люди сильно ошибаются в том, зачем их вызвали сегодня, и мама не теряет времени даром. Как всегда, она без колебаний вонзает нож.

‒ Король мертв, ‒ она говорит с силой королевы, держащей себя в руках ради своего народа.

Мы смотрим в тишине, и напряжение пробегает по спине, зная, что в каждом доме, слое населения и крепости на этих землях в этот момент так же тихо, ее слова, без сомнения, вызывают шоковую волну в сообществе Одаренных.

‒ Во имя Демонов, охраняющих эти стены, я обещаю вам, что этот человек будет найден, и его казнь будет публичной, чтобы все мы могли насладиться ею, ‒ мама делает паузу, как будто внизу есть толпа и она может слышать их радостные возгласы.

Синнер усмехается рядом со мной, наливая каждому по порции виски с добавлением сахара.

‒ Ей нравится эта игра, не так ли?

Я рассеянно киваю, наблюдая за темными улицами Рата, надеясь, что человек, ответственный за смерть отца, объявится.

‒ Давайте не будем забывать, что наша потеря ‒ это также и наше приобретение, ‒ мамина рука поднимается, протягиваясь к галактике над головой, и я чувствую, как мое лицо хмурится.

Выбросив руку, Крид убирает экраны, и мы наблюдаем, как они превращаются в ничто, кроме дыма, который рассеивается над нами.

‒ Как ты думаешь, что она скажет? ‒ интересуется Син.

‒ Что еще она может сказать, кроме правды в данный момент? ‒ Крид смотрит в никуда, прекрасно понимая, что это наименее вероятный вариант.

‒ Она планирует убить ее, не так ли? ‒ Ледженд скрещивает руки на груди.

Мое сердце сжимается, но я стараюсь не обращать внимания, прогоняя это чувство прочь.

‒ Почти уверен, что маленькая убийца уже должна была быть мертва, учитывая, как она вела себя, когда Крид разоблачил ее у всех на глазах, ‒ сердито замечает Син. ‒ Кто-то был неаккуратен, когда должен был просто отрубить ей гребаную голову, как…

‒ Не надо, ‒ рычу я раньше, чем намереваюсь, мои ноздри раздуваются, когда я пытаюсь взять себя в руки.

Я прижимаю тыльную сторону ладоней к глазам и рычу.

Я не хочу быть гребаным королем, и я чертовски уверен, что не хочу, чтобы рядом со мной был кто попало.

В чем проблема? Это не выбор.

Таков путь.

Это то, что есть, и этого не изменить. И со смертью отца того небольшого промежутка времени, который у меня был, чтобы смириться со всем этим, больше нет.

Я следующий Король Тьмы, а в Рате король не может править без своей королевы.

Как будто одно это слово заколдовало ее, рваная связь между нами натягивается.

Я знаю, что в ту секунду, когда она оказывается рядом, дурацкая гребаная связь, на которую я проклят, пробуждает жизнь, заставляя меня усиливать удушающую хватку, которую я постоянно вынужден сохранять, но я делаю это уже несколько дней, дольше, если считать все те разы, когда я боролся с ней, прежде чем, узнал правду.

Это ослабляет меня. Мой дар не может полностью перезарядиться, потому что он постоянно используется. Кожу покалывает, а внутренности горят, умоляя подойти к ней, прикоснуться, обнять и трахнуть ее, но нахуй ее и эту связь, которая думает, что все под контролем. Это не так.

Этого никогда не будет.

Этого не может быть, черт возьми.

Заставляя себя смотреть вперед, я игнорирую ощущение ломки костей, подхожу к ней и притворяюсь, что не замечаю испытующих взглядов братьев.

Я прикусываю язык, вкус крови с корицей наполняет рот, и я позволяю ей просачиваться из уголков губ.

Мгновенно, в тот самый момент, когда она касается воздуха, голова Лондон поворачивается в эту сторону. Я чувствую ее взгляд, как прикосновение языка дракона. Ожог, как острые порезы которые, кажется, тянутся по моей коже.

Конечности дрожат от желания, слишком большого, чтобы назвать, и, как всегда, когда дело доходит до беловолосого монстра, я проигрываю эту гребаную битву.

Я поднимаю взгляд. Ее стеклянные глаза встречаются с моими, и мой пульс учащается.

Моя. Каждый ее дюйм. Каждый гребаный кусочек.

Нет! Черт!

У меня трясется челюсть, когда я смотрю на сучку, которая украла мое будущее. Мою сестру. Мой гребаный рассудок.

Ты заплатишь за все это, маленькая Лондон.

Ухмылка растягивает ее губы, она наклоняет голову, как соплячка, какой она и является, и мне хочется оторвать ее губы от безупречного лица. Немного облажавшаяся. Кровь, которой она покрыта, никак не скрывает красоты. На самом деле все чертовски наоборот.

Вот тогда я вижу то, чего не замечал раньше, то, что блокировала ярость.

Лондон, спотыкаясь, входит в комнату, где сидим мы с братьями, все четверо уставились прямо на нее… полностью.

Блядь.

Голой.

Затем она останавливается, поднимает ногу и разводит ее, пока не оказывается широко открытой перед нами, ее ступня балансирует на краю дивана.

Я впитываю ее, рот наполняется слюной, в груди урчит при виде обнаженной киски. Затем ее рука скользит по бедру, и проводит крошечными пальчиками до самой верхушки бедра. К моей метке.

Под моей кожей вспыхивает искра, и член твердеет, язык пробегает по нижней губе, пока я наблюдаю, как она ласкает это местечко, и, черт возьми, клянусь, я чувствую ее прикосновения внутри.

Глубоко под моей плотью и костями она поглаживает чудовище там, каждым движением пальца. Ее рука поднимается выше, пальцы скользят между ног.

Раздается низкий стон, но он не мой. Он исходит рядом со мной, прорываясь сквозь похоть.

Внезапно мы начинаем двигаться. Я поворачиваюсь, и братья вскакивают со стульев, быстро увеличивая расстояние между нами, прежде чем я вырву им глаза.

Им не удается взглянуть на нее. Увидеть ее киску, которая принадлежит мне.

Я рычу в их сторону, поворачивая голову, чтобы посмотреть на источник проблемы.

‒ Лондон, ‒ бормочу я, опуская подбородок на грудь.

Затем двери позади нее распахиваются, и вбегает Сильвер.

‒ Она го… ‒ он резко останавливается при виде ее голой задницы. ‒ О черт.

‒ Да, слишком поздно, ‒ смеется Син, когда Ледженд кричит, ‒ Сильвер, беги!

Полные паники глаза Сильвера встречаются с моими, и он осторожно делает медленный шаг назад.

‒ Найт…

Губы кривятся, и я чувствую, как мой дар всплывает на поверхность. Прежде чем я осознаю это, я двигаюсь со скоростью света, его горло зажато в моей руке, а тело поднято в воздух.

Я сжимаю, раздавливая его трахею, губы раздвигаются с рычанием.

‒ Я…

Хриплый, пьяный смешок заставляет меня моргнуть, и я медленно оглядываюсь через плечо.

Сейчас она сидит на диване, ноги вытянуты по бокам в полный гребаный разворот, киска открыта и влажна.

‒ Черт! ‒ откуда-то вырывается Крид, и когда все они оказываются передо мной, я освобождаю Сильвера, которого сейчас держу лишь наполовину.

‒ В чем дело, милорд? ‒ она проводит пальцами по губкам киски. ‒ Ты не хочешь меня. Я не хочу тебя… так почему я не могу их взять? У меня всего три дырочки, но держу пари, мы можем проявить творческий подход к четвертой. Особенно с… воображением Синнера.

Я бросаюсь к ней, но ее рука быстро тянется к моей метке у нее на шее, и я замираю, ощущения захлестывают меня.

Хочу. Нуждаюсь.

Черт, я чувствую, как член окутывает ее тепло. Как будто я внутри нее здесь и сейчас.

Она снова смеется.

‒ Да, этому маленькому неприятному трюку я научилась случайно.

‒ Я убью тебя, ‒ выдавливаю я сквозь стиснутые зубы, желание переполняет каждую гребаную вену, глаза прикованы к тому, как ритмично она втирает мою метку в свою атласную кожу.

Моя метка.

Моя.

Черт!

Она отхлебывает еще виски, это дерьмо в десять раз крепче того, к чему она привыкла.

‒ Держу пари, это твое любимое…

Ее пальцы, покрытые слоем возбуждения, прослеживают мой укус на бедре, и что-то стучит у меня в груди.

‒ Да, это так, верно? ‒ она опускает взгляд. ‒ Такой идеальный укус. Идеальная отметка.

Внезапно она хватает что-то из-за спины, громкий крик вырывается из ее груди, когда она вонзает это в центр того места, на которое я заявил свои права первым.

Я падаю на гребаные колени, остальные вокруг меня в шоке кричат.

‒ Какого хрена? ‒ Синнер дергается вперед.

Лондон сжимает зубы и плачет, вытаскивая штопор и снова и снова вонзая его в плоть.

‒ Остановите ее! ‒ кричит Крид, но Ледженд уже рядом и тянется к ней.

Прежде чем я успеваю сообразить, что делаю, он перекидывает меня через спину и швыряет на пол.

Кружась, глаза чертовски дикие, а рассудок пропал, я протягиваю руку, что бы убить ее, черт возьми, здесь и сейчас, но Лондон вскидывает голову и протягивает руку.

Мое тело взмывает в воздух, ноги и руки вытянуты прямо, когда я лечу назад, пока мои голова и спина не врезаются в стену на противоположной стороне комнаты. Не меньше шестидесяти гребаных футов.

‒ Черт! ‒ гремит Крид, двигаясь к ней, но она вскакивает на ноги, запрокинув голову, как будто в нее вселился дьявол, и, черт возьми, может, так оно и есть. Ее кости ломаются под плотью, когда она воет в воздух.

‒ Черт! ‒ Ледженд вскакивает на ноги.

Окна вибрируют, стекло дрожит и падает на пол, и когда Крид прикасается к ее обнаженной коже, ее голова поворачивается в его сторону.

Она скрежещет на него зубами, глаза становятся совершенно черными, черт возьми.

Этого достаточно, чтобы заставить Крида замолчать, и она смеется. Это мрачно, отдается эхом смерти и разрушения. Она маниакально смеется, прежде чем взять гребаный штопор и вонзить его себе в шею.

Я корчусь от боли, гнев пожирает мои чувства.

Затем она мечется, спрыгивая вниз и бросаясь на Крида.

Он наклоняется, уходя от ее удара хрустальной бутылкой, но когда он поднимается, ей удается ударить его по голове.

У него из ушей течет кровь, и она снова хихикает, поворачиваясь к Синнеру.

Глаза Синнера на мгновение вспыхивают белым, его губы шевелятся, когда он создает иллюзию, но она ухмыляется, каким-то образом видя его насквозь. Она ныряет прямо с края, на котором он ее оставил, и, хихикая, падает в кипящую лаву внизу. Когда она выходит на поверхность, она смотрит ему в глаза и увлекает за собой, топя его в собственном обмане. Постепенно иллюзия рассеивается.

‒ Выведи ее отсюда, ‒ паникует Сильвер. ‒ Она… это…

Я вскакиваю на ноги, подхожу к ней сзади и беру ее голову в руки. Она рычит, царапая мне глаза, пока кровь не заливает их.

‒ Найт, ‒ подсказывает Ледженд криком.

Внутри все бушует против меня, но я оглядываюсь на братьев, на шок и озабоченность на их лицах.

Я снова обращаюсь к своей собственной душе.

Я сворачиваю ей гребаную шею, и она с грохотом падает на пол.

Она умирает в третий раз.

Черт.