Суженая императора (СИ)

Глава 28

Иду неспешно, степенно по центральному проходу между рядами. Передо мною торжественно шествуют две девочки лет семи-восьми, в нарядных белых платьицах и шубках, и щедро осыпают проход лепестками роз из корзинок, что каждая держит в руках. Найти цветущие розовые кусты в это время года весьма затруднительно, но соблюдение традиций должно оставаться незыблемым, особенно в день венчания государя. Белые и розовые лепестки, нынче стоящие не меньше иных драгоценностей, собирают едва ли не со всех зимних садов, устроенных при монастырях, и сейчас они снежными островками ложатся на устланный ковровой дорожкой пол, дабы путь идущей к алтарю суженой был столь же лёгким и безбедным, как эти лепестки. Когда я подхожу к алтарю, девочки останавливаются, оборачиваются и осыпают меня последними горстями, чтобы я сама всегда была нежна, чиста и свежа, подобно розам, отдавшим свои лепестки.

Зала главного столичного храма Четырёх сегодня заполнена многочисленными членами благородных родов до предела. Говоря по чести, я впервые вижу столько фрайнов сразу, кажется, их на оглашении было меньше, чем нынче. На длинных деревянных скамьях ни одного свободного места, ложа, где я впервые присутствовала на храмовой службе как официальная суженая императора, занята Миреллой, четой Шевери и старшими детьми Бромли, и даже в дальней части, у самых дверей, кто-то стоит, наблюдая за венчанием издалека. Всё же я стараюсь не смотреть по сторонам, не приглядываться к лицам, повёрнутым ко мне, не перехватывать взоры, сосредоточенные на мне. Большинство из них уже видело, как по этому проходу шли друг за дружкой три девушки, появившиеся и истаявшие бесследно. Каждая из этих девушек ступала по тем же розовым лепесткам, каждая давала клятвы пред алтарём, ликами Четырёх и свидетелями и каждая исчезла в пламенных объятиях Айгина Благодатного, не исполнив своего долга. Но я – не они, я мать первенца императора, нежданной дочери, я живое напоминание, что других суженых у государя не будет и дети от других жён невозможны. Оттого многие из присутствующих наверняка теперь терялись в догадках и предположениях, что будет дальше, как повернёт эта дорога, чего ждать от этой фрайнэ, в одночасье взлетевшей из ниоткуда на самую высокую вершину из всех известных в Империи.

Мягко улыбаюсь девочкам и те, застенчиво потупившись, отходят к первой скамье. Я же поднимаюсь на возвышение, где уже стоят Стефан, один из верховных служителей Четырёх и мальчик-служка. Следуя давней традиции, зала храма освещена лишь множеством свечей да скупыми лучами солнца, проникающими через высокие витражные окна, – предполагается, что в божьих обителях не должно быть порождений недостойного колдовства. Поэтому в зале немногим теплее, чем на улице, расставленные вдоль стен жаровни не в состоянии обогреть помещение такого размера. Знаю, оттого и франны, и, особенно, аранны предпочитали венчаться в тёплое время года, когда нет нужды думать, не превратятся ли гости и родственники в ледяные скульптуры за время церемонии. Но император не может перенести церемонию на более подходящий сезон, а присутствующие не могут позволить себе отказаться от посещения венчания самого государя, и потому все покорно мирятся с неизбежными неудобствами.

Стефан подаёт мне руку, помогая подняться и встать подле него. Улыбается мне так, словно мы одни-одинёшеньки в этой зале, словно вокруг ни единой живой души и мы действительно собираемся обменяться клятвами тайком, в первом попавшемся храме, без жреца и свидетелей. Затем тянет руку к моим волосам, свободно распущенным по плечам и спине, и снимает со светлых прядей розовый лепесток. Служитель едва заметно укоризненно хмурится – подобные жесты перед алтарём, между двоими, ещё не ставшими мужем и женою, недопустимы, – но высказать своё неодобрение вслух не осмеливается. Стефан же вертит лепесток в пальцах и с заговорщицким видом прячет его в рукаве. От этого жеста ярмарочного фокусника мне становится легче, напряжение, не размыкавшее тесных своих объятий, едва я покинула дворец и отправилась в храм, ослабляет тиски, отступает немного. Люди остаются позади, и не имеет большого значения, что они думают. Я вот-вот стану супругой государя и совсем скоро императрицей и всегда, каждый день, каждую минуту кто-то из них да будет обо мне что-то думать.

Они будут смотреть.

Будут говорить.

И не столь уж и часто глядя при том мне в глаза.

Это неизбежно и мне придётся мириться с чужими взглядами, мнением и словами так же, как все они нынче терпят холод и сквозняки, сидя неподвижно в своих лучших нарядах в большой, плохо отапливаемой зале. Я не выбирала этот путь, но он сам выбрал меня и мне следует пройти по нему со всем достоинством, терпением и высоко поднятой головой. И сделать всё, что в моих силах, чтобы помочь Мирелле, таким, как она, и многим другим, о ком мало кто вспоминает, чьи нужды мало кого заботят.

Жрец отходит за алтарь, воздевает руки и в зале наступает тишина. Он приветствует собравшихся, Его императорское величество и его суженую, объявляет, в честь чего все мы предстали сегодня пред ликами Благодатных, и рассказывает о таинстве венчания и брака. Впрочем, вопреки словам почтенного служителя давно уже нет церемонии менее таинственной, чем публичное венчание, особенно когда речь идёт о государе, едва ли могущим себе позволить провести обряд в маленьком, тесном кругу действительно близких людей. Жрец цитирует выдержки из Слова Четырёх, напоминает о нерушимости брачных уз, важности питания и порождения новых ветвей родового древа супруга, необходимости защиты и покровительства со стороны мужа и покорности, терпения и смирения жены. Немолодое, испещрённое морщинами лицо служителя серьёзно, непроницаемо, голос ровен, спокоен и лишь иногда чуть-чуть повышается для придания важности речам, словно ему не приходилось говорить те же слова трём другим фрайнэ, стоявшим здесь на моём месте. Наконец он переходит к клятвам, и мы со Стефаном по очереди повторяем их, выражаем согласие, полное, безоговорочное, соединиться и не разлучаться до тех пор, пока не придёт наш срок сойти в объятия Айгина Благодатного, разделять все милости и тяготы, ниспосланные богами, вместе хранить и укреплять родовое древо. По знаку жреца к нам поднимаются фрайн и фрайнэ Бромли, каждый с небольшой алой подушечкой в руках, на которых покоятся брачные венцы первопрестольного древа. Объявляя нас со Стефаном мужем и женою, единым целым, вечным и неделимым, служитель надевает венец, поднесённый фрайном Бромли, на склонённую голову императора, а венец фрайнэ Бромли – на мою. За венцами следуют символическое благословение Четырёх. С алтаря нам передают по кусочку ржаного хлеба на круглом блюде и золотой кубок с водой. Мы съедаем хлеб и отпиваем немного воды, жрец берёт подсвечник с зажжённой свечой и рисует ею в воздухе перед нами знак Айгина Благодатного, затем звонит в серебряный колокольчик и благословляет нас. Впервые за время церемонии мы можем повернуться лицом друг к другу и чета Бромли вновь поднимается на возвышение, на сей раз чтобы передать загодя подготовленные венчальные символы. Обычно это кольцо или медальон с соединёнными вместе знаками одной из пар богов-супругов, хотя мне уже доводилось видеть и браслеты, и даже пояса-цепочки с подвесками. По жесту Стефана я поворачиваюсь спиной к нему, и он осторожно застёгивает на моей шее замочек цепочки с медальоном с переплетёнными знаками Авианны Животворящей и Айгина Благодатного. В свою очередь я надеваю на палец Стефана перстень со знаками Тейры Дарующей и Аэрина Благословенного. Жрец повторяет слова благословения, и мы поворачиваемся лицом к собравшимся, рука об руку спускаемся с возвышения и идём по розовым лепесткам под торжественную музыку и пение хора. Все сидящие поднимаются, склоняют пред нами головы, когда мы проходим мимо. Чета Бромли тенью следует за нами. Я смотрю на ложу и вижу, как Мирелла, явно встав на скамью, машет нам рукой. Аккуратно машу ей в ответ, улыбаюсь, наблюдая, как Лия безуспешно пытается снять Миреллу со скамьи.

Перед дверями нам под ноги сыплют немного пшеничных зёрен, чтобы путь наш был не только лёгок, но и плодороден. Высокие створки распахиваются, и мы выходим на ступени храма, приветствуем людей, собравшихся на площади. Сегодня в имперских городах из тех, кто успел получить весть о переносе даты и подготовиться к изменившемуся сроку, объявлен праздник в честь венчания государя. На центральных улицах будут наливать всем желающим горячее вино и эль, жарить мясо, кое-где устроят танцы, маскарады и представления, а в бедных кварталах раздадут немного денег.

Под выкрики людей, поздравляющих своего государя и его жену, мы сходим по ступенькам, неспешно пересекаем оцепленную стражей часть площади перед самим храмом и садимся в открытый экипаж.

Путь от главного храма Четырёх до императорской резиденции не столь уж и долог, но ехать приходится медленно, давая запрудившим улицы людям возможность посмотреть и на государя, и на его супругу. Я улыбаюсь, машу рукой, киваю направо и налево, хотя с трудом различаю отдельные лица за живым ограждением по обеим сторонам. Одна часть придворных, включая Бромли с Миреллой, следует за нами в своих экипажах, в то время как другая добирается до дворца путём кружным и более долгим, зато не заполненным до отказа желающими взглянуть на правителя с женою. Наверняка они и приедут раньше, нежели наша торжественная, неспешная кавалькада.

Прибытие во дворец негласно возвещает о следующем этапе свадебного торжества – большом пиру в трапезной. Пока все собираются в зале и рассаживаются за длинными накрытыми столами, мы получаем возможность перевести дух и хотя бы несколько минут побыть в относительном уединении маленькой задней комнаты, без чужих перекрёстных взоров. Бромли приводят к нам Миреллу, и я наскоро справляюсь у дочери, всё ли у неё было хорошо в храме. Мирелле понравилось, как меня осыпали лепестками и ещё моё платье, вернее, та его часть, что не скрыта белым меховым плащом, а в остальном девочке было явно скучновато. Я не удивлена – какому ребёнку её лет и склада характера придётся по нраву церемония венчания с её непонятными в этом возрасте действиями и нравоучениями жреца? Пока Шеритта избавляет нетерпеливо вертящуюся Миреллу от шубы и шапки, Иветта помогает мне снять плащ и тёплую шаль, поправляет волосы и украшенный драгоценными камнями венец. Медальон я оставляю висеть поверх платья, провожу ладонями по складкам на юбке. Мой свадебный наряд – серебро морозных узоров на льдисто-голубом покрове, наряд северной королевы, рождённой в далёкой стране вечных снегов. Он красив, как зима за окном, обманчиво лёгок, словно снежные шапки на горных вершинах, и менее скромен, чем платье для оглашения. Вырез кажется низким, на тонкой грани допустимого, но на сей раз полупрозрачная вставка прикрывает его до самой шеи, шлейф стелется снежной позёмкой. Освободившись от верхней одежды, Стефан осведомляется шёпотом, не замёрзла ли я в храме и по пути, и даже пытается перейти к обычным своим расспросам о моём самочувствии, но я лишь отмахиваюсь. Холод внутри меня надёжно ограждает от холода снаружи, и я никогда не мёрзла по-настоящему при низкой температуре окружающей среды, как мёрзли бы многие другие на моём месте.

Минуты передышки истекают, и мы идём в трапезную. Бромли позади нас сопровождают Миреллу. Придворные поднимаются при нашем появлении и садятся, только когда Стефан, я и Мирелла занимаем свои места за императорским столом, под пологом с императорским гербом.

Наш свадебный пир, конечно же, мало походит на праздник у Шевери. Множество столов, множество людей, множество блюд. То и дело кто-то из придворных поднимается из-за своего стола, подходит к нашему и поздравляет нас лично, звучат тосты и пожелания, традиционные для свадьбы государя. Мирелла сидит с нами некоторое время, ест то, что накладывают ей на тарелку под моим контролем. Я ориентируюсь на время, проведённое дочерью на пиру в день её публичного признания, и по истечению его Мирелла удаляется в сопровождении Шеритты в детскую.

Пир же продолжается.

И продолжается.

По окончанию его ожидает небольшое театральное представление и выступление комедиантов, а после начинаются танцы. Сняв венцы, красивые, искусно выполненные, однако мало пригодные для сколько-нибудь подвижной деятельности, мы со Стефаном присоединяемся к танцующим. Выходим не только на неспешные церемонные танцы, но и на быстрые, живые. Я всё же нашла время разучить основные движения вместе со своими дамами, рассудив, что хочу я того или нет, но я молода и крепка, а от молодой здоровой фрайнэ ожидают, что она будет танцевать не хуже других девушек. Краем глаза я отмечаю, что фрайн Рейни совершенно не весел и даже не пытается сделать вид, будто его заботит происходящее вокруг. Он почти не ест, не произносит тостов, не смеётся во время выступления комедиантов и не танцует, ни со своею суженой, ни вообще ни с кем, только пьёт. Лаверна тоже не пылает радостью, ни истинной, ни притворной, она сидит вместе с другими моими дамами, но по сторонам не смотрит, будто содержимое собственной тарелки волнует её больше всего на свете. О низложении Элиасов известно уже достаточно, чтобы некоторые фрайны поспешили отвернуться от надломанной ветви. Брендетта, знающая едва ли не всё и обо всех, живущих во дворце, накануне уже намекала без малейшего стеснения, что, вероятно, отец Блейка откажется от обручения старшего сына с дочерью рода, связанного кровными узами с нечестивыми изменниками.

Брендетта сегодня, наоборот, чересчур весела, едва ли не напоказ. Фрайн Витанский, прибывший с супругой к венчанию, одобрительно наблюдает за дочерью, хотя даже со стороны видно, сколь наигранно веселье девушки. Лия при первой же возможности пересаживается к мужу, они не танцуют, но друг от друга не отходят. К концу праздника я замечаю, что девушка сидит, уронив светловолосую голову на плечо супруга и закрыв глаза, а Эветьен бережно держит её руку в своей.

Я испытываю облегчение, когда ко мне подходит Шеритта и шепчет, что пришла пора удалиться. В сопровождении дам я покидаю залу и поднимаюсь в свои покои, где меня готовят к первой брачной ночи. К счастью, наличие дочери избавляет от повышенного интереса поутру к простыням, даже самые несведущие, не знающие о прошлых визитах Стефана в мою спальню, не ждут подтверждения невинности новой супруги императора.

Лаверна, избегая встречаться со мною глазами в зеркале, старательно расчёсывает мои волосы, когда из опочивальни доносятся стук дверей, звуки шагов и голоса. Знаком прерываю Лаверну, поднимаюсь из-за столика и выхожу из туалетной комнаты в спальню. Стефан оставляет сопровождавших его фрайнов в приёмном покое и порог опочивальни переступает в одиночестве. Я слышу гомон мужских голосов и, даже не видя самих фрайнов, знаю, что отпускающего сомнительные шуточки Блейка среди них нет. Не уверена, что он и из залы-то сумел выйти самостоятельно. Дамы приседают перед императором и торопливо покидают комнату. Шеритта, предварительно окинув спальню внимательным взглядом, выходит последней. Створки плотно смыкаются, оставляя нас наедине с вкрадчивым треском пламени в камине, и у меня вырывается короткий смешок.

– Прости, – я тут же смущённо прикрываю рот ладошкой. – День был долгий и…

– Всё хорошо, – Стефан подходит ко мне, заглядывает в лицо. – Ты не сильно утомилась? Танцы были чересчур быстрыми, а тебе не стоит столько…

– Со мною всё в порядке, просто устала немного, – спешу заверить, пока Стефан не начал перечислять все опасности, угрожающие беременной женщине. – К тому же мне неожиданно понравились танцы, пусть они и были куда живее, чем тот, что показывала Лия на её с фрайном Шевери свадьбе, – я замечаю вдруг, что мужчина вертит в руке изрядно помятый, повядший розовый лепесток. – Ты всё ещё его не выбросил?

– Выпал из рукава, когда я переодевался, – Стефан смотрит на лепесток с некоторым удивлением, словно успел позабыть, что сам оставил его при себе.

– Я не думала, что когда-нибудь выйду замуж, – признаюсь, тоже глядя на лепесток.

– Совсем?

– Совсем. Ни в детстве, ни в юности, ни, тем более, когда родилась Мира. Я всегда, с малых лет, знала, что не такая, как остальные. Родители не скрывали, что я отличаюсь от других людей, что кровь моя иная и с этим ничего не поделаешь. И когда мы с Мирой приехали в столицу, и я узнала, что не единственная полукровка в этой части человеческого мира, даже тогда я не забывала ни на миг, что жизнь моя никогда не будет такой, как у большинства женщин.

– Она и не будет такой, как у большинства других женщин, даже благородных фрайнэ, даже императриц, – Стефан касается моей щеки кончиками пальцев, рассматривает меня внимательно. – Ты сама говорила, вы с Миреллой моя реформа и кому ведомо в точности, куда она нас приведёт?

Поднимаю глаза на мужа – так непривычно, удивительно называть Стефана моим мужем! – пытаюсь найти в задумчивом его взгляде ясность, понимание, осознаёт ли он в полной мере, куда случайная эта реформа, отказ от избранного предками пути и пренебрежение традициями могут завести.

– Сожалеешь? – решаюсь задать прямой, откровенный вопрос.

– Нет, – следует твёрдый ответ.

– Даже если моими усилиями через несколько лет всё обратится пеплом, и я стану худшей императрицей, чем говорили о твоей тёте Арианне?

– Ты не можешь быть худшей императрицей. Только не ты, – пальцы легко скользят вверх, обводят скулу, затем перебираются к уху и подхватывают длинную прядь волос. – Для этого ты слишком целеустремлённая и сильная, ты тверда в своих убеждениях и думаешь о многих. Неважно, есть ли яд в твоей крови или нет, избрал ли тебя жребий или Благодатные явили волю свою через встречи, кажущиеся случайными. Я не мог бы желать иной суженой, кроме тебя.

Стефан целует меня, и я отвечаю, обвиваю его руками, прижимаюсь всем телом.

Знаю, и я не пожалею.

* * *

Я принимаю венец императрицы Благословенной Франской империи спустя две недели после того, как заканчиваются шумные празднества, знаменующие смену лет. Стефан не желает без острой нужды затягивать мою коронацию, да и резона в том нет, о Мирелле известно уже всей Империи и всем соседствующим с нею странам, если не дальше. Через несколько дней мы улетаем в Шайо, прелестный дворец на берегу реки Веро. Он и впрямь невелик, как говорил Стефан, изящен, словно кукольный домик, и красив, будто сказочный дворец, построенный не руками смертных людей, но соткавшийся из взмаха крыла волшебной белой девы. Отныне это льдисто-снежное чудо принадлежит мне – вместе с другими замками, землями и собирающимися с них платами, положенными императрице.

С нами летят лишь чета Бромли со старшими детьми и слуги – ровно столько, сколько необходимо для поддержания порядка и исправной работы в небольшом замке, и никого лишнего. Мы со Стефаном сходимся в вопросах уединения, которое должно быть действительно уединением, очерченным узким кругом допущенных к нему, а не толпой, всего-то урезанной вполовину относительно обычного её количества. Я не беру с собою других дам из своей свиты, а Стефан будет встречаться с достопочтенными фрайнами сугубо по делу, когда они прилетят из столицы в Шайо на несколько часов. И кто совершенно точно рад побыть без плотного кольца людей вокруг, так это Мирелла, очарованная сказочным замком не меньше моего. Дочь готова без устали бродить по его коридорам и галереям, бегать вверх-вниз по лестницам, переходить из комнаты в комнату, исследовать каждый уголок в поисках двери, скрывающий вход в волшебную страну, или зачарованного предмета, только притворяющегося частью обыкновенной, пусть и роскошной обстановки. А когда стены, увешанные картинами в массивных золочённых рамах, и расписные потолки всё же начинают давить на моё свободолюбивое непоседливое сердечко, к её услугам весь заснеженный парк с затянутыми льдом прудами, разбитый вокруг Шайо. Стефан дарит Мирелле пони и сам учит дочь ездить верхом. Я думаю, что мне тоже было бы неплохо вспомнить, как держаться в седле и, пуще того, в седле дамском, которое я, сказать по чести, за всю жизнь видела всего раз или два и то со стороны. Охота во время летних выездов двора в Эй-Форийю неизбежна и, как бы я к ней ни относилась, мне придётся участвовать и в этой забаве фрайнов благородного рождения. Если не в этом году, то в следующем точно.

Придворные по большей части возвращаются домой, мало кто желает оставаться в столице, где нет государя и оттого кажется, будто ничего не происходит. Заседания Совета, как бывает после зимнего праздника, сокращаются до одного в две недели, и никто уже не заводит речи о прополке садов Империи. Братья Элиасы предстают перед судом по обвинению в измене, и если Даррену Элиасу всё же удаётся отделаться изрядным сроком заключения – неизвестно, покинет ли он тюремные стены прежде, чем сойдёт в объятия Айгина Благодатного, – и конфискацией солидной части имущества в пользу императорского венца, то приговор Соррену однозначен и обжалованию не подлежит.

Смертная казнь.

Оба брата ещё живы, но жена одного – жена изменника, а другая почти вдова, их дети и внуки не унаследуют ничего, кроме запятнанного имени, жалких останков недавнего богатства да тени былого величия. Их сёстры и кузины торопятся позабыть, к какому роду принадлежали до замужества, их младшие братья и кузены сжигают компрометирующие письма и уничтожают всё, что может указать на их причастность к интригам старшей ветви. И все, кто носит или носил имя Элиас, кто надевал их цвета, на коленях молят Благодатных, чтобы буря эта не обрушилась на их головы, не коснулась их домов. Морелл Элиас понижен в звании и это всё, что может сделать со своим рыцарем орден Рассвета, изрядно опасающийся последствий происходящего. По возвращению из Бло Стефан намерен подписать указ об ограничении полномочий и деятельности ордена и инициировать проверки рассветных обителей на предмет их соответствия их же уставу. И уж всяко рассветники наслышаны о покровительстве Её императорского величества ордену Заката.

После казни Соррена Элиаса Мадалин ожидает путь на юг, под усиленным конвоем, в обитель Молчаливых сестёр, где принятые обеты навеки сомкнут её уста и скуют по рукам и ногам. Она попустительствовала делам кузенов, дала незаконную настойку Кассиане, подтолкнула Верену к свершению страшного греха, но всё же этого недостаточно для эшафота. Я не знаю, радоваться, что, несмотря на всё содеянное, Мадалин не сойдёт в объятия Айгина Благодатного под топором палача или от яда, – или печалиться, что она останется жива. Я не желаю ничьей смерти, даже Мадалин, и мне страшно оттого, что иначе нельзя, нет другого выхода.

Здесь, среди роскоши и красоты Шайо, я стараюсь поменьше думать об участи фрайнэ Жиллес и её кузенов. Мне эту участь не изменить – да и не уверена, что её надо менять, – так какой резон терзать себя беспрестанными размышлениями, сожалениями и взвешивать чужие грехи? Особенно сегодня, в день, когда родилась Мирелла.

Слуги подготавливают небольшую залу на первом этаже, где мы во второй половине дня устроим праздник для нашей девочки. Никого постороннего, никаких льстивых вельмож, только мы, её родители, и Бромли. Детский пир и подарки, без дюжины перемен блюд и танцев допоздна. В Шайо мы живём так просто, как только может жить монаршая семья. Мы не соблюдаем бесчисленные ритуалы и негласные правила, не сидим подолгу за трапезным столом, не ложимся спать за полночь и не посещаем ежеутренне храмовую часовню при замке. У нас со Стефаном даже одна спальня на двоих, чего не было у его венценосных родителей, как мне смущённо признаётся Шеритта.

– Мама!

Поднимаю голову от бумаг, разложенных передо мною на столешнице, оборачиваюсь к двери как раз тогда, когда Мирелла после короткого стука, не дожидаясь разрешения, врывается в мой кабинет.

– Мама, смотри, что мне папа подарил! – дочь подбегает к письменному столу, протягивает мне стеклянный шар на толстой бело-серебристой подставке.

Поначалу я принимаю шар за уменьшенную версию огнёвки, но Мирелла переворачивает его, трясёт и ставит на подставку на край стола.

– Смотри, как будто снег идёт. Совсем как настоящий!

И впрямь, за стеклом опадают белые хлопья, ложатся беззвучно на крошечный маленький серебряный дворец внизу и крошечные заснеженные ёлочки вокруг.

– Да, как настоящий, – соглашаюсь и беру шар в руки, чтобы лучше рассмотреть искусно выполненный дворец. – Очень красиво.

Слышу шаги за оставшейся приоткрытой дверью, оборачиваюсь к Стефану, вошедшему вслед за дочерью. Он окидывает быстрым взглядом Миреллу, меня и стол, подходит к креслу, целует меня в макушку.

– Видят Благодатные, порой ты за бумагами проводишь больше времени, чем я.

– Потому что хочу понять, что, как и почему устроено, – я возвращаю шар девочке.

– Могу я показать его Шеритте? – спрашивает Мирелла, и я киваю.

– Конечно, сердечко моё.

Мирелла вновь трясёт шар, минуту-другую заворожённо наблюдает за кружащимися снежинками, затем разворачивается и выбегает из кабинета. Я укоризненно смотрю на мужа и понижаю голос:

– Разве мы не договорились, что Мира получит все подарки на празднике?

– А это не весь подарок, – признаётся Стефан с лёгкостью. – На празднике будет другой.

– Ты её избалуешь.

– И пускай.

– Стефан!

– Ей уже семь, Астра. И с каждым годом в её жизни будет всё больше ограничений, строгости и чужого внимания. Пока на Миру не смотрят особо… но скоро для неё всё переменится, и ты это знаешь, – Стефан опирается на подлокотник, склоняется ко мне. – Когда я увидел этот шар, сразу подумал о тебе. Он напоминает тот жребий, что выбирает дев по сторонам света, хотя я хоть убей не могу взять в толк, как служители ориентируются в том, что он показывает.

– Это модифицированная разновидность поискового артефакта, – поясняю я с улыбкой. – Задаются определённые параметры и зона охвата, он и ищет. Если хочешь, могу рассказать подробнее, как он действует, и примерную схему нарисовать.

– Расскажи, – соглашается Стефан и склоняется ниже, к самому моему лицу, накрывает мои губы своими.

Подозреваю, речь вовсе не об артефактах пойдёт.

И пускай.