Суженая императора (СИ)

Эпилог

Слышу грохот залпов, однако самого фейерверка из окна моего родильного покоя не видно, лишь разноцветные отблески вспыхивают на распахнутых створках. Сижу в постели, опёршись спиной на уложенные повыше подушки, и то и дело бросаю обеспокоенные взгляды на колыбель, стоящую подле кровати. Вдруг непонятный оглушительный шум разбудит и напугает моё счастье? Но нет, счастье спит себе безмятежно, словно за пределами этой комнаты ничегошеньки особенного не происходит и над городом не распускаются огромные пёстрые цветы, возвещая всем о рождении ребёнка императора.

Долгожданное, страстно желаемое дитя, новый листочек на ветви первопрестольного древа, оглашает этот мир своим первым криком ранним утром, а уже днём глашатаи разносят по всей столице весть о появлении у императорской четы второго ребёнка. Вечером дают салют, во дворец шлют чередой поздравления, в городе и предместьях празднуют наконец-то свершившееся событие – рождение законного дитя у государя Благословенной Франской империи. Несмотря на публичное признание, обретение титула и привилегий, Мирелла словно остаётся в тени, люди и по сей день будто не вполне понимают, как должно реагировать на первенца императора, на девочку, о которой никто ведать не ведал ещё год назад. Разумеется, будь она мальчиком и всё сложилось бы иначе, на неё смотрели бы по-другому – и ждали бы от неё другого. Сколько ни размышляю об отношении людей к Мирелле, об ожиданиях подданных и будущем нашей девочки, не могу ещё разобраться, к добру это или к худу. Я провожу немало времени, изучая законы Империи, её историю и все сколько-нибудь известные прецеденты, прощупываю границы возможностей правящей императрицы и собственных, пытаюсь понять, отчего всё так, а не иначе. Мне не привыкать корпеть над томами не самого увлекательного содержания. Когда мы с Гретой решили претворить в жизнь нашу идею об обители заблудших женских душ, мы ночами головы не поднимали от книг по имперскому законодательству, дабы быть уверенными, что никаких препятствий в правовой сфере не возникнет. Стефан не считает мои изыскания неуместными и неподобающими, хотя я знаю от Шеритты, что не только ни одна из предыдущих его супруг ничем подобным не занималась, но и его мать, и его тётя не обращались к документированным источникам. Всегда были те, кто рассказывал молодым женщинам, принимающим венец императрицы, в чём состоят их обязанности, что от них требуется и как им надлежит поступать. Или не поступать, если речь заходила об императрице Арианне. Едва ли не со времён императрицы Иванны, знаменитой андрийской лисицы, я первая супруга императора, пожелавшая настолько углубиться в законодательство и узнать о своих обязанностях не с чужих слов, но согласно документам. Стефан предлагает мне в помощь фрайна Энтонси, известного книжника и законника, человека немолодого, крайне докучливого и явно считающего, что закон не та сфера, в которую женщинам следует заглядывать без веской нужды. Однако прекословить государю почтенный фрайн не решается, равно как и открыто выказывать истинное своё отношение к Её императорскому величеству, ступившей туда, куда женщинам, даже венценосным, в силу легкомыслия и нетвёрдости разума ступать нельзя. Особенно дамам на сносях, ведь всем известно, что женщина в тягости подвержена капризам, пустым, сиюминутным, а ум её становится мягким, что влажная глина, легко поддающимся самым бессмысленным, диковинным причудам.

Как Стефан и обещал, о моём положении двору и стране объявляют сразу после нашего возвращения из Шайо в столицу. В большинстве своём люди рады этой вести, для многих она – символ высшего волеизъявления, знак, что четвёртый брак государя настолько благословлён богами, что молодая супруга тут же понесла, и двух месяцев со дня венчания не минуло.

Через несколько дней Соррен Элиас сходит в объятия Айгина Благодатного, публично приняв яд. После казни одного кузена и заключения другого в тюрьму Мадалин отправляется на юг, в обитель Молчаливых сестёр, где принимает обеты. За низложением Элиасов следует крупная, серьёзная проверка всех дворцовых слуг. Это не защита, даже родовые клятвы на крови можно обойти, если правильно задавать вопросы, и во дворце служит слишком много людей, чтобы заручиться безоговорочной верностью каждого, но хотя бы на какое-то время они поостерегутся лишний раз брать платы за якобы невинные услуги, шпионаж и доклады. Заодно я без малейших сожалений сокращаю расходы на содержание дворца и двора и с удовлетворением наблюдаю, как завтраки и ужины становятся ещё короче, проще и скромнее. Знаю, траты на бесконечные трапезы и увеселения проживающих в императорских резиденциях вельмож были основательно урезаны ещё при родителях Стефана – Филандер и Арианна меры не ведали ни в чём, – однако и то, что было совсем недавно, полагаю лишним. Стефану всё равно, он почти не обращает внимания, сколько времени и денег уходит на один ужин, и редко оглядывается на то, как ведётся дворцовое хозяйство, но мне, всю жизнь считавшей каждую мелкую монету, что у меня была, такие траты кажутся бессмысленными и бесполезными. К чему они, если можно распрекрасно и без них обойтись?

Вести, что Кассиана и Верена пали жертвами интриг и грязных дел Элиасов, что по их вине и от их руки погибли обе девушки, оказывается достаточно, чтобы север и все, кто носит их цвета, склонили головы, признавая справедливость решения государя. Где это видано, чтобы благородный фрайн, на верность сюзерену своему присягнувший, мыслил избавиться от его жены и заменить её на более подходящую? Уж какой бы ни была императрица Арианна, но даже в смутную пору правления её супруга никому и в голову не приходило, что возможно вот так запросто одну жену в объятия Айгина Благодатного отправить, а на её место другую поставить, словно стулья местами поменять. Посягательство на жизнь монаршей персоны и тех, с кем она связана узами ли крови, венчальными символами, – измена императору и Империи, а с предателями разговор короткий. Да и попытка управлять государем, навязать ему, как в прежние времена, шептунов нынче ложится несмываемым пятном на имя, покрывает род тенью позора, что сойдёт ещё нескоро. И казнь Соррена обращается не только воздаянием за сотворённое им, пусть и чужими руками, но напоминанием всем, где проходят границы допустимого, та незримая черта, за которой интриги и поиск милостей и влияния на пользу себе и роду становятся преступлением против императорского венца и первопрестольного древа.

Впрочем, на месте одного поваленного древа может вырасти новое, прежде бывшее в тени, заслонённое от солнца могучей его кроной. Фрайн Эсмонд Кленси выходит из-под сени Элиасов, чьи цвета его род носил недавно, и уверенно занимает освободившееся место в свите императора и в Верхнем совете. Я видела его и раньше, но всегда мельком, этот молодой ещё, немногословный мужчина всегда держался в стороне, вперёд всех не лез. Спустя всего несколько месяцев фрайн Кленси закрепляет успех своих здравых, взвешенных речей на заседаниях Совета верной службой государю и обручением с фрайнэ Лаверной Дэлиас. Я не стала отсылать девушку ни от себя, ни из дворца, хотя понимала, что прикажи я ей покинуть двор незамедлительно, и она бы подчинилась без возражений, и никто не осудил бы меня за отправку восвояси фрайнэ из опального рода.

Фрайн Блейк Рейни всё же разрывает обручение с Лаверной – по собственному желанию, не по указке отца, – и с разрешения императора покидает двор и столицу. В начале лета мы со Стефаном узнаём не без удивления, что Блейк улетел из Империи, ни словом не обмолвившись, куда направляется. По крайней мере, как сообщает фрайн Шевери, в Вайленсии тот точно не объявлялся.

Илзе пишет, что у неё всё хорошо, она рада вернуться домой и уладила все разногласия с сестрой. Жаль лишь, что письма от Илзе приходят реже, чем мне хотелось бы, да и мои ответные добираются до Финийских земель так, словно почту туда несут пешком, кружным путём по суше.

По некоторому размышлению мы со Стефаном назначаем Шеритту дамой-воспитательницей Миреллы, её наставницей и старшей в её свите. В моей почётное это место остаётся за Брендеттой, но девушку хватает лишь на два месяца, после чего должность по моему настоянию переходит к Лаверне. Ныне при мне состоит больше дам, чем в конце прошлого года, и среди них есть фрайнэ старше Лаверны и замужние, однако Лаверна искренне старается, исполняет всё, что от неё требуется, и всегда пытается разобраться, когда ей поручают нечто новое. Она почтительна, расторопна, внимательна, серьёзна и не сплетничает обо всех по углам. Разумеется, не каждому приходится по нраву внезапное возвышение мало того, что фрайнэ из опального рода, так ещё и девицы, несоответствующей издавна принятым правилам. Кто-то видит в том влияние моего мужа, приближающего к себе фрайнов не только из-за их происхождения, но за заслуги и незаконные таланты. Кто-то полагает, будто регламент я нарушаю сугубо по собственному почину и капризу, от непонимания, что и как должно строиться при дворе. А кто-то считает, что я попросту лезу не в своё дело, перекраиваю дворцовый регламент, возвышаю неподходящих фрайнэ, сокращаю траты и вместо пристойной, богоугодной благотворительности покровительствую сомнительным женским обителям в Беспутном квартале и ордену Заката.

Обойтись без явного покровительства закатникам не получается, как я ни стараюсь избежать появления фаворитов вне ближнего круга. По мере движения по избранному пути я всё больше удивляюсь, как оба Стефанио вовсе умудрялись годами хранить нейтралитет и держаться центра, да к тому же своего. Мне же вопреки моим чаяниям ничего подобного не удаётся. Я регулярно встречаюсь с магистром Бенни, и время от времени мне наносят визиты другие магистры, приезжающие из закатной обители во дворец. Мы подолгу беседуем, обсуждаем будущее одарённых, скрывающихся и самого Заката, дела давно минувшие и возможные реформы. Мне охотно предоставляют любые сведения о силе, её развитии и использовании, об артефактах и исследованиях на ту или иную тему, привозят книги из числа тех, что крайне редко покидают стены закатных обителей. Я не знаю, что из всей этой затеи выйдет, насколько хватит решимости закатников, как далеко они готовы зайти и действительно ли стремятся к тому, о чём говорят, или благоволение императрицы для них всего лишь способ укрепить и удержать свои позиции, пока их рассветные соперники клонятся к неизбежному закату.

Время покажет.

Залпы стихают, вспышки гаснут, тают на оконном стекле. Я осторожно передвигаюсь к краю постели, вытягиваю шею, присматриваясь к своему счастью под белоснежным, отороченным кружевом пологом.

Спит.

Хотя Мирелла в младенчестве тоже редко когда маму беспокоила, ела да спала себе беззаботно, равнодушная к происходящему извне.

Тихий стук возвещает о приходе Стефана. Я с улыбкой наблюдаю, как он медленно открывает дверь, переступает порог, озирается с растерянным удивлением мужчины, впервые оказавшегося в родильном покое. Закрывает дверь, делает шаг к кровати, глядит неуверенно то на меня, то по сторонам.

– Ты одна? – спрашивает.

– Я отправила всех смотреть фейерверк, – отвечаю, сдерживая смешок. – Только Бришойни наотрез отказалась покидать эти комнаты. Как она тебя пропустила?

– Отчего бы ей меня не пропустить?

– Бришойни очень печётся о моей безопасности, особенно сейчас, пока я ещё не окрепла. И разве мужчинам, даже мужьям, дозволен вход в родильный покой? Шеритта говорила, что можно только лекарю войти и то, если дела совсем худо пойдут.

Стефан отмахивается небрежно от традиции, велящей не допускать мужа до только что родившей жены прежде, чем она примет очищающее благословение Авианны Животворящей. Стремительно пересекает комнату, приглядывается ко мне встревоженно.

– Как ты себя чувствуешь? Мне, разумеется, сообщили, что ребёнок крепок и здоров и что с тобой всё хорошо, но…

– Со мною действительно всё хорошо – ровно настолько, насколько возможно в моём состоянии и положении, – спешу успокоить мужа.

– Прошло два дня…

– Роды – дело не столь уж и скорое. Как Мира?

– Ей не терпится увидеть сестрёнку.

Откидываюсь на подушки, пока Стефан поворачивается к колыбели, рассматривает своё дитя в приглушённом свете огнёвки, стоящей подле неразожжённого камина.

Девочка.

Ещё одна девочка – не мальчик, не наследник, что в свой срок примет отцовский венец. Сегодня-то многие радуются, что императрица счастливо разрешилась от бремени и ребёнок силён и здоров, но потом, совсем скоро, люди смекнут, что дочь не сын, хоть вторая, хоть десятая, и те, о ком упоминала Мадалин когда-то, те, кто озабочен будущим Империи и следующим её государем, вновь поднимут головы. При том сколько я ни читала законы, сколько ни изучала историю, сколько ни пытала вопросами фрайна Энтонси, нигде не нашлось указания, чёткого, ясного, что дочь императора не может принять венец правителя.

Никто не смог разъяснить мне, отчего девочке – дочери государя, не троюродной внучатой племяннице, не кузине из дальней ветви, – не дозволено стать наследницей на законном основании, а не на словах, не на заверениях, что она девочка, которой сами Благодатные повелели вступать или в род мужа, или под сень божьих обителей. Дочерей императоров просто не рассматривали как наследниц, даже в отсутствии сына в ближайшей по родству ветви. Каждой из этих дочерей и сестёр была уготована роль высочайшей милости, коей государь пожелает одарить своего приближённого, или ненадёжных уз, что соединят Франскую империю с одной из соседних стран. Ни на что иное они претендовать не могли и почему? Лишь потому, что однажды женщине придётся обвенчаться с мужчиной, отринуть своё родовое имя и принять имя мужа, а подобное совершенно недопустимо для человека, что взойдёт на престол. Фрайн Энтонси не преминул упомянуть, что Империя не какая-то там нечестивая Вайленсия и даже не вольнодумная Целестия, где женщина может принять венец государыни, править и идти под венец брачный, не вступая при том в род супруга, не называясь его именем и не отказываясь от своего. Обличённая истинной властью императрица – да разве ж такое видано в Благословенной Франской империи? Как выбор жребием проводить – избирать не дев, но юношей или, того хуже, молодых мужчин? И как, помилуйте Благодатные, обращаться к избранному мужу, кем он станет при своей царственной супруге, что всегда будет стоять выше него? Консортом? Принцем-консортом?

Стефан стоит вполоборота ко мне, склонившись к колыбели, и в слабом рассеянном свете огнёвки я не могу прочитать по его лицу, о чём он думает.

– Что ж, – я расправляю край тонкого одеяла на животе, – полагаю, мы можем попытаться снова… как только будет можно…

– О чём ты?

– О сыне. Тебе и стране нужен наследник, и я прекрасно понимаю, в чём состоит мой первостепенный долг, а особенности моего происхождения позволяют надеяться, что, несмотря на особенности твоего происхождения, нам удастся зачать ещё одного малыша…

– Она открыла глаза! – внезапно восклицает Стефан. С минуту молчит и добавляет тише, с непривычным затаённым трепетом: – И смотрит так внимательно, сосредоточено… Как думаешь, она понимает, кого видит перед собой?

Я сомневаюсь, что младенец в возрасте одного дня от роду осознаёт, кто все эти существа вокруг него, и потому неопределённо качаю головой.

– Как мы её назовём?

– Я думала… Клеменс? – предлагаю нерешительно. – Или ты хочешь другое имя? Быть может, Тересса… или Стефания?

– Благодатных ради, только не Стефания. Закрыла, – выпрямившись, муж отходит от колыбели к кровати, опускается на край. Касается моих каштановых, заплетённых в косу волос – тёмные корни давно отросли, и я не стала заново их красить, а после и вовсе остригла светлую часть. – Клеменс хорошее имя. Её императорское высочество Клементина.

– Её императорское высочество, не Его, – напоминаю.

Стефан осторожно обнимает меня за плечи, смотрит пристально, серьёзно мне в лицо.

– Конечно, мы можем попробовать и попробуем… отчего нет? Но я всё же предпочитаю готовиться к тому, что могут ниспослать Четверо, исходя из того, что Благодатные уже мне даровали.

– Благодатные даровали тебе двух девочек с отравленной кровью и ни Мира, ни даже Клеменс не примут венец первопрестольного древа.

– Ты сама говорила, на деле нет никаких запретов для восшествия на престол наследницы.

– Кроме того, что ни одну из наших девочек не примут ни аранны, ни, особенно, фрайны.

– Время покажет, – невозмутимо парирует Стефан, неожиданно вторя недавним моим размышлениям. – После всего, что произошло за эти годы, с тобой и без тебя, я больше не хочу загадывать так далеко наперёд. Столько вещей меняется, порой едва ли не в одночасье… как можно знать наверняка, что случится завтра?

Знаю, Стефан меня успокаивает, не желает бередить мой и без того растревоженный разум мыслями о том, кто примет императорский венец. Знаю и то, что для передачи венца дочери, не сыну, потребуется немало времени и изрядно сил, вложенных не только в воспитание наследницы престола, но и в подготовку и удобрение почвы, в которую можно посеять семена самой этой идеи.

Безумство.

Трудный, тернистый путь, способный привести в никуда так же, как и моё благоволение закатникам.

Прижимаюсь к мужу, склоняю голову на его плечо, чувствуя, как он находит мою руку, лежащую поверх одеяла, начинает ободряющим жестом поглаживать мои пальцы.

Впрочем… и впрямь, время покажет.