Светские преступления

Глава 22

Чтобы поймать такси до центра, пришлось выйти на продуваемый ветром угол Лексингтон-авеню. Стоя там, я с тоской думала о тех днях, когда уютный лимузин ждал прямо у выхода. Если первое время Каспер представлялся мне в воспоминаниях как тупица, зануда и тайный приспешник Люциуса, теперь это было бесценное сокровище, шофер из шоферов, пунктуальный, невзирая на капризы погоды, без протеста развозивший по сорок приглашений в день.

Наконец одна из желтых машин соизволила остановиться. Салон пропитался густым запахом какой-то экзотической кухни. Я вовремя заметила на заднем сиденье жирное пятно размером с ладонь и забилась подальше в угол. Шофер понятия не имел, что такое «Уолдорф-Астория», а о Парк-авеню знал только понаслышке — это был его первый рабочий день. Я сказала, что буду указывать ему дорогу, если только он убавит громкость радио. Вместе со счетчиком включилась невнятная запись голоса какой-то знаменитости, пролаявшей «Пристегнись!». Такси тронулось, в открытое окошко ворвался ветер и растрепал мне прическу.

Глядя, как мимо проплывают городские огни, я припомнила другой вечер перед выходом в тот же самый ресторан на подобное мероприятие. Люциус был тогда в списке почетных гостей и ужасно суетился, пока я готовилась, все время повторяя, что надо бы выглядеть «подороже». Это было отчасти только шуткой. Жены состоятельных мужчин, как и вывески их контор, призваны отражать прочность положения, вот и Люциус демонстрировал свою значимость с помощью моих туалетов и драгоценностей. В тот вечер мне никак не могло прийти в голову, что однажды я буду отброшена за ненадобностью.

Чтобы скоротать время (и убедиться, что не все в прошлом), я затеяла сама с собой маленькую игру: взялась за подсчет стоимости моего теперешнего наряда. Вечернее платье обошлось в двенадцать тысяч (оно стоило дороже, но мне, как постоянной клиентке, предоставлялась скидка); ожерелье Марии Антуанетты — в четверть миллиона, часики-браслет из белого золота с бриллиантами — в восемь тысяч, туфельки — в семь тысяч пятьдесят, и так далее, и так далее.

И вот, разодетая как кукла, я сидела в жалком вонючем такси, где надрывалось радио, а обед, похоже, раскладывали прямо на сиденье. Внезапная жалость к себе пронзила мне сердце, но тут такси остановилось перед светофором, и я отвлеклась на бродягу, что устроился на ночь прямо на тротуаре. Рядом стояла покосившаяся тележка из супермаркета со всеми его пожитками: жестянками из-под содовой и пива, пустыми пакетами, обносками одежды, стопкой газет и тому подобными ценностями. Это было зрелище не из тех, что могут развеять печаль, и все же я не могла оторвать взгляда, пока такси не тронулось.

«Мне больше повезло, — сказала я себе. — Гораздо больше. Не стоит гневить судьбу».

Однако размеренные щелчки счетчика неприятно напоминали о том, что все течет, все меняется. Образ спящего бродяги всколыхнул во мне уже было забывшиеся впечатления периода моей работы в приюте для женщин. Он отлично гармонировал с ними и навевал мысли о моем личном апокалипсисе. Все, что можно продать, было распродано. Взгляд сам собой потянулся к часикам, и подумалось: скоро настанет ваша очередь. Вряд ли удастся выручить хоть половину стоимости. Есть, правда, целый шкаф платьев, которые некуда носить.

В прежнее время, обновляя гардероб, я отсылала старый в Метрополитен-музей, в отделение истории костюма, что давало право на солидную скидку с налогов. Однако если нет ни имущества, ни доходов, то и о налогах нет речи. Значит, скидка мне без надобности. Может, устроить аукцион? Но кто купит вещи неудачницы? Если положение каким-то чудом не изменится к лучшему, рано или поздно придется расстаться и с ожерельем. Я судорожно схватилась за шею, чтобы убедиться, что оно пока еще при мне.

Перед «Уолдорфом» стояла длинная шеренга лимузинов. Среди черных, выделяясь, как нудист в группе монахинь, красовался тройной белый с затемненными окнами. Я велела таксисту проехать лишний квартал, не желая выходить из своего драндулета на глазах у всех. Чтобы задобрить судьбу, я оставила щедрые, ничем не заслуженные чаевые и пошла к отелю пешком.

К дверям я подошла промерзшая до костей, поскольку намеренно не взяла с собой верхней одежды. В прошлом Каспер всегда высаживал меня у самой двери, и если я прихватывала накидку, то всегда оставляла ее на заднем сиденье, чтобы не обращаться в гардеробную. Выстаивать очередь туда считалось ниже достоинства светской женщины и, если уж на то пошло, лучше всяких слов говорило о ее незадачливости — ни личного транспорта, ни даже кавалера с таковым. Лучше схватить воспаление легких, чем так опозориться.

Мне удалось незамеченной нырнуть в дамскую комнату. Чтобы согреться, я подержала руки под горячей водой, потом привела в порядок прическу, освежила помаду и вышла с гордо поднятой головой, готовая к битве.

У входа в Нефритовый зал, на длинном столе под белой камчатной скатертью, еще оставалось немало невостребованных конвертиков с именами. Я перебирала их, притворяясь, что никак не могу найти свой, а на деле изучая чужие. Заметив надпись «графиня де Пасси», я уже собралась сунуть туда нос, чтобы выяснить номер стола, когда холеная молодая женщина в маленьком черном платье (маленьком в буквальном смысле слова) подала мне конверт с надписью «миссис Люциус Слейтер».

— Добрый вечер, миссис Слейтер! Рада вас видеть.

Я понятия не имела, кто это, но порадовалась, что меня еще помнят. В конверте лежала плотная белая карточка с номером 47. Я прикинула, насколько это плохой знак. На приеме такой важности стол на двоих может оказаться свидетельством некоторой второсортности приглашенного, но с тем же успехом может означать особую любезность — в зависимости от того, кто сосед. Организаторы давно уже усвоили, что не стоит делить столы на элитные и нет, иначе гостю будет довольно одного взгляда, чтобы оценить ситуацию, оскорбиться и уйти. Таким образом, я не знала, в каком качестве прохожу, но цифра 47 мне интуитивно не понравилась. Подавив неприятное предчувствие, я прошла в Нефритовый зал.

Терпеть не могу этот час перед приемом! Он нужен исключительно для того, чтобы, фланируя в толпе, оставить след в памяти собравшихся, пока (как говорит Бетти) «не пришлось занять место между плешивым старым верблюдом и молодым красавцем, которого интересуют только официанты».

Я проскользнула в зал, стараясь не привлекать к себе внимания, потому что так и не научилась отпугивать журналистскую братию одним только ледяным оттенком своей улыбки. Увы, я попалась на глаза одному из фотографов, и он попросил минутку моего времени. Пришлось нацепить подходящую к случаю беспечную маску и молиться, чтобы через нее ненароком не пробилась безысходность, которой избранный круг боится как чумы.

К моему удивлению, фотограф не ограничился одним снимком. Я как раз позировала для второго, когда появилась молодая пара, одетая с подчеркнутой небрежностью. Зал засверкал бесчисленными вспышками.

— Кто они? — спросила я у фотографа, который галантно остался при мне, невзирая на ажиотаж среди своих коллег.

— Марк Как-Его-Там, — ответил он. — За один день потерял на бирже четыре миллиарда, за что и внесен в список знаменитых сограждан.

Мероприятие набирало силу. Гости все прибывали. Одни смотрели на меня с плохо скрываемым удивлением, другие останавливались перемолвиться словечком. Они были любезны, но в их поведении была некоторая отстраненность, которую я при всем желании не могла не заметить. Как тут было не вспомнить толпы почитателей, соперничавших за знаки моего внимания. Где они теперь, куда подевались? «А чего ты ждала? — спросила я себя. — Ты уже немолода, одинока и живешь в крохотной квартирке с видом на кирпичную стену. С точки зрения этого круга ты на дне, и дело твое (дело о зигзаге неудачи) давно закрыто. Но не стоит отчаиваться. Миллиардер из Чикаго — вот шанс свести счеты с Моникой».

Скользя взглядом по залу, я заметила в углу Миранду Соммерс с непременной свитой, из-за которой ее так легко вычислить. Народ готов был на все, чтобы попасться ей на глаза, остаться в памяти и, возможно, быть упомянутым в ее колонке. Со стороны это удивительно напоминало паломничество к ногам языческого божка, только не с цветами и плодами, а с лестью. Божок парил среди толпы в облаке розового тюля, словно ком сладкой ваты, из которого торчала одна голова. Я смотрела и думала: сколько же нужно изворотливости, чтобы годами царить в узком кругу и, независимо от смены поколений, взглядов и предпочтений, возноситься все выше и выше на крыльях всеобщего почитания! Времена меняются, но общество по-прежнему зиждется на языческих обрядах. Если разобраться, никогда еще они не имели такого громадного значения.

Внезапно в глаза мне бросилось платье — узкое длинное платье из серебристого атласа с небольшим изысканным шлейфом. Я не могу пройти мимо красивого наряда, вот и на этот раз отметила безупречность ткани и кроя. Платье, казалось, мерцало и струилось, как лунный свет на воде. Такого не увидишь на вешалке в магазине готовой одежды, его можно только сшить на заказ, и только у мастера от-кутюр.

Владелица этого несравненного туалета стояла спиной ко мне и как раз беседовала с Мирандой Соммерс. Я не могла видеть лица, но и в фигуре, и в манере держаться было что-то очень знакомое, что влекло меня, как огонь свечи — мотылька. Когда до незнакомки оставалось лишь несколько шагов, она полуобернулась и засмеялась, запрокинув голову. Шея ее выгнулась дугой и напряглась, выдавая фальшь этой «спонтанной» веселости.

Моника.

Я не могла оторвать взгляда от ее профиля, белизны кожи, антрацитового блеска тщательно уложенных волос и не смела не то что шевельнуться, а даже дышать. Взгляд мой был словно прикован к этому прекрасному видению. В висках отдавался стук сердца, больше похожий на треск закрываемого кассиром ящичка с наличными. Из транса меня вывел официант с подносом закусок. Уж не знаю, что это было, но оно громоздилось в мисочках, как розовый крем для бритья. Я испытала огромное желание выхватить поднос и швырнуть в Монику, в это ее мерцание, в этот ее атласный лунный свет.

— Милочка!

Меня тронули за плечо. Это оказалась Джун Каан в оранжевом шедевре с рюшками, который я запретила ей покупать в тот день в «Бергдорфе». По крайней мере на сей раз она меня узнала.

— Джо, выглядишь просто потрясающе! Хорошо, что ты здесь. Я немного беспокоилась, но теперь вижу, что все в порядке. — Джун оглядела ожерелье. — Знаешь, что бы тебе ни пришлось продать, только не это, даже под страхом голодной смерти!

Я смолчала. Джун всего лишь пыталась быть остроумной, не зная, как точно попала в цель.

— Кстати, на что это ты так уставилась? Увидела привидение?

— Если бы! — Я ткнула пальцем в сторону Моники.

— Крепись, милочка, — сказала моя подруга с ободряющим пожатием руки.

Хотя вид Моники во всем ее великолепии был мне противен буквально до тошноты, я по-прежнему не могла отвести глаз. Только отщепенец, изгой способен понять извращенную прелесть ненависти к тому, кто занял его место.

— Взгляни на эту стаю рыб-прилипал! — протянула я с иронией. — Еще не так давно они едва удостаивали ее взглядом.

— Такова жизнь! — философски заметила Джун, как будто это не только объясняло, но и извиняло все на свете.

— Слушай! — воскликнула я с внезапным подозрением. — Хоть ты-то не пойдешь с ней любезничать?

— Конечно, нет, милочка.

— А Чарли?

— Ну, ты его знаешь. Чарли печально известен тем, что не помнит, кого он должен сторониться.

— Будь так добра, напомни ему!

— Джо, милочка, не сочти меня бессердечной, но… поверь, в конечном счете все это несущественно.

— Джун, милочка, — передразнила я, с трудом сдерживая раздражение, — все несущественно для тех, кто смотрит со стороны. Кстати, не можешь показать моего соседа по столу?

Этот внезапный переход заставил Джун ошарашенно заморгать.

— Что?

— Я здесь в основном потому, что Триш пообещала мне знакомство с миллиардером из Чикаго.

— Правда? — оживилась моя подруга. — Тогда это наверняка Брэд Томпсон!

— Ты о нем слышала?

— Бумажная промышленность. Богат как Крез, но совсем не кичлив. Божественный шанс! Однажды мы немного поболтали. Насколько мне помнится, его только что приняли в совет директоров «Чапелза». Да, еще он любит яхты.

— Спасибо за информацию. Буду молчать как рыба насчет того, что до смерти боюсь яхт. Сэмюел Джонсон назвал их плавучими тюрьмами.

— Да уж, лучше молчи… — Джун пыталась что-то вспомнить. — О! Его дочь каким-то образом связана с Россией.

— Каким?

— Не помню.

Наш разговор был прерван появлением группы официантов, которые разошлись по залу, мигая мощными фонариками.

— Куда подевалось старое доброе «кушать подано»? — вздохнула я.

Главный зал, обычно служивший бальным, был теперь заставлен круглыми столами под скатертями из беленого холста. В центре каждого, на груде свежей земли, красовалась моховая кочка, а на ней, как фаллический символ, возвышался светильник. Голубоватый — зимний — оттенок освещения был на редкость неудачен и придавал лицам трупный вид.

— Еще один шаг назад в искусстве дизайна, — шепнула я Джун. — Где твой стол?

— Под номером сорок восемь. А твой?

— Сорок семь.

— Отлично, будем толкаться локтями.

Изнуренный молодой человек провожал приглашенных к их столам — разумная мера, если учесть размеры помещения. Когда мы с Джун назвали свои номера, он указал на переднюю, наиболее престижную часть, и я впервые за этот вечер ощутила радостную приподнятость. Цифра 47 была на столе у самых оркестровых подмостков.

Чарли Каан и Дик Бромир поднялись при моем приближении, причем Дик буквально просиял.

— Джо, дорогая, сколько лет сколько зим!

Он обнял меня. Даже Чарли, обычно сдержанный, поцеловал меня в щеку. За столом подальше сидели Роджер Лаури с женой. Я ограничилась кивком, надеясь, что этого достаточно, однако оба они вскочили, подошли с радушным приветствием, которое, если учесть пробежавшую между нами кошку, меня только сконфузило.

Место Бетти было за соседним столом. Усаживаясь, она поманила меня к себе. Думая, что она хочет просто поздороваться, я обняла ее первой.

— Ну как? — осведомилась она. — Готова ослеплять и кружить голову? Вижу, что готова. Как тебе удалось?

— Подзарядила старые батарейки.

Я хотела отойти, но Бетти ухватила меня за локоть и притянула ближе, ухом к своему рту.

— Слушай, твоя подружка играет не по правилам! Я своими глазами видела, как она, мать ее, поменяла карточки!

— Ради Бога! О ком ты?

— Да о графинечке, чтоб ее черти взяли! Она украла твоего кавалера. Триш пошла, чтобы взять его на буксир.

Я огляделась и действительно увидела Триш Бромир в компании высокого, изысканно одетого, вполне привлекательного мужчины с рыже-каштановой шевелюрой. Судя по всему, их мнения несколько разошлись. Когда Триш попробовала увлечь его за собой, он мягко отстранился, засмеялся и сел за тот стол, у которого стоял. Не желая устраивать сцену, Триш отступилась, пожав плечами, но по взгляду было видно, что она сильно огорчена. Заметив, что она направляется ко мне, я поспешно отвела взгляд.

— Джо, дорогая, я рада, что ты пришла, но, понимаешь, случилась маленькая неувязка. Помнишь, я тебе говорила про Брэда Томпсона? Это тот миллиардер из Чикаго. Так вот, он присоединится к нам при первой же возможности… скорее всего за десертом. Вечно у них путаница! В общем, сейчас нет времени, поговорим потом.

Разумеется, я и виду не подала, что знаю причину этой «путаницы». Триш и без того было несладко — она честно старалась сделать этот вечер моим звездным часом. Пришлось сесть между Чарли и Диком, который не мог говорить ни о чем, кроме затянувшегося расследования по его делу. Я попробовала узнать детали, но услышала только, что обвинение не стоит выеденного яйца и что он «не какая-нибудь Леона Хелмсли».

Я очень на это надеялась — миссис Хелмсли в конце концов оказалась в тюрьме.

— Сто пятьдесят миллионов благотворительных взносов — и все равно эти скоты в меня вцепились! — возмущался Дик. — А за что? Что я такого сделал? С каких пор процветание вменяется в вину?!

— Кому как, — заметила я.

— Извини, Джо, я увлекся. — Дик помолчал. — Там, внизу, они только и ждут нашей оплошности, а если ее нет, выдумают сами. Мы с Триш любим быть на виду и не делаем секрета из своих доходов. Вообрази себе какую-нибудь тощую задницу в налоговой инспекции, в офисе размером с коробку для ботинок. Мы — его шанс добиться повышения, и он с нас с живых не слезет! — На этот раз Дик задумался надолго, потом сделал отметающий жест. — Пусть! Им ничего не раскопать! Я не Леона! У меня все адвокаты прикормлены. Вот только все это страшно действует на нервы.

Пока он распинался, я бросала вороватые взгляды на Монику. Мисс Лунный Свет усердно обрабатывала моего миллиардера.

Когда настал черед переключиться на Чарли Каана, я и вовсе отвлеклась. Чарли предсказуем, как смена времен года, и говорит только о гольфе. Вести с ним застольную беседу — все равно что дрейфовать на надувном матраце: можно не тратить сил, достаточно изредка шевелить головой и конечностями, чтобы не затекли.

Стул рядом с Моникой так и оставался пустым, и я задалась вопросом, кто же это настолько смел, что манкирует приглашением. Так или иначе, для нее это было удачей, потому что позволяло посвятить себя исключительно мистеру Томпсону — что она и делала. К сожалению, он нисколько не возражал, а временами (когда она гоготала над его шутками, как полоумный гусь) выглядел очень довольным.

Чарли не замечал, что я его не слушаю. Он или замкнут в себе, или исключительно хорошо притворяется. Я сидела с дежурной улыбкой на губах, но в душе была мрачнее генерала Ли к концу сражения у Аппоматокса. Как соперничать с женщиной-вамп, которая ко всему прочему на десять лет моложе?

Бетти, которая время от времени сочувственно поглядывала в мою сторону, перегнулась ко мне за спиной у Чарли и прошептала:

— Плюнь! Говорят, жена бросила его ради женщины.

Если она рассчитывала меня этим утешить, ничего не вышло, но сама попытка меня немного приободрила.

Вечер шел своим чередом, и чем дальше, тем больше я ощущала, как в душе пробуждается знакомая черточка мазохизма. Я словно вернулась в далекие школьные дни, к тяжким и упоительным страданиям отверженного, которые всегда живее в памяти, чем любой позитивный опыт. Вот уж подлинно, история повторяется!

Меня отвлекло движение — это Нейт Натаниель ужом скользил между официантами, пробираясь к столу Моники. Он и был похож на змею, весь гладкий, обтекаемый, маслянистый. За спиной у нее он приостановился, чтобы оставить на обнаженном белом плече влажный след поцелуя. Меня чуть не стошнило.

— Добрый вечер, дорогой, — по-французски проворковала Моника. — Ты немного задержался. Присоединяйся к нам, любовь моя!

Пока Нейт и Брэд Томпсон обменивались рукопожатиями, Триш (благослови ее Господь!) подмигнула Дику, шепнула ему пару слов и незаметно указала на «моего» миллиардера.

— Друзья, вынужден вас покинуть, — сказал тот поднимаясь. — Сами понимаете — приказ свыше.

Схватив бокал и салфетку, он устремился к столу Моники, а я приоткрыла на коленях свой ридикюль и незаметно заглянула в зеркальце. И вовремя — помада слегка поистерлась. Я добавила свежий слой и к тому времени, как мой «божественный шанс» под конвоем Триш приблизился к покинутому Диком стулу, была готова к решающей битве.

Рукопожатие у мистера Томпсона было крепкое, да и сам он, при близком рассмотрении, выглядел молодцом. Ни тип его внешности, ни запах одеколона не вызвали у меня антипатии, разве что насыщенный голубой цвет глаз некстати напомнил о Люциусе. Тем не менее общее впечатление было в его пользу.

— Брэд Томпсон, — представился он глубоким низким голосом.

— Джо Слейтер. Вы из Чикаго, не так ли? — спросила я, стараясь нащупать почву для плодотворной беседы. — Я там не бывала, но много наслышана об этом городе. Говорят, он удивителен.

— В самом деле, Чикаго — отличный городок, но лично мне больше по душе Нью-Йорк. Здесь можно всласть повеселиться. Вот уж подлинно город контрастов.

— То есть?

— С чем здесь только не сталкиваешься, и каждая маленькая сценка по-своему захватывает. Я с удовольствием бываю на бродвейских шоу, особенно экспериментальных. А вы? Надеюсь, вы любите театр?

— Ничего не имею против, но мой конек — музеи. Когда хочется поразвлечься, я отправляюсь именно туда.

— Прямо как моя дочь! Она, знаете ли, работает в Эрмитаже (наверняка вы слышали об этом русском музее), изучает искусство Реставрации. Музеи! Должен признаться, я ими не очень интересуюсь. Это целый мир прекрасных вещей, а когда я вижу привлекательную вещь, хочу ею обладать. Я ухожу из музея с чувством горького разочарования. — Было заметно, что в этой шутке есть большая доля правды, и Брэд, видимо, тоже это почувствовал, потому что стал вдруг серьезным. — В самом деле, мне трудно любоваться тем, что нельзя получить. Не люблю это ощущение.

— Хотите, я попробую изменить ваш взгляд на музеи?

— Отчего же нет? Вот что, давайте заключим соглашение! Я попробую пристрастить вас к театру, а вы меня — к музеям. Побываем по разу там и там, потом сравним впечатление. Только без притворства! Если другой заскучает, то так прямо и скажет. Идет?

— Идет!

Мы еще раз обменялись рукопожатиями. Мистер Томпсон все больше мне нравился. Наклонившись ко мне с видом заговорщика, он шепотом спросил:

— Вы умеете хранить тайну?

— А вы попробуйте доверьте мне какую-нибудь, — ответила я, придав своему тону оттенок интимности.

— Я с радостью улизнул бы отсюда еще до начала речей.

Это было многообещающее начало, и сердце мое встрепенулось.

— Я бы и сама не отказалась!

— Тогда вы меня, конечно, не выдадите. Доброй ночи, милая леди!

— Как, вы уходите! — Сердце у меня упало.

Он уже поднимался! Я не могла поверить в такой чудовищный облом. Да ведь у меня не было и четверти часа на то, чтобы раскусить этот орешек!

— А это необходимо? — осведомилась я, стараясь скрыть разочарование. — Полчаса ведь ничего не решит, а у меня к вам вопрос жизни и смерти. Видите ли, я собираюсь в круиз. Как мореход со стажем, вы могли бы дать мне толковый совет насчет судна.

— В смысле парусного судна? Но мне и в самом деле нужно бежать! Сегодня по телевизору завершающая часть документального фильма о «Титанике».

— О «Титанике»? — тупо повторила я.

— Вы не смотрите? Жаль! Потрясающий фильм.

— Знаю, я сама оттуда.

— А вы занятная! — Мистер Томпсон широко улыбнулся. — Надеюсь, еще увидимся, Дженни.

— Джо.

Но его уже не было рядом. Я огляделась, не видел ли кто моего поражения, и поймала взгляд Триш, в котором читалась явная озадаченность. Я поспешила принять равнодушный вид. Она ответила легким пожатием плеч, словно говоря: «Что ж, я сделала все, что могла». Я откинулась на стуле и с вызовом скрестила руки на груди.

Официанты начали убирать со столов салатники и расставлять вазочки с самым омерзительным на вид содержимым, какое мне когда-либо приходилось видеть. В меню это называлось муссом, но походило на густой ком слизи в окружении бурого соуса — один к одному блевотина чахоточного (в этой жиже плавали какие-то черные и красные, не поддающиеся определению куски). У меня едва хватило решимости отодвинуть это подальше.

Я покосилась на стол Моники. Они с Нейтом беззастенчиво флиртовали, пересмеивались и всячески выставляли напоказ свою близость. Теперь я уже не могла бы сказать, кто из них явился инициатором погубившей меня аферы, но ненависть к жизни, миру и Монике была в этот момент такой мощной, что окружающие вполне могли бы догадаться о ней. Полагаю, я ее излучала. Чтобы отвлечься, я выпила вина, но это не помогло. Я ретировалась в дамскую комнату, пока еще могла себя как-то контролировать. Там я пару минут плескала в лицо ледяной водой, потом, по совету Свами Шивапременада, принялась медленно и глубоко дышать.

Вдох — раз, два, три… выдох — раз, два, три, четыре, пять…

Вот уж не думала, что частные уроки модного йога однажды придутся кстати!

Прежде чем вернуться к столу, я решила осмотреться и оценить обстановку.

Помещение наполнял приглушенный гул голосов. Официанты продолжали подавать гостям злополучный мусс. Я взглянула на Монику, такую беспечную, сногсшибательную в этом своем мерцающем платье. Она о чем-то рассказывала, пользуясь мимикой и жестикуляцией с отточенным мастерством прирожденной актрисы. Аудитория внимала ей с завороженным видом. Когда рассказ подошел к концу, весь стол взорвался аплодисментами.

И тут мне пришла в голову идея сыграть с ней злую шутку. Стараясь держаться в тени, я подошла к одному из официантов и объяснила, чего хочу. Бедняга посмотрел на меня как на помешанную и поспешно ушел. Я обратилась ко второму, третьему и так далее, но стоило им меня выслушать, как следовала одна и та же реакция — изумление, потом испуг. Я почти отказалась от попыток, как вдруг на глаза мне попался угрюмый паренек, очевидно, нанятый разово, по случаю. Он украдкой курил у «черной» лестницы. Вот он, мой счастливый билет!

Помнится, Клара Уилман говаривала, что совершенно ни к чему делать что-то самой, нужно лишь правильно подобрать исполнителя.

— Молодой человек! — окликнула я.

Парнишка ловко повернул сигарету тлеющим концом в ладонь и посмотрел на меня выжидающе — хороший знак. Я не ошиблась в выборе.

— Хотите получить полсотни?

— Ну? — без малейшей паузы осведомился он, переминаясь и меряя меня взглядом. — Чего у вас на уме, а, леди?

— Полсотни за то, чтобы вы, как бы случайно, вывалили вазочку десерта вон на ту женщину в серебристом платье.

Я показала на Монику. Парнишка насупился, взвешивая риск.

— Вот полусотенная, — добавила я тоном змея-искусителя.

— Ладно, — буркнул он, принимая деньги.

— Платье должно быть безнадежно испорчено!

Ах, дорогой туалет, эта непроницаемая броня, эти доспехи светской женщины! Именно они придают ей такую уверенность. Нет ничего ужаснее ситуации, когда эти средневековые латы пробиты.

Вся превратившись в зрение, я с жадностью наблюдала за тем, как парнишка движется к нужному столу. Никто и не думал прикасаться к проклятому десерту, поэтому вазочки уже начинали собирать на подносы. Вот мой исполнитель подхватил ту, что стояла перед Моникой. Я затаила дыхание. Довольно убедительно запнувшись, он уронил вазочку прямо на прикрытые серебристым атласом колени. Мусс расплескался так удачно, что забрызгал весь перед платья разноцветными ошметками.

Даже взрыв бомбы не произвел бы столь ошеломляющего впечатления на всю толпу. Триш Бромир издала пронзительный крик. Нейт чертиком выскочил из-за стола, ухватил парнишку за шиворот и взревел:

— Неуклюжий сукин сын!

— Эй, мистер, потише! Я нечаянно! — крикнул тот в ответ.

Последовала всеобщая суматоха. Люди вскакивали со своих мест и спешили к Монике с салфетками, стаканами воды, утешениями и советами. Парнишке-официанту удалось высвободиться, и он принял боксерскую стойку. Нейт последовал его примеру, а я с восторгом ждала, когда этот лицемер явит всему свету свое истинное лицо.

Гил Уотермен помешал стычке, вцепившись Нейту в рукав. Адвокат с видимой неохотой позволил отвести себя в сторонку. В этот момент Моника с королевским достоинством поднялась и выпрямилась во весь рост, показав бурое пятно, окруженное бесчисленными брызгами. Платье и в самом деле было безнадежно испорчено, тридцать тысяч долларов вылетело в трубу. Что за упоительное зрелище!

Моника стояла, как медсестра на поле битвы в форме, забрызганной кровью раненых бойцов — с видом стоического терпения. Медленно, драматически, словно в решающей сцене трагедии, она вышла из-за стола и среди гробового молчания направилась к виновнику случившегося. Еще один точно рассчитанный момент она оставалась перед ним, ничего не предпринимая, потом легонько погладила его по щеке.

— Благодарю, друг мой! Серый цвет так скучен.

Зал содрогнулся от оглушительных аплодисментов. Моника беспечно засмеялась. Лица гостей озарились облегчением, затем восхищением. Нейт Натаниель развел руки и тоже засмеялся. Парнишка-официант обнял ее. По выражениям лиц можно было без труда определить общий настрой: что за шик, что за класс, что за самообладание! Истинная аристократка! Королева! Божество!

Это был момент полного и безраздельного триумфа Моники. Я сама, своими руками создала эту ситуацию, предоставила ей шанс блеснуть, сама организовала то, чего больше всего боялась. Но в тот момент я этого не сознавала. Для меня это была всего лишь досадная случайность.

Домой пришлось добираться автобусом — у меня оставалось два доллара. Мелочи на билет не хватало тоже, но, к счастью, на входе за меня доплатила добросердечная пассажирка (для этого пришлось притвориться, что меня обокрали). Немногочисленные пассажиры бросали удивленные взгляды на мой роскошный наряд, должно быть, задаваясь вопросом, что такая расфуфыренная особа делает в общественном транспорте.

Автобус немилосердно трясло, в салоне пахло выхлопными газами. Я сидела сгорбившись, коченея от холода, уныло вспоминая прошедший вечер, свои упущенные возможности, разбитые надежды и светскую жизнь, которая шла своим чередом и без меня. Теперь я понимала, что явилась для гостей дополнительным развлечением, поводом для лишних разговоров — о неудачниках и злополучных стечениях обстоятельств. Думала я и о Монике: о том, что она просто не может быть людям по душе, что они суетятся вокруг нее из-за незаконно присвоенного богатства. Я не могла понять, отчего она так упорно старается уничтожить меня. Ведь у меня уже не осталось ни власти, ни влияния. Следующим на очереди был Нейт, этот гнусный паук: как ловко он подставил Люциуса и загреб жар чужими руками. Это он, думала я. Он и только он, мерзкий червяк! Ну и что? Допустим, это так, что с того? Все в прошлом, ничего не вернешь.

Домой я вошла посиневшая от холода, сотрясаясь всем телом. Надо было срочно принять ванну погорячее, но, чтобы избавиться от проклятого платья, пришлось еще долго дергать за бесчисленные крючки, застежки, язычки молний. Не сразу мне бросилось в глаза, что мизинец кровоточит — очевидно, по дороге я грызла ноготь сильнее обычного. Глядя на красное пятно, я подумала: цвет крови скучным не назовешь.