Светские преступления

Глава 5

Жарким августовским днем, в послеобеденный час, Нейт вошел в комнату, как фрегат входит в гавань — на всех парусах. Он сиял улыбкой и сыпал любезностями, а за ним шлейфом тянулась аура «милого друга». Он был в белых парусиновых брюках, удобно разношенных мокасинах и розовой майке и нес саквояж, откуда, как рукоять боевого топора, торчала ручка теннисной ракетки. Когда это соответствовало его интересам, Нейт был вполне обаятельным, хотя я находила его шарм слегка натянутым и неестественным, как у подростка, которому приходится хорошо себя вести. Наше продолжительное знакомство научило меня еще и тому, что можно недолюбливать человека и тем не менее находить его занятным. Впрочем, я ни с кем не делилась этим открытием.

— Повсюду пробки — кошмар! — провозгласил Нейт с подчеркнутым изысканным акцентом, которому старательно подражал. — Ну и куда же меня поместит леди Джо?

— На третий этаж, в голубую комнату. Оставь саквояж, его отнесут.

— Как? — Нейт изобразил вытянутое лицо. — Не в домик?

— Там занято.

— О! У нас то и дело важные гости! Кто на сей раз? Опять особа, приближенная к императору?

Это был прозрачный намек на случай трехлетней давности, когда мне пришлось выселить его из домика для гостей ради Никки Трубецкого, отдаленного потомка русского царя Николая II.

Пока Нейт смешивал себе джин с тоником, Моника вернулась с послеобеденной пробежки. Она впорхнула в комнату, вся блестящая от испарины, в низких спортивных трусах и высоко сидящем топе. Нейту хватило одного взгляда, чтобы потом весь вечер следовать за ней, как преданная гончая. Это не принесло заметных результатов — Моника на него не клюнула. В разговорах со мной она называла его не иначе как «эта розовая игуана».

Я и сама находила, что в Нейте есть нечто от рептилии, но только в его сущности, а никак не во внешности. Он был мужчина что надо — густая светлая шевелюра, зеленые глаза и нечто задорное, мальчишеское во взгляде. С ним держались настороженно (людей отпугивала манера Нейта вставлять в разговор неожиданные колкие замечания), но он умел и понравиться. Он был умен, богат и интересен в обществе, где не так-то просто встретить человека разнообразных достоинств.

Тем не менее Моника осталась к Нейту равнодушна. Ее обращение с ним временами граничило с грубостью. Это не оттолкнуло Нейта, как раз наоборот. Все выходные он старался расположить Монику к себе: усердно развлекал, приглашал то поплавать, то пробежаться, то сыграть в теннис, обещал повести на заседание Верховного суда и до тошноты замучил рассказами о двух своих выступлениях по телевидению. Он старался ради того, чтобы остаться с ней наедине.

В конце концов Нейту удалось навязать ей партию в нарды. Моника предложила ставку в пять долларов очко, Нейт охотно согласился, и они устроились у бассейна за компанию с Люциусом. Графиня не только мастерски играла, ей еще и везло. Готовясь бросить кости, она неуловимо менялась, в ней появлялось что-то хищное. Броски выходили один к одному, и Нейт, помнится, заметил, что она могла бы зарабатывать таким способом на жизнь. Люциус скрипел зубами и ерзал на стуле при каждом ее удачном броске. Мало-помалу и Нейт утратил непробиваемый вид — он не любил проигрывать, как и мой муж.

Кончилось тем, что Моника ощипала их обоих, выиграв что-то около трех сотен. Интересно, что это лишь подогрело пыл Нейта. Когда она поднялась, извинилась и собралась пойти к себе, он бросился за ней. Немного погодя можно было видеть, как эти двое прохаживаются по лужайке, болтая и смеясь. От меня не укрылась внезапная перемена в их отношениях. Казалось странным, что можно вот так вдруг сменить гнев на милость — и это после всего, что Моника говорила о Нейте за глаза.

— Тебе не кажется, что Нейт наконец встретил женщину своей мечты? — обратилась я к Люциусу.

— Что за чертовщину ты несешь? — рявкнул тот и посмотрел пронизывающим взглядом.

Его реакция удивила меня еще больше, чем перемена в Монике.

— Я только хочу сказать, что Нейт, судя по всему, подружился с Моникой. Он уже два дня ходит за ней хвостом. Ты не заметил?

— Это не твоего ума дело, Джо!

— Да что с тобой такое? — не выдержала я. — На что ты злишься? Каждый из них тебе нравится, и я думала… я думала, ты обрадуешься, что они спелись.

— Прекрати сводничать!

— Монике пора как-то устроить свою жизнь.

— Почему это пора?

— Чтобы остаться в Америке.

— Не вижу, какая здесь связь.

— Пойми, она не может жить с нами всю оставшуюся жизнь! Не то чтобы я возражала, конечно. Для меня радость принимать ее под своей крышей.

Люциус посмотрел на меня очень странным взглядом.

— Так она тебе в самом деле нравится?

— Что за вопрос? Конечно, нравится. А тебе разве нет?

— В общем, да… — сказал он нерешительно.

— Я думала, ты от нее в восторге, даже с учетом твоего отвращения к проигрышу. Кстати, сколько ты ей должен за сегодняшнюю игру?

Он не слушал, глядя в пространство. Чуть погодя, с тяжким вздохом, он произнес:

— Ты никогда не жалела, что у нас нет ребенка?

Надо признаться, я опешила.

— Боже мой, Люциус, ты сегодня такой странный!

— Не знаю, не знаю… Когда я наблюдаю за вами с Моникой, то невольно думаю, что из тебя вышла бы хорошая мать.

Мое изумление перешло всякие границы, и рот открылся сам собой.

— Ну, знаешь! Что бы ты там ни думал, я не настолько стара, чтобы годиться ей в матери!

— Жаль, что я не был малышу Люциусу хорошим отцом…

— Еще не поздно это изменить, — осторожно заметила я, вклиниваясь между ним и подлокотником парусинового шезлонга.

До сих пор Люциус не заговаривал ни о чем подобном, а если на эту тему заикалась я, он прихлопывал мои слова как муху. Я погладила его седую гриву и заглянула в глаза, какие-то беспокойные. Мне хотелось понять, что навело его на такие мысли, но он уклонился от ласки и отвел взгляд.

— Когда подумаешь о гадостях, которые могут случиться с ребенком в этом безумном мире…

— Что такое, милый?!

— Ничего… абсолютно ничего. — Он опять вздохнул, еще более тяжко. — Я просто задумался, вот и все. Можно тебя кое о чем попросить? Не суй свой нос в чужие дела.

— Например?

— Для начала не превращайся в сводню.

— Ох, ради Бога! Моника сказала, что не прочь устроить свою жизнь, и мне показалось забавным, что Нейт так на нее реагирует. Что же, мне и смотреть на них воспрещается?

— Послушай, Джо, я устал. Хочу вздремнуть.

Люциус начал с усилием подниматься из кресла. Я вскочила, чтобы помочь ему.

— Я провожу.

— Перестань суетиться! — крикнул он, выставив руку вперед ладонью так резко, что я отпрянула.

— Я просто хотела пройтись с тобой.

Он одернул рубашку, поправил шорты, тщательно разгладив морщинки.

— Однажды нам придется сесть и серьезно поговорить.

— О чем? — спросила я рассеянно, все еще переваривая предшествующий диалог.

— Не знаю… о переоценке ценностей.

— А их нужно переоценивать?

— Видишь ли… — Люциус запнулся и развел руки с таким видом, словно не находил слов. — Ну, не важно.

Он потащился к дому, я смотрела ему вслед. Все это было в высшей степени странно и не похоже на моего мужа. Поразмыслив, я списала это на усталость и чересчур долгое пребывание на солнце и выбросила из головы вплоть до следующего утра, когда Люциус вызвал меня в библиотеку.

Он сидел на диване в белой рубашке-поло и шортах, из которых ноги торчали, как две жерди с острыми выпуклостями коленок. Руки были сложены на набалдашнике трости черного дерева, с золотым тиснением, которой он иногда пользовался при ходьбе. У окна, как могучая статуя, стоял Каспер, по обыкновению глядя в пространство.

— Садись, — сказал Люциус, как только я вошла. — Нам придется кое-что обсудить.

Я уселась рядом, довольно настороженно, и он передал мне письмо. Оно было от Эдмона Норбо, директора Муниципального музея.

«Дорогая Джо!

Счастлив уведомить, что картина Фрагонара, которую мы вместе смотрели во время нашей последней встречи, была выставлена на продажу — в точности как мы и предполагали. Дирекция немедленно связалась с владельцем, и переговоры завершились к обоюдному удовлетворению. Думаю, вам будет приятно узнать, что покупка вполне уложится в сумму один миллион долларов, указанную в вашей дарственной на текущий год. Вам, как обычно, остается лишь скрепить обязательство подписью.

Передайте мои искренние симпатии Люциусу — я слышал, он быстро поправляется. В сентябре, по возвращении, мы с Кристин будем счастливы увидеться с вами обоими.

С глубочайшим уважением, Эдмон».

— Ну и что? — спросила я, возвращая письмо мужу.

— Как ты собираешься выполнить это обязательство? Где возьмешь деньги?

— Где и всегда — у тебя.

— Только не на этот раз. В этом году у меня другие планы.

— Какие?

— Не важно. Денег не будет — и дело с концом!

— У тебя финансовые проблемы?

— Никаких. Просто я больше не намерен кормить музеи. Они уже вытянули из моего кармана достаточно средств.

От неожиданности я громко расхохоталась.

— Что за нелепость! Откуда же тогда я возьму деньги? Своих у меня нет.

— Значит, придется позвонить Эдмону и объяснить, что картина ему не достанется.

— Но, дорогой, уже слишком поздно… — Я не могла поверить своим ушам. — Сделка совершилась!

— Прости, Джо, но я не имею к ней никакого отношения.

Люциус отложил письмо, опустил очки со лба, раскрыл газету и спрятался за ней, а я осталась сидеть с открытым ртом и круглыми глазами. Пауза затянулась.

— Люциус, — заговорила я, оправившись от первоначального шока, — я чего-то недопонимаю? Что происходит? Это, случайно, не относится к переоценке ценностей, на которую ты намекал вчера у бассейна? Если так, то выполнять свои обязательства — разве это не высшая ценность на свете?

— Речь идет о твоем долге, Джо, — сказал мой муж, выглянув из-за газеты, — но не о моем. Я не давал никаких обязательств.

— Ты же поддерживал все мои начинания!

— Да неужто? Я нес их как ярмо, Джо, но сегодня утром проснулся и сказал себе: а пошло оно все к такой-то матери! Мой список ценностей составлен не мной, а кем-то другим, и скверно отредактирован! За каким чертом мне помогать музеям? Уж лучше тогда вспомнить о людях!

— Ну и помогай на здоровье! Отличная и благородная идея. Но обязательство было дано еще в конце прошлого года, и ты о нем знал. Я обещала это сделать как член совета директоров и должна — понимаешь, должна! — выполнить во что бы то ни стало!

— Нет.

— То есть как это нет?!

— А вот так. Я предпочитаю пустить деньги на что-то более полезное. И конец дискуссии.

Люциус снова закрылся газетой.

Сеть благотворительных организаций и учреждений Нью-Йорка можно условно разделить на три части, примерно как Галлию времен Цезаря: на фешенебельную (то есть модную, популярную в высшем свете), нефешенебельную и всеобъемлющую. К фешенебельной относятся старейшие и наиболее уважаемые сообщества, ориентированные на культуру и искусство, такие, как Нью-Йоркская публичная библиотека, Метрополитен-музей, Музей современного искусства, Балет города Нью-Йорка, «Метрополитен-опера», «Карнеги-холл» и, разумеется, Муниципальный музей. Нефешенебельные организации, чересчур многочисленные, чтобы их перечислить, заняты помощью ближнему и проблемами повседневной жизни, в том числе нищетой, жестоким обращением, недостатком образования, профилактикой и лечением болезней. Последняя категория охватывает все остальное, от вымирающих видов животных до кое-как перебивающихся музеев и выставок, от танцевальных марафонов до театров одного актера. Время от времени какое-то нефешенебельное направление может найти богатого и влиятельного спонсора и войти в моду, как это случилось с кампаниями против рака груди и в защиту собак.

В то утро мне пришло в голову, что неожиданный поворот Люциуса в сторону нефешенебельной благотворительности — это запоздалая вспышка вины по отношению к Рут, активно помогавшей домам престарелых (к моменту нашей встречи Люциус ненавидел эту сферу всеми фибрами своей души, поскольку инстинктивно тянулся к блеску и славе мира светского и фешенебельного). Я могла его понять и верила, что он вполне серьезен в своих намерениях, но это не меняло положения дел.

— Дорогой, в следующем году, ради Бога, вкладывай деньги во что захочешь, хоть в застройку Луны, я и слова не скажу. Но сейчас нам придется купить картину.

— Еще раз повторяю, это твое обязательство, Джо. Ты и выполняй, — раздался голос из-за газеты.

Мне стоило труда сохранить хладнокровие.

— Если я не сдержу слова, то буду вынуждена выйти из совета директоров. Это будет настоящий скандал!

— Меня это не волнует.

— Люциус! Будь добр, отложи газету! Это не тот вопрос, от которого можно отмахнуться!

Он медленно и неохотно опустил газету.

— Тебя не волнует. Что именно? Что будет скандал или что моя репутация будет пущена на ветер?

Какое-то время муж смотрел на меня странно пустым, безжизненным взглядом. Я понятия не имела, о чем он думает, и потому продолжала, кусая губы, чтобы не сорваться на крик:

— Пойми, если я буду публично унижена, тем самым будешь унижен и ты. Из года в год я даю обязательство на определенную сумму денег, и всем известно, что это твои средства. Милый, в чем дело? Я чем-то огорчила тебя или обидела? Или происходит нечто такое, о чем я не имею ни малейшего понятия?

Голос мой сорвался. Люциус отвернулся к окну.

— Смотри на меня, я же с тобой разговариваю! — Я поняла, что больше ни секунды не могу держать себя в руках. — В чем дело?

Мой муж резко повернулся. Его яростный взгляд заставил меня проглотить все приготовленные слова.

— «В чем дело?! В чем дело?!» — передразнил он скрипучим, как у попугая макао, голосом. — Я скажу тебе, в чем дело, Джо! Дело в вещах! Тебя больше волнуют неодушевленные предметы, чем живые люди! Наша жизнь нашпигована вещами: картинами, мебелью, обязательствами «на определенную сумму»! А меня, мать твою, уже блевать от них тянет!

Он судорожно взлохматил волосы и снова отвернулся к окну. Я подумала: да он сошел с ума! Наша коллекция, Галерея Слейтер дарит радость и удовольствие множеству людей, это наше общее наследие, в определенном смысле ребенок, которого мы так и не завели. Это наш вклад в процветание нации! Люциус знал все это так же хорошо, как и я, и хотя на словах старался преуменьшить значение галереи, небрежно отмахивался от ее громадной стоимости и исторического значения, я знала: он всего лишь верит, что пренебрежительное отношение к собственным заслугам помогает снискать величие.

Это было чуточку нелепо, потому что уважение и почет он завоевал как раз благодаря Галерее Слейтер. Именно она стала свидетельством его вкуса, его истинной значимости, и все это благодаря мне. Мало кто слышал о Люциусе Слейтере при Рут. При мне он стал известен почти как коронованная особа. Да, я приобретала все это на его деньги, но и он воспользовался моими способностями. Возможно ли лучшее партнерство?

Учитывая все это, я не могла понять теперешней позиции Люциуса.

— Один Бог знает, что на тебя нашло, — сказала я, поднимаясь, — но я выполню обязательство, даже если придется заложить все, что есть в этом доме.

— Ну и черт с ним, какая разница…

— Как это понимать? Впрочем, не важно. Скажи, ты заплатишь по обязательству или нет?

— Ладно, — произнес Люциус с тяжелым вздохом.

— Обещаешь?

Он что-то буркнул в знак подтверждения и снова взялся за газету. Я наклонилась, чтобы его обнять.

— Не пугай меня так больше, милый. Впредь я не стану давать обязательств без твоего согласия.

Позже, вспоминая этот разговор, я не раз удивлялась тому, как ловко Люциус обвел меня тогда вокруг пальца. Он заставил меня вымаливать то, что само собой разумелось, а выпросив, еще и быть благодарной.