Светские преступления

Глава 7

«Скорая» отвезла Люциуса в Саутгемптонскую больницу, где его с диагнозом «мертв к моменту прибытия» сразу поместили в морг. Потрясенная до глубины души, я все никак не могла осмыслить тот факт, что человека, с которым прожила двадцать лет, которого любила до последней минуты, больше не существует. Казалось, что он где-то рядом и вот-вот вернется; мысли то и дело устремлялись к нашему общему прошлому.

В этот мучительный период я горько оплакивала Люциуса, искренне сожалела о его уходе и категорически отказывалась принять очевидное. В промежутках между рыданиями миссис Матильда сообщила, что, как только «скорая» увезла тело, Каспер помог графине с вещами. Она уехала в такси — куда, осталось тайной.

Разумеется, я мысленно возвращалась и к ужасным минутам смерти Люциуса, но даже складывая в сознании кусочки увиденного, не хотела быть категоричной. Разговор с Джун я просто вычеркнула из памяти. Невозможно было смириться с тем, что я обманута людьми, которым больше всего доверяла, особенно Люциусом. Хватало и того, что жизнь моя без него опустела, я была просто не в состоянии осмыслить его измену и твердила себе: наверняка есть какое-то разумное объяснение тому, что эти двое находились в одной кабинке в полуголом виде.

Масса дел, которые неизбежно следуют за каждой смертью, на некоторое время отвлекли мое внимание от неприятного предмета. Печальная новость становилась известной все большему числу людей, друзья и знакомые приносили свои соболезнования. С Патмоса позвонил Итан и сообщил, что вылетает первым же рейсом. Бетти, Джун и Бромиры по очереди оставались в доме, от моего имени принимая звонки отовсюду. Это вызывало ощущение нереальности — все те, кто пару месяцев назад звонил, чтобы поздравить меня с днем рождения, сейчас, почти в том же порядке, по очереди осведомлялись о том, когда будут похороны.

На несколько дней, в компании Джун, Бетти, Триш и Требора Беллини (в числе прочего он оформлял церкви для погребальных служб), я погрузилась в подготовку к похоронам. Не было ни малейшего желания возводить их в ранг светского события, но в Нью-Йорке смерть имеет веское право голоса. Всем хотелось поучаствовать, покрасоваться у гроба и тем самым показать, насколько они были близки покойному и вдове. Места на церковных скамьях шли нарасхват. Пришлось попотеть, чтобы никого не пропустить и не обидеть.

Люциус не был благочестив. Пестрота вероисповеданий в семье сделала его убежденным атеистом, и он часто говаривал, что предпочитает быть похороненным без всякой помпы, на любом из пяти участков, которые заранее приобрел на Саутгемптонском кладбище. Похороны, однако, устраиваются не ради мертвых, а ради живых. Именно поэтому и я решила почтить покойного мужа надлежащей церемонией.

Из Флориды прибыл Люциус-младший с женой Ребеккой. По телефону я сообщила только о самом факте смерти его отца от инфаркта и оборвала разговор, не вдаваясь в детали. Молодая пара приехала во взятой напрокат машине, насквозь пропыленной, с притороченными сверху велосипедами и доской для серфинга. Выйдя, Люциус первым делом обнял меня. Прежде он никогда этого не делал, воспринимая как незваную гостью, добавочную преграду между ним и отцом. Такая перемена в отношениях заставила меня прослезиться. Я смутно угадывала, чем она вызвана — смерть отца, который никогда его не любил, сняла тяжкое бремя с плеч Люциуса-младшего. Теперь он был сам себе хозяин, никому не подотчетен.

Ребекка тоже держалась очень тепло, и я разместила их в домике для гостей, так и стоявшем пустым со дня бегства Моники. «Малыша Люциуса» я не видела с марта, когда он приезжал навестить отца в лечебнице, но он совсем не изменился — те же по-женски узкие плечи и широкие бедра, та же копна вечно взлохмаченных волос, кустистая борода и какая-то общая неухоженность в облике. Я не удивилась тому, что на похороны отца Люциус-младший явился в яркой гавайке. Других рубашек он не носил.

Однако Люциус-младший был добросердечен. Помимо телосложения, он унаследовал от Рут ее лучшее качество — чувство долга по отношению ко всему: к людям, обязанностям, к миру. Вместо того чтобы наблюдать подводную жизнь из окна батискафа, он учил детишек Майами тому, как много она значит для экологии и как важно ее беречь.

Ребекку — высокую, тонкую и угловатую, похожую на девушек Модильяни — все звали просто Бекки. Она ни в чем не уступала мужу. Консультант по профессиональной ориентации, она помогала способным детям бедняков пробиться в колледж.

Вечером накануне похорон мы поужинали втроем, причем Люциус-младший показал, что может быть душой компании. Он сказал, должно быть, больше, чем за все двадцать лет, что я его знала. Когда к концу обеда я вдруг расплакалась и объяснила, что мне не хватает его отца, он заметил: «Мне его недоставало всю жизнь».

Утром 9 сентября церковь Святых Сердец Иисуса и Марии едва могла вместить всех желающих. С обеих сторон алтаря стояли громадные букеты белых цветов. В который раз люди съехались со всех концов света, чтобы отдать последнюю дань одному из некоронованных королей Нью-Йорка. Суммарная стоимость тех, кто явился на погребальную службу, без труда покрыла бы национальный долг.

С Патмоса, опоздав из-за погоды, прибыл Итан, на редкость крепкий и загорелый.

Бетти оглядела Ребекку — ее сандалии, расшитое восточными фигурками бирюзовое платье-рубаху, серебряные подвески до самых плеч — и прошептала мне на ухо: «Это еще что за явление? Разоделась, как для шабаша!» Взгляд ее переместился на Люциуса-младшего с его грушевидной фигурой и нарядом не менее легкомысленным, чем у жены. «А этот — вылитая мамаша!»

Служба вышла короткой: всего две надгробные речи. Одну произнес Гил Уотермен, другую — Чарли Каан. Оба высказались лаконично, но красноречиво и с чувством. И неудивительно, ведь Люциус был их другом. Джанина Джонс, певица-сопрано, по чистой случайности гостившая в Саутгемптоне у друзей, исполнила «Расе, расе, Dio Mio» Верди, а также «День и ночь» Коула Портера из числа наших с Люциусом любимых произведений.

Я заметила, что на Люциуса-младшего, за все время службы не проронившего ни слезинки, начинают поглядывать.

Моника не появилась. Я задавалась вопросом — почему, а когда хор запел «In Paradiso» из реквиема Форе, вообще отвлеклась и мысленно вернулась к сцене в кабинке. Что же все-таки там произошло? В самом деле этому есть разумное объяснение или я просто хочу так думать? На Монике был халат, на Люциусе полотенце, но если ничего предосудительного между ними не было, почему ее нет на погребальной службе?

Я сидела, окруженная друзьями и знакомыми, под сводами церкви, в которой отпевали моего мужа, и во мне поднималось, врезаясь в душу, как акулий плавник в океанскую гладь, новое чувство — гнев.

Люциуса похоронили под плакучей ивой на одном из участков Саутгемптонского кладбища. День был сырой, унылый, со свинцовыми небесами, предвещавшими дождь, — в точности такой же, когда Люциус умер. В такую погоду трудно дышать, жаждешь грозы, чтобы насытила воздух кислородом. Группа самых близких: я, Люциус-младший, Ребекка, Уотермены, Кааны, Бромиры и Итан, немного постояв у свежей могилы, направилась домой, где остальные приглашенные присоединились к нам для поминок. Вот это Люциус одобрил бы без колебаний — он обожал многолюдные вечеринки.

Ален устроил «шведский стол» и приготовил все для большого чаепития: заварку на любой вкус и всевозможные бутерброды, в том числе с помидорами (Люциус предпочитал их всем остальным). Впрочем, народ больше налегал на спиртное. Как обычно в таких случаях, за шампанским, разговорами и общей суетой все скоро забыли о том, ради чего собрались. Появились улыбки, раздался смех.

Отсутствие Моники не прошло незамеченным. Первой на эту тему заговорила Бетти. По очереди жадно кусая от трех бутербродов сразу, она осведомилась со свойственным ей тактом:

— А где же графинечка? Почему этой чертовки нет рядом с тобой в минуту скорби?

— Она уехала.

И только. Так я надеялась защитить как собственное достоинство, так и доброе имя Люциуса. Людям ни к чему было знать подлинные обстоятельства его смерти. По моей версии, он получил инфаркт, переодеваясь после купания, и «скорая» прибыла слишком поздно.

Понятное дело, мне никто не поверил, и менее всех Бетти и Джун. Моя сдержанность в разговорах с ними намекала на то, что случилось нечто по-настоящему ужасное. Я и сама хотела поделиться и выплакаться на дружеском плече, но первый же намек на то, что я застала Люциуса с Моникой, вызвал бы такую волну пересудов, что в конечном счете я сама не узнала бы собственную историю. Если я не желала однажды услышать, что обнаружила мужа и лучшую подругу, когда они занимались любовью на полу, следовало держать язык за зубами.

Однако не прошло и недели, как однажды за ленчем у меня в доме Джун, патологически неспособная хранить что-то в тайне, вдруг брякнула:

— Джо, почему ты не сказала, что споткнулась об эту парочку, когда они трахались на полу?

Я подавилась салатом и раскашлялась.

— Откуда ты это взяла?!

— Все только об этом и говорят, — сообщила Бетти, в третий раз доливая себе вина. — Тьфу! Старая развратная жаба, вот он кто.

Меня осенило, что это всего лишь догадка, но я слишком устала для упорного отрицания. Я успела смириться с постыдной правдой и больше не заботилась ни о добром имени Люциуса, ни, если уж на то пошло, о собственном достоинстве. Мой угрюмый рассказ о случившемся явился не самой удачной приправой к ленчу. При каждом появлении прислуги я умолкала из осторожности, хотя прислуга обычно знает больше других.

— Предупреждаю, я не вполне уверена, что все именно так, как выглядело со стороны, и уж точно я ни об кого не спотыкалась! Просто… чем больше я об этом думаю, тем яснее вижу, что вы были правы. Джун, в тот самый день ты сказала, что эти двое завели интрижку прямо у меня под носом, а я отказалась поверить. Но вот я прихожу домой, нахожу их вместе в кабинке для переодевания и — что самое смешное — не верю даже тогда!

Джун, должно быть, потеряла дар речи от того, что так точно выбрала время для своих обличений. Так или иначе, я ждала вопля: «Вот видишь!», но его не последовало.

— Значит, теперь ты веришь? — уточнила практичная Бетти.

— Д-да… думаю, что да. Это очень нелегко.

— Но тебе, конечно, хотелось бы знать, сколько это продолжалось и как началось? — спросила Джун, опомнившись.

Я отодвинула тарелку, сложила салфетку и поднялась из-за стола. Я не видела смысла в болезненных раздумьях.

— Нет, не хотелось бы. Давайте перейдем в солярий и выпьем кофе там.

Мои подруги последовали за мной в залитое солнцем помещение.

— Наверное, стоит сказать себе: это было слишком хорошо, чтобы быть правдой, — заметила я за кофе.

— Да уж, правда никогда не бывает хороша, — согласилась Бетти.

Прошло десять дней. Сентябрь близился к концу, я вернулась в Нью-Йорк и сидела в библиотеке своей квартиры, у окна с видом на Пятую авеню, праздно наблюдая за полуденной транспортной пробкой в ожидании Нейта Натаниеля. Душеприказчиком Люциуса был Кредитный банк, а Нейт выступал как его представитель. Этим утром по телефону он объявил, что у него есть для меня новости.

Я продолжала одеваться в черное, но уже по привычке, поскольку утрата была омрачена гневом — моим теперешним постоянным спутником. У меня была масса времени, чтобы поразмыслить над обстоятельствами смерти Люциуса. Его предсмертные судороги снова и снова возникали в моем сознании, все больше напоминая зловещий видеоклип, в памяти всплывали мелочи, которым поначалу я не придала значения. Сознавая, что интрижка завязалась, быть может, с первых же дней и продолжалась все лето, воображая то, что предшествовало моему появлению в кабинке, я невольно вспоминала слова Джун: «Самый большой слепец — рогоносец!» Мой гнев, все более яростный, был направлен на Монику, а не на Люциуса, который, как и Гил (теперь я это знала), стал жертвой развратницы. Это она толкнула его на путь греха. Люциус не нашел в себе сил противиться чарам Моники.

Из окна квартиры, расположенной на пятнадцатом этаже одного из самых престижных зданий города, был еще и потрясающий вид на Центральный парк. Я устремила взгляд вдаль и подумала, что осенью парк напоминает лоскутное одеяло в красно-желто-коричневых тонах, протянувшееся до самого горизонта. Дни становились все короче, лето прошло, а с ним заканчивалась и самая долгая глава моей жизни. Вот-вот предстояло поставить в ней последнюю точку.

Из времен года в Нью-Йорке я больше всего любила раннюю осень, потому что она несла с собой открытие сезона в опере, балете, концертных залах — начало всевозможных интересных событий. Я думала о том, что это поможет примириться со вдовством, и прикидывала разные возможности, в том числе поездку в какие-нибудь экзотические места — это, как ничто иное, помогает проветрить мозги. Куда нацелиться?

Вошла миссис Матильда с известием, что прибыл мистер Натаниель. За ней по пятам следовал сам Нейт с кейсом в руке, в мрачном костюме-тройке и с еще более мрачным выражением лица. Оставив кейс у двери, он прошагал ко мне, взял мои руки в свои и поцеловал меня в щеку. Никогда еще я не получала от него столь теплого приветствия.

— Джо, ты прекрасно держишься, — сказал он без улыбки. — Нам предстоит трудный разговор.

Этот мелодраматический подход меня только раздосадовал. Смерть Люциуса давала нам возможность избавиться друг от друга. Насколько я успела изучить Нейта за двадцать лет, его это вполне устраивало. Чего ради продолжать спектакль, если единственный зритель ушел?

— Лучше давай поскорее со всем покончим, ладно?

Я указала Нейту на одно из красных велюровых кресел у камина, подождала, пока он усядется, и заняла соседнее. Опершись на подлокотники, он сложил руки перед собой, как молящийся в церкви, и опустил на них кончик носа. Зрелище вышло на редкость нелепое. В этой позе Нейт оставался долго, словно пытался собраться с мыслями. Я начала ощущать нетерпение.

— Так… с чего же начать… с чего?..

Чем дальше, тем больше мне хотелось, чтобы он ушел. В этот день меня ожидал ленч с давним другом из Европы. Я решила демонстративно игнорировать все театральные эффекты.

— Начни с того, когда завещание вступит в силу. Можешь назвать хотя бы примерную дату? Я подумываю об отъезде. Надеюсь, ты понимаешь, что мне не мешает сменить обстановку.

— Да… да, конечно… я понимаю… — Неожиданно Нейт посмотрел на меня пронизывающим взглядом. — Джо, насколько ты сильна?

— Что? — удивилась я. — Насколько сильна? Ну, с учетом последних событий… зови меня Титаном! А в чем дело?

— Тебя ожидает жестокий удар.

— Еще один?! Благодарю покорно!

— Этот будет похуже прочих.

— Только не говори, что я лишилась наследства, — заметила я легким тоном.

Нейт вздрогнул. Я насторожилась:

— Это шутка?

Все так же не сводя с меня взгляда, он медленно покачал головой из стороны в сторону. Горло у меня перехватило так, что я долго не могла сделать вдох.

— Что?! Нет, нет. Не может быть.

Теперь он кивал, все так же размеренно и молча. Я тоже умолкла, ошеломленная его известием. Последующие несколько минут все происходило очень медленно, как в невесомости.

Нейт поднялся. Проплыл к двери, где стоял в ожидании его кейс. Поднял его, проплыл назад к креслу и сел. Поставил кейс на колени, расстегнул замки, откинул крышку. Достал тонкую бледно-голубую папку и протянул мне. На папке черными буквами было вытеснено: «Завещание Люциуса Слейтера и его последняя воля». Так же медленно и плавно папка раскрылась в моих руках. Внутри находились два листа печатного текста за подписью Люциуса и трех свидетелей.

Время наконец ускорилось до обычного хода.

— Что это? Завещание? Нейт, это никак не может быть завещанием Люциуса! Я видела его, оно толщиной с хороший роман! Здесь какая-то ошибка!

Я бросила папку Нейту, он ее ловко поймал и снова протянул мне. Я отдернула руку.

— Никакой ошибки, Джо, — заговорил он, продолжая держать папку передо мной. — Как мне стало известно, Люциус отпечатал это сам, дома. За пару дней до смерти он был у Кевина Салливана. Я знаю Кевина, это превосходный адвокат, несколько раз я бывал у него для нотариального заверения. Документ, который ты видишь, выглядит коротким, но он составлен и заверен по всем правилам и, к несчастью для тебя, является абсолютно законным. По-твоему, я бы не проверил?

Пришлось взять папку и вторично открыть, но когда я попробовала прочесть напечатанное, ничего не получилось. Строчки расплывались, я просто не могла сосредоточиться. В голове звенело, окружающее подернулось серебристой дымкой, словно комнату заполнил туман.

— Не могу! Скажи, что там написано.

Сочувствие на лице Нейта уступило место смущению.

— Если вкратце, здесь сказано, что все имущество переходит к сыну покойного, Люциусу-младшему, и…

— Благотворительному фонду? — подсказала я, припомнив разговор насчет моего обязательства музею и намерения мужа иначе тратить деньги.

— Нет.

— То есть как это нет? Тогда кому же?

Нейт с шумом набрал в грудь воздуха.

— Графине де Пасси.

Потрясение было таким, что я окаменела в своем кресле, а Нейт опять начал качать головой, повторяя при этом как заведенный:

— Мне так жаль, Джо… мне так жаль…

Это продолжалось целую вечность, а я все не могла переварить услышанное. Как же это возможно?

В памяти всплыла сцена в кабинке для переодевания, и, словно вспышка, в сознании пронеслось: да ведь она убила его! Моника убила Люциуса. Заставила его изменить завещание, а потом убила — подло и хладнокровно. Любовная сцена была задумана, чтобы прикончить его!

Я вскочила, но тут же почувствовала сильнейшее головокружение. Ноги подкосились. Навалилась темнота.

Я рухнула на пол.