Светские преступления

Глава 25

Рождество и Новый год я встретила в полном одиночестве и унынии. В один прекрасный день, собираясь позвонить, я поднесла к уху телефонную трубку и вместо гудков услышала: «Привет, злостный неплательщик!» Кредиторы сжимали кольцо.

Ничего не оставалось, как принять неприемлемое — потерю имущества, которое было мне дороже всех богатств мира. Приходилось расстаться с ожерельем Марии Антуанетты. Сама мысль об этом прожигала мне душу. Это было все равно что продать горячо любимую кошку или собаку. Ожерелье было не только последней связующей ниточкой между прошлым и настоящим, но и символом счастливых дней. Было время, когда его продажа не могла привидеться мне даже в кошмарном сне, расстаться с ним означало потерять надежду на возвращение в мир, некогда так хорошо знакомый и близкий. Будь у меня выбор, я охотнее передала бы ожерелье Муниципальному музею, чтобы вместе с другим антиквариатом оно красовалось в Галерее Слейтер. Увы, я отчаянно нуждалась в деньгах и не могла изображать из себя леди Щедрость.

Промаявшись несколько дней, я позвонила Ники с просьбой прислать курьера за ожерельем. Часом позже, у двери своей квартирки, я простилась с ожерельем так, как простилась бы с лучшим другом: прижала футляр к сердцу и сквозь слезы прошептала «Прощай!».

Моя последняя драгоценность появилась на обложке апрельского каталога «Чапелза» за 1999 год. Жемчужина предстоящего аукциона очень выигрышно смотрелась на фоне белого бархата. Подпись гласила, что это собственность миссис Люциус Слейтер. Была там и моя фотография былых времен, сделанная на открытии оперного сезона, во всем блеске наряда и с ожерельем на шее. Поскольку все и каждый знали, кто владелец драгоценности, скрывать этот факт не было смысла. Было там и краткое эссе Ники Трубецкого насчет истории ожерелья, тоже с фотографией — на сей раз самой Марии Антуанетты. «Чапелз» оценивал его в двести пятьдесят тысяч долларов.

Друзья отказывались верить, что я и в самом деле намерена расстаться с обожаемым имуществом. По словам Итана, Моника алчно потирала руки и повсюду трубила, что не постоит за ценой.

— Роджер считает, что на этой почве у нее слегка поехала крыша. Она сказала ему, что даст и миллион!

Впоследствии я слышала ту же цифру от Джун, Бетти и Триш. Получалось, что Моника и в самом деле готова была на любые затраты, лишь бы заполучить ожерелье. Это навело меня на идею, которая постепенно оформилась в план.

Прежде всего нужно было прозондировать почву, и я отправилась навестить Джерри Медину, владельца «Нолан Пирс», одного из самых элегантных и дорогих ювелирных магазинов Нью-Йорка. Теперь я не могла и мечтать о покупках в торговом заведении такого ранга, но прежде это было мне по карману, так что мы с Мединой были не совсем чужие друг другу.

Войдя, я увидела его за прилавком — лысого, массивного, весьма учтивого. Он помогал стриженой молодой женщине в черном примерить браслет ар нуво, выполненный в виде кобры так мастерски, что казалось, будто эмалевая змейка кольцами стекает к тонкому запястью покупательницы.

— Лалик изготовил его для Сары Бернар, — сказал Медина.

— Для кого, для кого?

— Для Сары Бернар, знаменитой актрисы. Вы о ней не слыхали? Жаль! Это была личность! Спала в гробу.

— Ночью или днем? — Молодая женщина даже не улыбнулась. — Вот что, Джерри, я не уверена, что этот браслет подойдет. Эффектно, да, но она настаивает на бриллиантах.

Медина адресовал мне приветственный жест, но не удосужился подойти, и вопреки суровому опыту последнего времени я почувствовала себя оскорбленной: прежде ради меня он бросил бы все.

Я прошлась по магазину, разглядывая выставленные на продажу драгоценности. Тут и там можно было видеть отменный образчик ювелирного искусства, но ни один не выдерживал сравнения с ожерельем Марии Антуанетты. Переполненная внезапной тоской при мысли о расставании с ним, я присела на бежевую замшу дивана, закурила и постаралась переключиться на происходящее у прилавка. Женщина в черном оказалась ассистенткой какой-то рок-звезды и выбирала, что взять напрокат для выступления по MTV. Это продолжалось довольно долго. Когда она наконец ушла, Медина приблизился ко мне с каталогом «Чапелза» в руках.

— Миссис Слейтер, вам следовало в первую очередь обратиться ко мне, — сказал он с укором. — Вам должны быть знакомы грабительские цифры их комиссионных, да и деньги — когда еще вы их получите! Поверьте, я бы устроил все к нашему обоюдному удовлетворению.

— Как раз поэтому я и здесь, Джерри. Чтобы побеседовать с вами о моем ожерелье.

— Правда? — оживился Медина и поспешил занять место рядом со мной. — Чем могу служить, Джо, голубушка?

Эта неожиданная фамильярность заставила меня против воли поежиться. «Джо, голубушка» — это отдавало пренебрежением даже в устах весельчака Медины, хотя он намеренно культивировал в себе непочтительность, эдакую добродушную развязность рубахи-парня, таким образом маскируя деловую хватку и страсть к наживе. Меня он в прошлом неизменно величал «миссис Слейтер».

— Одна женщина мечтает добраться до ожерелья.

— На ум приходит сразу несколько имен. — Медина полистал каталог в поисках нужной страницы и несколько минут пожирал глазами вторую, еще более эффектную фотографию ожерелья на черном бархате. — Еще бы не мечтать! Оно великолепно. Значит, там его оценили в двести пятьдесят тысяч? Толковые ребята. Всегда занижают цену, чтобы подогреть интерес. Вы можете рассчитывать на четыре сотни, даже на четыре с половиной… нет, на все пять!

— Похоже, та женщина готова дать миллион.

— Миллион? — Медина оглушительно расхохотался. — Да она свихнулась! Я мог бы вытянуть за него полмиллиона, ну пятьсот пятьдесят. Но миллион? Никогда!

— Ожерелье принадлежало Марии Антуанетте, — напомнила я.

— Да хоть самой Деве Марии! Миллион бабок оно не стоит.

— Для нее стоит, вы уж мне поверьте.

— Допустим. Какой идиот будет набивать цену?

— А если… я?

— Вы? — Медина тотчас насторожился.

— Для того я и здесь, чтобы все подробно разузнать. Строго между нами, законно ли, чтобы владелец набивал цену?

— Нет.

— А собственно, почему? В худшем случае я выкуплю свое имущество и заплачу «Чапелзу» комиссионные.

— Все равно это мошенничество, миссис Слейтер.

По крайней мере мы снова вернулись к «миссис Слейтер». Я поразмыслила.

— Ну хорошо, а если за меня цену взвинтит кто-то другой?

— Закон категорически это запрещает. Ни владелец, ни его родственники, ни его агент не имеют право взвинчивать цену.

— А если никто не узнает, что этот человек имеет какое-то отношение к владельцу?

— Что я могу сказать? Не пойман — не вор.

Наступило долгое молчание. Медина не сводил с меня испытующего взгляда. Нетрудно было предположить ход его мыслей.

— Я дам вам один хороший совет, — произнес он наконец медленно и веско. — Если на уме у вас то, о чем я думаю, лучше хорошенько удостоверьтесь, что на ваше доверенное лицо в самом деле можно положиться. Главное, чтобы этот человек не болтал ни сейчас, ни потом — никогда.

Я покинула магазин в глубокой задумчивости.

Итан не болтает, но стеснен в средствах. Бетти и Джун не занимать средств, но болтовня стала их второй натурой. Дик Бромир? Он достаточно богат и всегда готов прийти на помощь другу. Разве он не помогал мне в былые дни? Помог бы и теперь, если бы сам не был под подозрением. Вдруг он решит поделиться с Триш, а Триш не умеет долго держать язык за зубами. Гил Уотермен? Неплохой вариант. Однако после истории с Моникой он вряд ли решится что-то утаить от Бетти.

И вдруг меня осенило. Чарли Каан!

Сказать о Чарли, что он не болтлив, означало ничего не сказать. Он открывал рот только тогда, когда иного выхода не было. В период моего пребывания у Каанов бывали завтраки, когда все, что я от него слышала, было «передай соль». Джун вечно жаловалась, что с ним можно говорить только о гольфе и фондовой бирже, что нет никакого интереса делиться с ним сплетнями, потому что они влетают ему в одно ухо и вылетают из другого. Такие люди умеют хранить секреты просто в силу того, что они не держатся у них в памяти. Главное, чтобы Чарли не упомянул о моей затее Джун. В этом он должен поклясться ни много ни мало жизнью.

Я позвонила Чарли с предложением пропустить вместе рюмочку и заодно обсудить один важный вопрос, и он пригласил меня в «Никербокер», членом которого состоял с юных лет (в этот закрытый клуб принимаются только коренные ньюйоркцы из наиболее богатых и влиятельных семейств). Мы устроились в одной из приемных этого почтенного заведения, с видом на Пятую авеню. Со стен на нас благосклонно взирали портреты членов клуба, ныне уже покойных.

Светская беседа не была сильной стороной Чарли, да и я, с аукционом на носу, не была к ней расположена, а потому прямо перешла к главному.

— Чарли, я хочу попросить тебя о большой услуге.

Пока я объясняла суть дела, Чарли молча потягивал дюбонне. Сухопарый, плотно упакованный в костюм-тройку с галстуком-бабочкой, он, пожалуй, более всего напоминал мумию. Я постаралась представить свою затею в самом невинном свете. За все время моего монолога Чарли не издал ни звука, и невозможно было сказать, доходит до него то, что я предлагаю, или нет. Потом он наконец раскрыл рот.

— Значит, ты намереваешься взвинтить цену, чтобы как следует ощипать графиню. Это незаконно.

Он был не так туп, как казался, старина Чарли.

— В строгом смысле слова можно расценить это и так, — признала я. — Но если взвинчивать цену за, скажем, подарок для Джун, кто будет знать правду?

— Я.

— Верно, — вздохнула я, устыдившись.

— А если Моника перестанет набавлять и я останусь при ожерелье?

— Я его у тебя выкуплю.

— На какие, извини за выражение, шиши?

— Если ты останешься при ожерелье, то я останусь при названной сумме. Не забывай, что это я выставила его на продажу. Правда, я потеряю на этом комиссионные и налог на продажу, но возмещу тебе и эту сумму. Тут уж тебе придется поверить мне на слово.

— Однако, пока я не заплачу аукционному залу, денег тебе не получить, не говоря уже о том, что заплатить придется всю сумму, включая налог и комиссионные.

— Совершенно верно. — Необходимость стоять на своем смущала меня чем дальше, тем сильнее, но отчаяние придавало упрямства. — Послушай, Чарли, я могу дать почти стопроцентную гарантию, что этого не случится! Моника будет добиваться ожерелья любой ценой. Всему городу известно об этом с ее собственных слов.

— Вот именно, что с ее слов. Я заметил, что люди не всегда поступают так, как якобы собирались.

— В общем ты прав, но не знаешь одного очень важного обстоятельства. Моника одержима идеей завладеть абсолютно всем, что когда-либо принадлежало мне. Она хочет занять мое место во всех отношениях. Ожерелье тесно связано с моим прошлым. Согласись, для нашего круга оно как бы олицетворяет меня. В глазах Моники обладание им преобразит ее во вторую Джо Слейтер.

— А в твоих глазах? — осведомился Чарли с интересом.

Это был хороший вопрос. Намеренно или нет, Чарли попал в точку. Довольно долго мы сидели в молчании.

— Ладно, — сказала я наконец. — Вижу, ты не в восторге от моей затеи. Что ж, извини, что поставила тебя в неловкое положение. Дело в том, что мне больше не к кому обратиться. Надеюсь, ты не проговоришься.

Чарли как будто уже не слушал меня, потерявшись в каких-то своих мыслях, но когда я начала подниматься, сделал знак подождать.

— Кто сказал, что я не в восторге? Ты в курсе, что меня исключили из колледжа за игру на бегах?

— Вот как! — сказала я озадаченно, не совсем понимая, как эта информация относится к моей теперешней проблеме.

— В детстве я терпеть не мог соседа. — Чарли прокашлялся и продолжал с чувством гордости: — Как-то ночью я подсунул к нему в бассейн дохлую акулу. Это ублюдок с утра пораньше нырнул и чуть не помер от сердечного приступа!

Он хохотнул, а я приоткрыла рот. Определенно это был не тот Чарли Каан, которого я знала.

— Все думают, что у меня нет никакого чувства юмора, — продолжал он, — а оно очень даже есть. Больше всего я люблю хороший розыгрыш. К сожалению, годами не имел такого шанса.

— Это как раз твой случай!

— Спасибо. — Чарли помедлил и вдруг звучно шлепнул ладонью по столу. — Берусь за это, чтоб мне пропасть!

Зная, что он шарахнется от объятий, я ограничилась воздушным поцелуем.

— Спасибо тебе, Чарли, дорогой! Но только вот что: ты никогда, ни за что не скажешь Джун ни слова о нашем плане! Ни слова, понимаешь?

— Я вообще ничего ей не говорю, но учти, Джун легко домыслит то, чего не знает.

— Домыслить можно, только если знаешь хоть что-нибудь, а узнает она, только если ты об этом заикнешься. Поклянись, что будешь нем как рыба!

Чарли хлопнул кулаком по груди, как гладиатор перед боем.

— Цезарь! Идущие на аукцион приветствуют тебя!

Я расценила это как клятву.

Невозможно было предугадать, явится ли Моника на торги лично, но для Чарли это полностью исключалось, если он желал сохранить инкогнито. Возможно, наилучшим выходом для меня было держаться в стороне, но я не усидела дома и отправилась в аукционный зал переодетой до неузнаваемости, то есть в черном парике, мешковатом костюме жуткого розово-лилового цвета и без малейших следов макияжа. В одной из боковых галерей рекламировались следующие торги. Я сделала вид, что увлечена фотографиями исторического наследия времен первых поселенцев, хотя вид облезлых флюгеров и суровых лиц на потемневших дагерротипах нагонял тоску.

Каждый аукцион привлекает свой тип публики, и невольно думалось, что сюда явится толпа личностей настолько же тусклых, как и объекты их интереса. Иное дело торги с драгоценностями. Как мощный магнит, они влекут к себе броско и дорого одетых женщин. На случай если моя Немезида не устоит против этого властного призыва, я укрылась за высоким, в натуральную величину, деревянным индейцем.

Аукцион уже час как шел, когда на лестнице появилась Моника под руку с Нейтом Натаниелем. Я последовала за ними, держась на расстоянии. Эти двое уселись у центрального прохода, в передней части зала, а я нашла себе местечко в задней части у стены, откуда можно было наблюдать, не привлекая к себе внимания.

Зал был полон почти до отказа. Торги, как чаще всего бывает, шли то на подъем, то на спад. Некоторые предметы уходили за тройную цену и даже дороже, за другие едва удавалось взять оценочную сумму. Я не сводила глаз с Моники и Нейта, раздраженная тем, как откровенно они нежничают.

Ожерелье шло под номером триста тридцать три. Как только номер был объявлен, Моника перестала ворковать и выпрямилась на стуле с лопаточкой наготове. Вот оно, начинается, подумала я и взмолилась, чтобы Чарли уже держал в руках телефонную трубку.

Аукционер дал короткую справку насчет ожерелья, не забыв подчеркнуть, что вначале оно принадлежало Марии Антуанетте, а затем «Джо Слейтер, покровительнице искусств». Странное дело, комплимент мне совсем не польстил. Он относился к совсем другой женщине, которая и сама уже стала прошлым. Нынешняя Джо Слейтер, переодетая кошелкой, готовилась лицезреть продажу самого дорогого, чем когда-либо обладала.

Торги с разгону взяли хороший темп — в считанные секунды цена достигла трехсот тысяч. Повсюду в зале взлетали и опускались руки с лопаточками. Я заметила среди публики несколько знакомых мне женщин той категории, для которых жизненная борьба целиком заключается в яростном соперничестве на торгах. На четырехстах двадцати пяти тысячах половина народу отсеялась и темп несколько замедлился. Наступило затишье, и вот тут Моника впервые подняла свою лопаточку, чтобы дать четыреста пятьдесят. Никто не предложил больше. Моника повернулась к Нейту с улыбкой торжества.

Раздался телефонный звонок. Лицо, пожелавшее остаться неизвестным, предлагало четыреста семьдесят пять. Чарли, радость моя! Уже не улыбаясь, Моника повысила цену еще на двадцать пять тысяч.

— Пятьсот тысяч — раз… — промурлыкал лощеный аукционист. — Кто-нибудь предложит больше? Что, не слышу? Пятьсот двадцать пять? Превосходно!

Моника со вздохом подняла лопаточку.

Торги шли теперь исключительно между ней и неизвестным, который для публики был лишь голосом в телефонной трубке. Не голосом Чарли, разумеется, — какая-нибудь женщина называла цифру, получая ее по цепи из разного рода доверенных людей, каждый из которых едва ли знал и того, кому ее передавал.

Голос по телефону.

Моника.

Голос.

Моника.

Голос.

Моника.

Голос.

Моника.

Взад-вперед, как теннисный мяч. Цена стабильно шла вверх, подскакивая на двадцать пять тысяч сразу. Шоу под названием «Алчность» было в разгаре. Тишина в зале сменилась взволнованным перешептыванием. Судя по тому, что Нейт то и дело пытался ослабить крахмальный ворот белой рубашки, он нервничал. Когда голос в телефонной трубке в очередной раз набавил цену, он склонился к Монике и начал шептать ей на ухо.

Цена продолжала расти. Восемьсот… восемьсот пятьдесят… девятьсот… девятьсот пятьдесят… Наступила заминка.

— Девятьсот пятьдесят — раз, от неизвестного лица! Девятьсот пятьдесят — два! Кто-нибудь желает добавить?

Моника уронила руку с лопаточкой на колени. Мне казалось, что я в буквальном смысле сижу на иголках. Что случилось? Почему она вдруг перестала набавлять?

Аукционер отказался от всяких претензий на такт и посмотрел ей прямо в лицо.

— Не желаете округлить до миллиона, графиня? — спросил он с игривым оттенком, тем самым поставив меня перед неприятным фактом своего личного знакомства с мисс Немезидой.

Если она регулярно здесь бывает, то, конечно же, тратит много денег. Моих денег.

— Итак, графиня?

Моника отрицательно покачала головой.

Сердце мое забилось с такой силой, что заныла грудь.

В наступившей паузе я впервые усомнилась в правильности своего поступка. Мне и в голову не приходило, что Моника может разнюхать о моих планах, а между тем, похоже, это и случилось. Кто проболтался? Чарли? Намекнул Джун, а та раззвонила по всему городу? Кстати! Не Джун ли первой принесла мне весть, что Моника собирается дать за ожерелье миллион! Боже, меня подставили!

Да нет, дурочка, успокойся! Это уже и впрямь похоже на паранойю.

Голова кружилась, но даже сквозь шум в ушах я расслышала ужасные слова:

— Девятьсот пятьдесят — три! Продано неизвестному лицу за девятьсот пятьдесят тысяч долларов!

Удар молотка. Я зажмурилась, прижала ладони к ушам и съежилась, словно в ожидании оглушительного взрыва. Он не заставил себя ждать — взрыв аплодисментов. Публика рукоплескала тому, кто счел возможным выложить такую сумму за ожерелье, не зная, что недавно упомянутая Джо Слейтер только что купила его сама у себя, причем потеряла на этом двести тысяч налога и комиссионных.

Моника все знала, думала я тупо. До нее дошли слухи, и она не замедлила воспользоваться ситуацией. Это не Чарли, это Джерри Медина. Не нужно было у него консультироваться.

Из аукционного зала я бросилась прямо в «Нолан Пирс». В магазин вела серия дверей, и охранник отпирал их по очереди. В нетерпении я изо всех сил толкнула внутреннюю дверь еще до того, как замочек открылся, и разбила костяшки пальцев. К счастью, внутри было пусто, и обошлось без свидетелей. Я потребовала Медину. Продавщица вызвала его из кабинета.

— Какие-то проблемы, мадам? — спросил ювелир.

Я совсем забыла о своем маскараде. Стаскивая парик, я поймала отражение в зеркале и невольно подумала: чучело! Волосы свалялись, как пакля.

— Миссис Слейтер! Что вы с собой сделали? — Медина зашелся от хохота.

— Вы никому не передавали ни слова из нашего разговора? — спросила я, стараясь держаться в рамках вежливости.

— Нет. А в чем дело?

— Торги прекратились на девятистах пятидесяти тысячах, и я осталась при ожерелье.

— Что я говорил! — Медина с торжеством хлопнул ладонью по лбу. — Налог и комиссионные сожрут больше истинной стоимости этой побрякушки!

— Так вы никому не упоминали о нашем разговоре?

— Зачем? Это был дохлый номер, вот и все.

Я пошатнулась. Пришлось ухватиться за край прилавка.

— Можно стакан воды?..

Медина проводил меня в кабинет, на случай если появится покупатель (женщина на грани истерики — не самая лучшая реклама для ювелирного магазина). Там он усадил меня в плетеное кресло рядом с необъятным черным сейфом, а сам вышел и вскоре вернулся со стаканом холодной воды.

— Кто набивал для вас цену?

— Один друг. Прошу вас и впредь молчать об этом деле!

— Конечно, конечно… И вы возместите своему другу расходы?

— Само собой!

— Лучше посоветуйте отказаться от покупки. В этом случае аукционный зал предлагает товар следующему претенденту.

— Что?! Нет, он ни за что не пойдет на отказ!

— А у него есть чем заплатить?

— Есть, но мне так или иначе придется возместить ему всю сумму. К несчастью, в данный момент у меня нет лишних двухсот тысяч долларов… если уж на то пошло, нет и лишних двух центов. Я кругом в долгах.

— Тогда могу предложить вот что. Пусть ваш друг свяжется с «Чапелзом» и попросит об отсрочке. Это увеличит комиссионные, но не намного, а вы тем временем сможете распродать кое-что из имущества и собрать нужную сумму.

— Все, что я могла распродать, давно распродано!

— Вам не собрать пары сотен тысяч долларов?

Джерри вытаращил глаза. Его можно было понять: когда-то «пара сотен тысяч» была для меня — так, деньги на булавки. Теперь это было целое состояние, размер моего личного национального долга.

— Ни даже пары сотен, — буркнула я.

Продавщица сунула голову в дверь и сообщила, что молодая пара просит Медину о личной встрече. Он с извинениями удалился, а я осталась размышлять о своем беспросветном будущем.

Попытка дозвониться до Чарли успехом не увенчалась — секретарша сказала, что его нет и в ближайшее время не будет. Время шло. Крохотный кабинет Медины казался все более душным. Наконец, не в силах выносить бездействие, мечтая о глотке свежего воздуха, я сунула парик в корзину для бумаг и поспешила вон. Однако в дверях я столкнулась с Моникой и Нейтом Натаниелем, которые как раз входили в магазин. Это они звонили с просьбой о встрече.

Я готова была вернуться в кабинет, забиться в сейф и захлопнуть дверцу, но зоркий глаз Нейта меня заметил.

— Джо, ты ли это?! — воскликнул он, тщетно стараясь спрятать веселость под фальшивой заботой.

Я расправила плечи, вскинула голову и гордо, как Мария Антуанетта на эшафот, зашагала к выходу. Хотя я всячески старалась проигнорировать эту парочку, как пустое место, от меня не укрылось мимолетное выражение злорадства на красивом лице Моники. Отчасти это можно было понять — во время нашей последней встречи я публично плеснула в это лицо шампанским.

— Тебя можно поздравить, Джо, — заметил Нейт. — Выручила за свое ожерелье почти целый миллион. Везет же некоторым!

— Мы при этом были, — сказала Моника сладким, как патока, голосом. — Кстати, как раз поэтому мы и здесь. Когда ожерелье уплыло у меня из рук, Нейт пообещал отчасти возместить потерю.

Она держалась так, словно инцидента в моей бывшей квартире вообще не было. Я со своей стороны упорно не разжимала губ.

— Видела бы ты, как яростно я торговалась! И все равно проиграла, — продолжала Моника, словно я не шагала мимо без единого слова. — Поначалу я собиралась дать миллион — нет, правда, все знают! Нейт может подтвердить. Ведь так, Нейт? Но в ходе торгов мне пришло в голову, что кто-то еще может желать это ожерелье так же сильно, как и я. По натуре я великодушна, вот и решила уступить. Пусть человек порадуется! Хотелось бы только знать, кто он.

Последнюю фразу Моника произнесла так, чтобы стало ясно: она отлично это знает. До сих пор не могу сказать, как она разнюхала. Вопреки заверениям Джерри он мог сболтнуть. Да и Чарли мог — разве все мы не люди? В Нью-Йорке, если хочешь удержать что-то в секрете, нельзя делиться мыслями ни с единой живой душой. Даже с самим собой, так, на всякий случай. Иначе все рано или поздно выплывет наружу.

Когда я добралась до выхода, пришлось ждать, пока охранник нажмет кнопку. Под гудение зуммера я шагнула вперед, в стеклянную клетку между дверями.

— Всего хорошего! — крикнул вслед Нейт.

Зуммер загудел вторично, и я оказалась на улице. К счастью, пока еще в буквальном смысле слова. Надолго ли?

«Не спрашивай, по ком гудит зуммер. Он гудит по тебе!»