– Что ты делаешь? – поджимаю колени к груди, испуганно поглядывая в сторону парня, стоящего на краю обрыва.
Меня еще ведет. Действие успокоительного, которое мне вколол Марк в бизнес-центре, все еще не прошло, но чувствую я себя уже намного лучше.
Концентрирую внимание на фигуре парня, расфокусированным взглядом пытаясь понять, где нахожусь.
Я знаю это место.
Карьер, недалеко от лесополосы. Мы приезжали сюда летом, насладиться природой и позаниматься фридайвом. Привязывали трос к деревянному понтону и закрепляли к крюку на дне, натягивая его. Нырять в открытой воде – это особый вид роскоши, к которому мы с удовольствием тянулись при любой возможности.
– Хочу побыть с тобой наедине, прежде чем это случится, – улыбается, присаживаясь рядом со мной на корточки и протягивая руку к лицу.
Случится что?
Отшатываюсь от его прикосновений, за что мгновенно расплачиваюсь пощечиной. Дергает за волосы, оттягивая голову назад и ощутимо ударяя ею о дверь автомобиля.
– Когда Яр доберется до нас, он на тебе живого места не оставит, – шепчу тихо.
Хмыкает, раздраженно.
– Яррр… – ведет пальцем по горящей от удара щеке. – Пока он найдет тебя, ты в лучшем случае превратишься в ледяную скульптуру, девочка…
Абсолютно спокойно пропускаю его слова мимо ушей. Мне вовсе не страшно.
Кажется, что все ощущения притупились, кроме пробирающего насквозь ветра.
Я даже боли не чувствую. Только обжигающие холодом снежинки, тающие на раскаленной коже, и дорожки слез, прожигающие виски и щеки насквозь.
– Знаешь, я даже пытался дать нам с тобой еще один шанс, когда узнал, чья ты дочь. Поверил в возможность исправить наше прошлое. А ты… – его лицо искажает гримаса отчаяния. Замолкает на мгновение, подбирая слова. – Сбежала, как моя мать... Такая же самовлюбленная дрянь, как и все остальные.
– Тогда брось меня! – усмехаюсь сквозь слезы. – Приносим друг другу одни лишь несчастья…
Язвительно ухмыляется в ответ.
Он меня не отпустит. Прекрасно осознаю это, но все-равно наивно пытаюсь до него достучаться.
Оглядываюсь по сторонам.
Я слишком замерзла для того, чтобы тупо тянуть время. У меня нет никакого плана на спасение, не смотря на то, что я знаю это место, как свои пять пальцев.
Бежать бесполезно.
Ближайшая оживленная трасса километрах в семи отсюда. С одной стороны лес, с другой карьер.
Любая попытка к бегству, это лишь еще одна красная тряпка к действиям Бурова.
Отличное оправдание, чтобы быть избитой, да, Стася?
– Я люблю тебя, – произносит тихо. Смотрит на меня, но я вижу в его взгляде лишь безумие. Проводит большим пальцем по пересохшим губам, оттягивая нижнюю подушечкой. – Не могу позволить тебе касаться кого-то кроме меня.
К горлу подкатывает истерический ком, и я неожиданно для себя начинаю смеяться сквозь слезы, заставляя парня замереть в ступоре.
– Ты сам себя слышишь? – вытираю рукавом пальто намокшие щеки, продолжая нервно всхлипывать. – Я ребенка из-за тебя потеряла… Нашего ребенка, Марк! О какой, к черту, любви ты говоришь?! Ты следил за мной все это время. Довел до нервного срыва… Вколол какую-то дрянь…
– Заткнись! – замахивается, и в дверь рядом с моей головой вонзается лезвие бабочки.
Вздрагиваю, зажмуриваясь на мгновение. Сжимаюсь внутренне, втискиваясь в дверцу машины спиной и впиваясь пальцами в колени.
– Я все исправлю, – спохватывается тут же, пытаясь притянуть меня к себе за плечи.
Тошнит от мужских прикосновений. Хочется отбиваться, что есть силы. А еще выхватить лезвие из металла и вонзить в него… Неважно куда. Главное, не останавливаться… и бежать…
Но я трушу, прекрасно понимая, что моих сил против его явно недостаточно.
– Ненавижу тебя, – шепчу практически беззвучно.
– Я не отдам тебя ему. Не надейся, – придерживает пальцами подбородок, заставляя смотреть себе в глаза. Там плещется ярость и ни грамма сочувствия. – Даже если придется для этого избавиться от нас обоих этой ночью.
Он больной. Его лечить нужно.
– Мне холодно, Марк, – выдаю тихо, глядя на него умоляюще.
Я не вру и это действительно срабатывает лучше любого крика.
По щекам вновь скатываются слезинки, мгновенно обдуваемые ледяным ветром. Практически не чувствую рук и ног. Кожа лица и вовсе онемела.
– Поехали, – соглашается спустя какое-то время, выдергивая вогнанное лезвие в дверцу по рукоять ножа.
Держит его перед собой, указывая мне на водительское сидение.
Неуклюже поднимаюсь, бросая недоверчивые взгляды в его сторону. Пальцы не слушаются. Мне даже больно открыть дверцу машины. Помогает, хватая за воротник и раздраженно оттягивая в сторону.
Открывает дверь заднего пассажирского, дожидаясь, пока я сяду.
Непослушными руками пристегиваю ремень и включаю печку на полную.
– Дернешься, и я с легкостью разукрашу твое миленькое личико, поняла?! – ловит меня за капюшон батника и затягивает ткань за спинку сидения, вколачивая в него позвоночником.
Холод металла проскальзывает по коже щеки и подбородка, заставляя замереть на месте.
Медленно киваю послушной куклой.
– Вот и умница, – выдыхает мне в затылок, перемещая кончик ножа ниже.
Стискиваю руль пальцами, заставляя себя не вибрировать под его нажимом. Аккуратно прочерчивает тыльной стороной лезвия по оголенной коже шеи.
Прикрываю глаза, чувствуя, как по щекам стекают горячие дорожки слез.
Не шевелиться. Не дышать. Даже не вздрагивать от холода.
– Люблю покладистую Романову. Неужели настолько сложно вести себя так всегда? – поджимает лезвие к горлу сильнее. Сглатываю, молясь про себя, чтобы это все закончилось. – Давай, малыш, двигай за город. Я арендовал на ночь симпатичный домик на туристической базе. Проведем вечер вместе. Вино, камин, ужин при свечах… А там, глядишь, свезет и домой возвращаться не понадобится. Уйдем с тобой вместе тихо и безболезненно, согласна?
– Мне страшно, Марк, – произношу тихо. – Прошу тебя, прекрати.
Ослабляет хватку, рывком вгоняя лезвие в подголовник кресла. Вскрикиваю, сжимая ладонями голову и группируясь к коленям.
– Вот теперь тебе страшно, детка, – нравоучительно хмыкает, вытаскивая нож. – Еще раз попытаешься мною манипулировать, и это будет твоя голова. Я все понятно объясняю?
Молча киваю, пытаясь осознать, что мне сейчас нужно делать.
Снимаю дрожащими руками машину с ручника и включаю ближний свет, выезжая на дорогу.
Это когда-нибудь закончится. Не знаю, в чью пользу, но это точно когда-нибудь закончится.
Перевожу мимолетный взгляд на мерцающий экран GPS-навигатора, вбивая данные маршрута, но он почему-то тут же перестраивается, показывая промежуточную точку в пяти километрах от нас.
Снова ввожу данные, и дорожка вновь меняется, а на точке загорается ограничитель скорости «140» рядом с указателем лежачего полицейского.
Неконтролируемо всхлипываю, роняя горячие слезы на рукава пальто.
Горин...
Задыхаюсь, от осознания того, чьих это рук дело.
Но я… Я не смогу! Там гололед. Я просто слечу с дороги, к чертовой матери! И дело с концом…
– В чем дело, кукла, дорогу к трассе забыла? – опаляет шею горячим дыханием Буров.
– Погода плохая… – лихорадочно обшариваю взглядом приборную панель, замечая включенный датчик микрофона. – Боюсь заблудиться.
– Вперед гони и не выдумывай глупостей, – cлышу нервный смех позади себя.
Дергает меня за капюшон, откидывая головой в спинку кресла.
Сжимаюсь от прострелившей виски головной боли и отключаю экран GPS от греха подальше.
– Только попробуй ослушаться, и в следующий раз я не промахнусь. Поняла меня?
Молча киваю.
Поняла… Я все прекрасно поняла.
По щекам текут слезы, а о стекло с сумасшедшей скоростью разбиваются снежинки, превращаясь в ослепляющие белоснежные пятна.
Я ведь смогу, верно? Дорога прямая… Просто сгруппироваться в нужный момент, остальное все сделает система безопасности автомобиля и… Яр…
Чему меня там учил Горин? Есть всего три заповеди водителя в снегопад: не тормози, не газуй и не выкручивай руль. С какими из них я в состоянии справиться?
Разве что с набором скорости.
Мягко и плавно, будто на заднем сидении стоит огромный аквариум, который ни в коем случае нельзя расплескать.
А мой «аквариум», кажется, практически расслабился, сидя не пристегнутым прямо за сидением водителя, в отличии от меня.
Упираюсь позвоночником о спинку сидения, впиваясь намертво в руль пальцами. Медленно набираю скорость, изредка поглядывая на своего пассажира в зеркало заднего вида. Слышу свое сердцебиение и прерывистое дыхание словно в замедленной съемке.
Восемьдесят… Девяносто… Сто… Сто двадцать...
Ты ведь хотел умереть со мной вместе, да, Буров?!